Письма внуку. Книга первая: Сокровенное. - Виктор Гребенников

И все равно: если мне удается услышать (или хотя бы вспомнить) какую-нибудь из "тех" песен или мелодий, то, несмотря на "политичность" и все такое прочее, меня охватывает щемящая грусть, подобная той, какую навевает запах полыни, вовсе не относящийся к благовониям, на уроженца степей, давно ставшего горожанином. Или ни с чем не сравнимый дымок от кусочка тлеющей лепешки степного же кизяка, куда более приятный, чем дым гаванской сигары, церковного ладана или буддийского сандала; юго-западные сибиряки, казахстанцы и заволжцы знают, о чем я говорю.

И, подобно тому, как им, степнякам, посетившим родину, уже не увидеть ее в былой непередаваемой красе (все как есть дикие степи-прерии нашей великой в прошлом страны до клочка перепаханы, выбиты перевыпасом, испещрены дорогами, осквернены шахтами и свалками), и запах полынного листика лишь разбередит им душу, — так и мне не вернуть ни своего Детства, ни моей огромной и в общем-то замечательной Родины, о которой напоминает какая-нибудь из ее песен, возбуждая во мне не только ностальгическую горесть и печаль, но и величайшую гордость оттого, что я жил и рос в это трагическое, великое и неповторимое Время.

Письмо двадцать второе:

НЕБЕСНОЕ

Ни о каких "неопознанных летающих объектах" в те годы никто в нашей стране в те годы и не подозревал — попросту потому, что их тогда не было (как нет и сейчас; дремучее невежество, ставшее сейчас глобальным "по части НЛО", я в расчет не беру). Тем не менее однажды днем на северной стороне симферопольского небосклона появился странный темный не то диск, не то шар, и оттуда слышалось не менее странное, очень мощное гудение.

Ежеминутно шар, вроде бы находясь на месте, увеличивался, раздувался, а его рев становился все громче. Мальчишки высыпали на улицы; взрослые тоже не без опасения поглядывали на I неведомый ревущий "объект" и не знали, как на него реагировать.

"Шар" распух до внушительных размеров, и тогда в его центре стала заметна пятиконечная красная большая звезда — "значит наш, советский", ну а что это такое, все равно было непонятно. А когда от его рева стали дрожать оконные стекла, в нижней части приближающегося шара стала заметной небольшая выпуклость. Где-то над центром города шар стал разворачиваться, и тогда наши и ближние улицы огласились дружным многоголосым воплем: "Дирижабль!!!"

Шаром дирижабль смотрелся только спереди, когда подлетал к городу, теперь же на наших глазах он превращался в гигантский светлый огурец, красиво сужающийся кзади; на боку его было крупно выведено знакомым газетным шрифтом "ПРАВДА". Под брюхом у "огурца" на кронштейнах были прикреплены несколько пар самолетных двигателей с пропеллерами — это они издавали многоголосый слитный рев. А глубоко под "носом" аппарата едва была различима гондола — вроде бы махонькая выпуклость, а на деле огромное помещение с рубками, отсеками, залами, салонами.

Все зрители наших улиц, задрав головы, дивились мощи и размерам этого небывалого воздушного корабля: разве может государство, создающее такие вот небесные махины, быть слабым? Крымский рейс московского дирижабля "Правда", как потом писалось, был действительно агитационным, долженствовавшим убедить народ в могуществе державы. И это, надо отдать должное устроителям грандиозного зрелища, у них получилось блестяще.

В тот год на экранах кинотеатров как раз шел фильм "Глубокий рейд". Такой же вот дирижаблище, только вражеский, прилетев над тучами в нашу страну откуда-то с запада, спустил под облако на тросе кабину с наблюдателем. Тот внимательно рассмотрел в бинокль город, расстилавшийся внизу, следом за чем из дирижабля вниз полетели бомбы. Однако отлично организованная служба ПВО моментально распределила всех по убежищам (помню: дежурный с повязкой зычно вещал: "Граждане, не создавайте паники!"), и не было ни одной жертвы, а разрушения — минимальные…

Зато в ответ на эту "провокацию" туда, в тыл противника, была отряжена эскадрилья бомбардировщиков, задавших там врагу такого перцу, что восторженные кинозрители, дружно встав, устроили героям бурную овацию. "Потери" наших самолетов в фильме были плевые: лишь один натолкнулся на сеть противовоздушных заграждений, подвешенную на аэростатах противника над их городом, превращенном в отместку за "провокацию" в руины…

Это — в кино, а в жизни все это было, я бы даже сказал, много нагляднее и грознее. Например, почти над Симферополем производились учебные воздушные стрельбы: один самолет типа пикирующего бомбардировщика (с двумя стабилизаторами на хвосте) тащит на тросе "колбасу" — длинный мешок вроде сачка, а другой лупит по "колбасе" из пулемета (вероятно, потом считались дырки); так вот не то стрелок, не то пилот однажды так увлеклись, что тарахтели из пулемета зайдя на "колбасу" сзади, и наверняка по ней попали, ибо тянущий ее самолет вдруг задымил, пошел боком, а потом рухнул вниз, сбитый товарищем (никаких катапульт тогда, разумеется, не было).

Кроме учебного аэродрома (на запад от Ак-Мечети и Цыганской слободки) неподалеку были два военных — один в Сарабузе (несколько километров к северу от Симферополя), другой — на Каче (на юго-запад километрах в сорока, это уже у Севастополя). Из одного в другой нередко перегоняли самолеты по воздуху, они летели звеньями по три машины — и так долгие минуты. Не слабее чем от дирижабля гремел воздух от тяжелых бомбардировщиков ТБ-3 — огромных, еле ползущих по небу четырехмоторных машин, сквозь стекла кабины которых — а остекление это очень напоминало не то ларек, не то веранду — виднелись головы летчиков в кожаных шлемах. Сбить такой низкий и медленный "летающий гроб" можно было из обычной винтовки (а может, как я тогда думал, из хорошей рогатки, зарядив ее увесистой гайкой — да по кабине!..), и потому эти тяжелые неповоротливые машины вскоре после начала войны переименовали в "ночных бомбардировщиков дальнего действия", остатки которых немцы посбивали зенитками, освещая самолеты простыми прожекторами.

Но вернемся в довоенные симферопольские небеса. В них постоянно трещали учебные бипланы "У-2", отрабатывая то полеты "в зону" (прямоугольный маршрут), то виражи, то другие фигуры. В погожие тихие дни они поднимали на тросе в небо планеры; там, в вышине, трос отцеплялся, самолет уходил круто вбок и вниз, а узкокрылая изящная машина, управляемая планеристом, тихо кружила в небе.

Планеры запускались в небо не только самолетом-буксиром, но и с земли, резиновым толстым жгутом, который натягивали две группы сильных людей — получалось нечто вроде гигантской рогатки, но выбрасывающей в небо не камень, а летательный аппарат. При встречном ветре он взмывал вверх, а если планерист "нащупывал" восходящий поток теплого воздуха — кружил в нем долгие минуты. Одного такого летуна "занесло" к нам на улицы, на которые он, потеряв высоту, и приземлился, не дотянув до своей планерной базы (она помещалась по ту сторону Скифского плато под скалами). Неудачника увезли вместе с планером на автомашине…