Я – инквизитор - Александр Мазин

– Ты ослабь себя, батюшка, распусти! – И, обдавая теплым дыханием: – Хошь, спою тебе?

Отцу Егорию казалось, что он спит. И не на твердом холодном полу, а в мягких глубоких перинах.

А девица уже завела у самого его уха хриплым обволакивающим контральто:

– Ой, гляжусь я в зеркало, не навижуся!Ой, на тело белое во шелку!Ой, зову я кречета, бела кречета«Пей ты, пей, мой кречете, боль-тоску!Полети, мой кречете, к морю синему,Понеси кручинушку ты мою.Донеси, мой кречете… 

Как сквозь сон слышал отец Егорий жалостный голос. Иногда он засыпал, иногда просыпался, чтобы уловить еще несколько слов. 

– На воду не опусти, наземь не срони,Донеси, мой кречете……ретивое,…чтоб не жить, не быть ему…

И как будто кто выплеснул на голову отцу Егорию шайку колодезной воды!

Враз подскочил он, стряхнул с себя клубящийся, дымный голос, как скверный сон.

Девица тоже содрогнулась, вскинула вверх бездонные очи – и оледенело сердце отца Егория.

Захолонуло сердце, а все ж протянул ручищу: схватить хрупкое плечико…

Однако ж не сумел. Девица поднялась, быстро и грациозно, одновременно уклоняясь от монаховых пальцев. Серая шаль летучей мышью сорвалась с плеч, мелькнула в воздухе и сама собой втянулась в приоткрытую печь.

Рука отца Егория повисла в воздухе…

– Жарко тут у тебя,– сказала девица, помахав кистью возле обнаженных грудей.

Игорь Саввич подался назад, отшатнулся, но девица поймала его за бороду неестественно вытянувшейся рукой, привлекла к себе.

– Экий ты, батюшка, нервический! – И хихикнула.

Отец Егорий сам попытался ухватить ее, но та увернулась. Игриво, но чувствительно шлепнула Игоря Саввича по заду.

В воздухе скверно пахло паленой шерстью.

Девица уронила к ногам шелковую юбку. Аккуратно ставя босые ноги, перешагнула через нее и пошла на пятящегося отца Егория, не отпуская его бороды.

Была она белая до голубизны, худющая, с длинными тяжелыми грудями, узкими бедрами и плешивым лобком.

Отец Егорий уткнулся спиной в холодную сырую стену и больше от безвыходности, чем от желания бороться, ухватился за черный воздушный локон.

Слабый разряд уколол его ладонь. Игорь Саввич рванул волосы, и они с негромким хлопком отделились от девицыной головы. Отделились и повисли мочалкой в поднятой руке отца Егория. С испугу он тотчас разжал пальцы, и волосья, вспорхнув, вслед за шалью полетели в печь.

Голова девицы, провожая их полет, повернулась на длинной шее на сто восемьдесят градусов, показав круглый матовый затылок.

– Господи Иисусе! – прошептал (вспомнил наконец!) отец Егорий, занося руку для крестного знамения.

Девица обернулась мигом и твердой пяткой врезала ему в живот, припечатав к стене.

Отец Егорий ахнул, а девица выросла едва ль не на полметра, так что сморщенные темные соски оказались на уровне носа Игоря Саввича.

– Нишкни! – крикнула, как взлаяла, она.

И запрокинула железной рукой голову отца Егория, накрыла его заросшие бородой губы невероятно огромным ртом.

Отец Егорий захрипел, силясь вздохнуть. Левая рука его вцепилась в висящий на груди крест.

Девица оторвалась наконец, жарко выдохнула в лицо. Рука ее, пролезши под ворот американского костюма, впилась в позвоночник Игоря Саввича. Он затрепыхался было, как схваченная птица, но тут же затих, с ужасом глядя в болотные огромные глаза над собой.

– Лай! Лай! Лай! – пела девица басом, распластывая его по стене.

Голова отца Егория моталась, как кукольная.

– Лай! Лай! Лай!..

– Господи Иисусе,– едва слышно прохрипел он, сдавливая в ладони теплый металл распятия.

Девица откинулась назад. Рот ее оскалился мелкими редкими зубами. Больно схватив отца Егория за плечи, она вздернула его над полом и шваркнула об стену с великаньей силой.

Игорь Саввич, проехавшись спиной, упал на пол, ударился подбородком об острое девицыно колено, повалился набок… И закричал, когда она, ухватив за волосы, вновь поставила иеромонаха на ноги. Ростом теперь девица стала под самый потолок. Глаза отца Егория были немногим выше ее глубокого, как бутылочное горлышко, пупка, а пение уже доносилось сверху, как бы ниоткуда.

Зато сам он почему-то перестал дрожать, да и слабость противная уходила понемногу. Смятый и брошенный, отец Егорий вдруг почувствовал, что наливается легкой, воздушной твердостью.

– Огради мя, Господи! – произнес он внятно.

И, упершись правой рукой в горячий живот, а левой сжав крест, толкнул ненавистное тело со всею вновь пришедшей силой.

Непомерноростая девица пушинкой отлетела к противоположной стене. Лицо ее задергалось, как у паяца, руки устремились к отцу Егорию.

Торопливо осенив себя Крестным Знамением, он произнес:

– Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста и сохрани мя от всякого зла!

И пока он говорил, девица, шипя, как проколотая шина, съеживалась и все уменьшалась, уменьшалась.

На сердце отца Егория стало легко, как после Причастия. Он засмеялся прежним своим могучим басом.

Головка девицы, ставшей теперь ростом не более пятилетнего ребенка, вдруг полыхнула зеленым пламенем. Девица дико взвизгнула, прыгнула к отцу Егорию, выставляя когтями согнутые пальцы. Но не долетела. Кожа ее потекла с макушки наподобие горящей пластмассы, открывая зеленоватую черепную кость, тельце вспыхнуло смрадом. Скрюченные пальчики скребнули по столу, разорвав клеенку и оставив на дереве глубокие борозды. Волна зловония обдала отца Егория. Он торопливо перекрестился в третий раз. Девицы уже не было – лишь муть, повисшая в воздухе. Через мгновение исчезла и она.

– Спаси, Господи, заблудшую душу! – произнес отец Егорий.

Подойдя к столу, он зачем-то потрогал сантиметровой глубины борозды, изуродовавшие столешницу, и лишь после этого сел. Не на табурет уже, а на стул с высокой спинкой.

– Ох, не спать мне ныне,– пробормотал он, поднимая упавшую на пол Библию.

Открыв ее, он поглядел на страницы, однако читать не стал. Не смог. Да и вонь в кухне стояла – не продохнуть. Отец Егорий снова поднялся, отворил форточку и, встав коленом на подоконник, высунул потную голову в темноту.

Слева, справа, вокруг, отступив лишь совсем немного, подобный мертвому Минотаврову лабиринту, разросся великий город.

– Плешь,– прошептал отец Егорий с ненавистью.– Дикая плешь! След диавола! Ну я тебя отмою!

Втянув голову внутрь, он слез с подоконника. На металлической полочке над раковиной оказалась вдруг толстая красная свеча. Отец Егорий установил ее посреди стола, зажег. Эта свеча и то, что очень захотелось есть, напомнили ему свечу и стол почти трехмесячной давности в доме его соученика по семинарии отца Серафима, человека, чьим доводам вняв, оставил Игорь Саввич паству свою и приход, чтобы вернуться в город, из которого его изгнали власть церковную предержащие десять с лишком лет назад. Нельзя сказать, что гневался на них он тогда (понимал, за что и почему), так же, как и нельзя сказать, что с радостью принял возвращение. Миссия его была тяжка для истинного христианина, как ярмо. Миссия та – не благотворительность, коей для мира должна была заниматься община отца Егория. А тайная обязанность: стать карающей рукой Добра. От противоестественного сочетания этих слов коробило иеромонаха. Но от явственности нынешнего наваждения Игорь Саввич осознал: принят он всерьез. Потому что иначе как пробуждением Зла омерзительное существо, искушавшее отца Егория, назвать было нельзя. Никогда прежде не было у него подобных видений («Видений ли?» – подумал Игорь Саввич, поглядел на борозды в столешнице), а значит, страшен он стал для слуг сатаны. Уже сейчас, и первого шага не сделав.