На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кожаные байдары приблизились на десять– пятнадцать местров. Судя по одежде, это были береговые жители, которых – всех подряд – принято называть чукчами. Роль гребцов исполняли как мужчины, так и женщины.
Причаливать к борту гости не захотели, и разговор шел на расстоянии. На сей раз инициативу в общении взял на себя один из прибывших. Его самоименование толмачи перевели как «тойон», хотя никаких внешних знаков отличия на нем не было. Переводчики не без радости сообщили, что речь этого человека они понимают вполне прилично. При разговоре присутствовали все командиры, но вести «стенограмму» приказа не последовало. Да и вряд ли это было возможно, поскольку вопросы и ответы повторялись по нескольку раз с разными вариациями. Под конец тойон поинтересовался, имеются ли у русских товары для обмена. Его, естественно, заверили, что имеются – много и разных. Однако чукча оказался привередлив: его интересовали только иглы и огнива. Ему и это пообещали. Тогда его байдара подошла вплотную к борту. На многократные предложения подняться на борт и получить подарки – ценные вещи без всякой платы – той-он и его компания ответили отказом. Что они при этом сказали, толмачи переводить не стали, а Митька понял.
Для начала чукча переправил на борт несколько кусков оленины не первой свежести. Он получил за них пять иголок, а также заверение, что больше от него такого добра не надо. Тогда в спущенную корзину был загружен десяток рыбин. Товар был принят и оплачен – пятью огнивами. Когда рыбу вывалили на палубу, Шпанберг принялся ругаться по-немецки, а Беринга чуть не стошнило. Судя по всему, эту отнерестившуюся кету не выловили в речке или море, а просто подобрали на берегу, пока ее не успели расклевать птицы. Чукча между тем кричал из-за борта: не нужна ли вода? Воду тоже приняли – два бурдюка из шкур нерп, снятых чулком. Судя по выделке этих шкур (точнее, ее отсутствия), содержащуюся внутри воду можно было пить лишь при великой жажде. Однако и этот товар был оплачен.
– Хватит! Это есть достаточно! – не выдержал Шпанберг. – Яков унд Илья, слушать меня! Больше дрянь брать нет! Требуй шкура! Требуй соболь, лиса, бобр!
Команда была озвучена. Чукчи в байдаре оживились, их тойон начал раскладывать на сидушке рыжие и серые шкурки, а поверх них выложил четыре моржовых клыка. На предложение отправить все это на борт судна он ответил категорическим отказом и пожелал сначала получить за все это плату. Толмачи, естественно, в один голос заявили, что, мол, ищи дураков в другом месте. На что туземец невозмутимо ответил, что именно так он и поступит, после чего дал своим людям команду отгребаться от бота. Такой оборот дела русскому командованию не понравился, и последовал приказ согласиться на предложенные условия. Чукча получил огнива и иголки, однако шкурки не отправил, а сначала осмотрел товар. После чего одну из иголок пустил по рукам гребцов обоего пола. В байдаре поднялся возмущенный гомон – у иголки оказалось сломано ушко. Инцидент с трудом удалось замять, заменив бракованное изделие и добавив еще полдюжины, кроме того, капитан приказал отправить вниз пару ножей из «подарочных» запасов. В конце концов клыки и меха оказались на борту, а чукчи, весьма довольные, взяли курс к берегу. К тому времени Шпанберг успел осмотреть «моржовые зубы» и собрался было метнуть один из них вслед недобросовестным продавцам. Его порыв был остановлен капитаном, который приказал убрать полученный товар с глаз долой.
Дрейф при безветрии продолжался еще несколько часов. За это время капитан создал в своей каюте документ и предъявил его офицерам: если, мол, согласны, то подписывайте, если нет, то правьте. Шпанберг, сделав вид, что прочитал, заявил, что должен над этим подумать, и передал бумагу Чирикову. Тот взял документ и кивнул Чаплину – зайди ко мне. Примерно через полчаса позвали и Митьку. Ситуация, имевшая место 12 дней назад, повторилась: в каюте он устроился на корточках у двери, получил в руки бумагу, принялся читать и комментировать:
«…Пригребли к нам от земли чукчи в четырех байдарах коженых, в которых мужеского и женского полу человек с 40, в том числе один тоен, который говорить умел довольно коряцким языком…»
– Тута, ваши благородия, вроде как все верно, – начал пояснения служилый. – Только мнится мне, что тойон этот у них не главный. Может, он гость какой, а может, и вовсе коряка – холоп из пленных. Опять же, далее сказывал он, будто на оленях ездил, а сидячие завсегда только на собаках бывают – что коряки, что чухчи. Оленные же по тундрам ходят и батов кожаных не имеют.
– Не суть важно, Митрий! – отмахнулся Чириков. – Читай дальше.
«…и по приказу нашему вышеписанные толмачи у него, тоена, расспрашивали, а про что, значат нижеписанные пункты:
1. Где река Анадырь и далеко ль?
Ответ: Река Анадырь к полдню и отсюда не блиско, и бывал я в Анадырском остроге для продажи моржовой кости и русских людей давно знаю.
– Верно?
– Ну, в остроге-то, он, кажись, и вправду бывал, – кивнул Митька. – А про полдень – не ведаю. Тойон этот рукой вдоль борта указал, даже на берег не оглянулся. Его переспросили: к полдню что ль? Он и согласился. А чо ему спорить-та?
– Дальше давай! – вздохнул офицер.
«…2. Реку Колыму знаешь ли, есть ли ход морем отсюда до Колымы?
Ответ: Реку Колыму знаю и бывал сухим путем на оленях. Море-де против устья Колымы мелко, и носит-де там по морю всегда льды. Потому морем от нас до устья колымского хода нет никакого, никто там не бывал, токмо по берегу морскому к Колыме далече отсюда живут люди все нашего роду…»
– Что скривился, Митрий? – спросил Чаплин. – Не так капитан написал?
– Вроде и так… да не так, – замялся служилый. – Кажись, не говорил чукча, что хода нет. Темнил он: правду сказать, небось, не хотел, а врать опасался. Вот и сказал, что, мол, морем от нас никто не бывал – так оно и есть. Почто им в таку даль плавать? А наши люди сказывают, будто Семейка Дежнев сплавал. От него и пошла торговля моржовым зубом. Мнится мне, не он один тут на коче бывал. На Анадыр-реку с Колымы в давние времена многие попасть хотели, да хотенья не хватило.
– Вот и мне так показалось, – буркнул Чириков. – Капитан просто пытается оправдать свой поступок! Я не подпишу это! Пускай разжалует… А потом в рапорте…
– Ваше благородие, почто так? – сочувствующе поинтересовался Митька. – Коли при оказии приказ нарушить не посмели, что ж после драки кулаками махать? И дело не поправите, и себе хуже сделаете.
– Но это же ложь!
– А вы поправьте, – посоветовал служилый. – Вы правду напишите: сказал тот чукча, что «…море-де против устья Колымы мелко и носит-де там по морю всегда льды. А морем от нас до устья колымского не бывали, токмо по берегу…» Оно и получится все по чести. Далее про острова тут написано, что иноземец повторил прежние речи чукчей – пусть так и будет, се в обчем верно. И концовка правильна я: «…У подлинных вопросов и ответов пишет тако: Витез Беринг, Мартын Шпанберг, Алексей Чириков».
– Видно, так оно и будет, – подал голос Чаплин. – Скажи, Митрий: в тот раз ты говорил, что чухчи враждебны нам и зело опасаются. А эти, вишь, с товаром приплыли. Другие, что ль, какие?
– Все они одним миром мазаны, господин мичман! – рассмеялся служилый. – Те нас спровадить хотели и эти тоже. Про плаванье наше, поди, у них уже весь берег знает – до той самой Ковымы-реки. Небось увидели, что обратно плывем несолоно хлебавши, и возрадовались. Ну, проведать решили, а может, и пользу себе поиметь.
– Ты хочешь сказать, что этот торг – не предложение дружбы?
– Уж вы извиняйте, господин мичман, только с чухчами этими я ранее дела не имел. А коли камчадал какой с таким торгом бы вышел, я б ему, шельме, объяснил, где налимы зимуют, – продемонстрировал Митька кулак. – Да так, чтоб в другой раз неповадно было!
– Почему?
– Сами судите: захотел он огнив да иголок – то, что в работе расход имеет и всегда надобно. Тем, видать, сказать нам хотел, что, мол, в остальном нужды у них нет. Воду, рыбу гнилую да мясо предлагал не зря – проверял, есть ли у нас корма или чуть живые плывем.
– А пушнина и зубья моржовые? – продолжил допытываться мичман.
– Се старая песня! – махнул рукой Митька. – Ничего, дескать, путного у нас нет – плывите, мол, гости дорогие, и более сюда не ходите. Ни в жисть не поверю, будто сей иноземец с русскими торговал, а цены мехам да зубьям не знает. Он же по умыслу дрянь привез!
Протокол опроса местных жителей исправили и переписали. Прочитав новый вариант, Беринг долго сопел и хмурился, но, так ничего и не сказав, документ подписал. Шпанберг, как всегда, не стал утруждать себя чтением русского текста, который, тем более, начальство уже подписало.
* * *Следующие десять дней двигались, сверяясь с записями в журнале, стараясь спрямлять путь, но не терять надолго землю из вида. Ночи стали долгими и темными, так что Кондратию Мошкову приходилось стоять вахты вместе с Чириковым и Чаплиным. Вместе они как-то умудрялись вести корабль в темноте, пусть и с минимальной скоростью. За все это время только один раз поднялся сильный ветер «с великим волнением». Корабль относило в сторону открытого моря. Это продолжалось недолго, но у одного из парусов порвало фал, и пришлось его спустить. После этого целую неделю не было штормов, и народ на судне заметно оживился – плавание подходило к концу. Вряд ли кто-нибудь стал всерьез радоваться, если б знал, какой кошмар ждет всех впереди.