Колумбарий - Александр Александрович Подольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я дружил со всеми понемножку, но ни с кем по-настоящему. Кроме Арбуза и Юрца. Даже не знаю, как так получилось. Не, с Юрцом-то понятно, мне хотелось стать таким же, сбежать куда глаза глядят, самостоятельным быть, деньги зарабатывать и девчонок на мотике катать. Ну а Арбуз был просто Арбузом. Прикольным таким балбесом из города. Во время каникул он жил в дачном поселке неподалеку и почти все свободное время лазил с нами по окрестностям. В Церковище ведь такая природа, что городскому и не снилось. Мы мастерили ловушки для слепней, кормили лошадей, залезали в заброшенные бани… И следили за ведьмой.
Я не знаю, как где, но у нас, у деревенской ребятни, любая странная бабка считалась ведьмой. О каждой ходили легенды, каждую хоть кто-нибудь видел на метле или у чугунка с варевом из детских пальчиков и крысиных хвостов. От звания ведьмы старух избавляла только смерть. С годами вся эта дурь из головы уходила, а вот бабка Софья в мир иной уходить не хотела.
У нас на нее накопилось целое досье. Она ни с кем не разговаривала, но все время что-то бубнила под нос. Словно заклинания какие-то. Она разводила только черных кур и едва ли не каждый день что-то жгла на участке. Шептали, что во время пожара в школе бабку Софью видели рядом – всю в золе и в обгорелой одежде, точно черт из печки. Ей было лет двести на вид, но она легко таскала по два полных ведра воды в горку, рубила дрова и куриные головы, копала огород. А еще бабка Софья портила реку. Вываливала туда непонятное месиво, бормотала что-то, палкой расчерчивала землю на берегу, изображая зверей и разные фигуры. Мы думали, что старуха совсем двинулась на голову, но потом пришло лето, а вода в Усвяче осталась ледяной – как в проруби. Опустишь ногу, и по телу пупырышки до самого горла выскакивают. Уже и июль почти кончился, дачников навалом, а никто не купается. Девки только загорают, пацаны кругами ходят, пялятся и трусы поправляют. Окунаются разве что закаленные, тут проще в бочку нырнуть. Самое интересное, что в год пожара было то же самое. Как будто солнце до речки недосвечивает.
Бабка была страшной, сгорбленной, всегда завернутой в черные тряпки. Только косы и не хватало. Пройдешь мимо – и сразу все зачешется, заколется, жуть всякая мерещиться начнет. Ты быстрей ходу давать, пока в таракана не превратился, а она вслед смотрит, губы жует. Ведьма и есть. Но убивать? Я, бывало, лягушек разрубал, когда траву косил. Признаю. Мышей давил в погребе, одну даже поленом по крыльцу размазал. Ну и все, не считая рыбы и всякого гнуса. Про Арбуза и говорить нечего.
– А чего мы-то? – спрашиваю. – Сама помрет.
Старый дом поскрипывал деревянными костями, в щелях выл ветер. Наши тени липли к стенам, вокруг свисающей с потолка лампочки кружила мошкара. Пахло сливовым вареньем. Мы сидели у Юрца и под чай жевали пирожки с капустой, которые принес Арбуз. Здесь он попадал в лапы бабушки, и его кормили на убой. С каждым летом он становился круглее, еле-еле влезая в любимые полосатые футболки.
Юрец вытащил ножик из стола, ковырнул грязь под ногтем. Глянул на нас.
– Потому что надо, – говорит. – Я тут в городе шуры-муры крутил с одной, поняли, да? Про Церковище проболтался. А она такая: «Это ж проклятая деревня!» Врубаетесь? Умирает здесь все. Самая пора пришла.
Я не очень врубался. Деревня умирала, потому что вокруг умирало хозяйство. Молочная ферма, совхоз, льняной завод – все позакрывали. Вот люди и разъезжались по городам. Деньги зарабатывать, детей учить. Батя мой нашел работу электриком в райцентре, сутки через трое трудился. Укатил на велосипеде, смену отпахал, потом день с мужиками пропьянствовал – и назад, отсыпаться. Продукты привозил, деньги, генератор бензиновый упер где-то. В общем, нормально жили.
– Я ее потискал, пощекотал, поняли, да? Все рассказала. Нечистая сила тут живет, серьезная. Городские просто так трепать не будут. Потому и утопленников летом много, и другие смерти странные.
Утопленников не то чтоб много было, но случались. Оно и ясно. Пьяным в Усвячу влезешь, особенно когда та ледяная, – сразу можно ко дну пойти, что твой топор. Если бог пьяных и бережет, то точно не в воде. Ну а странные смерти… Кое-чего вспоминалось, было дело.
Юрец поднялся и подошел к окну, которое с той стороны подсвечивал малиновый закат.
– Я даже знаю, как эту нечистую зовут, – говорит. – А теперь она за мной придет. Тут верь не верь, а придет.
Арбуз заерзал на месте, доедая пирожок. Его задница с трудом помещалась на табуретке. Он подавился, запил пирог чаем и пробормотал:
– Я фильм про ведьму смотрел. Она там в летучую мышь превращалась.
Юрец взял с дивана куртку и шлем, звякнул ключами.
– Мотоцикл не догонит, – говорит. – Я студенточку одну подвозил на днях, у нее сегодня родителей не будет. В гости позвала, поняли, да? И сиськи у нее, как у Арбуза. Что надо сиськи, да, Арбуз?
Арбуз оттянул футболку, чтоб она не слишком облегала рыхлые телеса, и показал средний палец. Я хохотнул. Юрец открыл дверь, остановился на пороге.
– У нее подружки есть, сестры-близняшки. Взял бы вас, но мелковаты еще. Женилки не выросли.
– Иди уже, заливала!
– Пойду. – Он постучал шлемом о дверной косяк. – А ведьму надо убить. Прикиньте план пока. Я завтра вернусь.
Дом давно стал нашей штаб-квартирой. Юрец не возражал. Мы знали, где что лежит, могли приходить в любое время, брать что угодно и были такими же хозяевами. Убирались, приносили еду, заросли во дворе стригли. Всего понемножку.
Арбуз забрался на печь, устроился на лежанке и стал глядеть в потолок, почесывая живот.
– Мих, а Мих, – говорит, – думаешь, Юрец струсил? Бабки Софьи испугался? Она же может ночью прийти сюда, да?
– А черт его знает. Ты б не испугался, если б ведьма на твоих глазах кровью умылась, а потом зыркнула в твою сторону?
– Я бы? Я бы нет.
– Ну да, как же. Рассказывай тут.
– Спорим?
– Брехло.
– Сам брехло.
Мы молчали. За окном стрекотали насекомые, шумела речка. Под полом шуршали мыши.
– Мих, а Мих.
– Чего?
– Думаешь, это правда все?
– Про сестер-близняшек?
– Да нет. Про ведьму. И про проклятую деревню.
