Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О печати. Я сказал, что повторятся республиканские годы, т.-е. цензура будет преследовать всех тех, которые говорят о современных вопросах жизни с достаточной свободой, и будет оставлять в покое все то, что будут писать радикалы и социалисты. — «Да, это естественно», — сказал Татищев. — «Когда вы пишите о министрах, то как бы становитесь выше их. Государь может сказать: «Однако, такая-то газета говорит умнее, чем министр». Понятно, что этого они не выносят, и потому закрывают глаза на все радикальное, которое их не трогает. Соловьев ничего не понимает, Горемыкин еще меньше его понимает. Это — средний человек, совсем не государственного склада.
* * *Вечером у князя Э. Э. Ухтомского. Он говорил об армянах, которых он изучал во время поездки на Кавказ. Потом о М. П. Соловьеве, которого он знает 15 лет. По его мнению, — умный, талантливый человек, художник, мистик. Он несколько раз видел перед собою чорта. Князь не одобряет его крутых мер против Меншикова и друг. — «Я ему говорил, что своими мерами он поставит меня в оппозицию».
21 октября.
Сегодня был у меня М. П. Соловьев. Это меня удивило чрезвычайно. Отдает ли он мне визит, или делает первый визит? Его карточка заказана так: «Михаил Петрович Соловьев, начальник Главного Управления по делам печати. Александрийская площадь, д. 2, кв. 41.» Это — литографировка. Затем, его рукою написано: «временно исполняющий обязанности» и поправлено: «начальника». Я его спросил, за что он прекратил «Гражданина». Он отвечал: — «Помилуйте, разве можно так относиться к Фору». — «Но Фора французы ругают сами». — «У них свобода печати, и правительство не отвечает за печать. А у нас правительство отвечает. Называть его «tonneur», «Мамзель Фор!!» Извините, он не «tonneur», а президент Французской республики! Наши законы обязывают печать относиться с уважением к главам дружественных держав». — Когда мне министр сказал, что 3-е предостережение значит «закрытие» газеты, я ему сказал, что — нет. Князь Мещерский может подать прошение на высочайшее имя и, конечно, вы, ваше превосходительство, поможете ему в этом. Он сказал: — «конечно, конечно». По-видимому, судя по тону, которым он говорил о Мещерском, Ухтомский был прав, говоря, что у Соловьева есть свои личные счеты с князем Мещерским.
Говорили о предостережениях. Он мне сказал, что их не снимут и амнистии не будет, что они имеют «воспитательное значение», заставляя осторожно относиться к своему делу журналистов. Он считает, что у «Спб. Ведомостей» два предостережения. Я ему сказал, что князь Ухтомский не может отвечать за Авсеенко, что на нем не лежат ни долги Авсеенко, ни предостережения. Это — арендная казенная статья, а она не может быть запрещена или обесценена. — «Мне министр тоже говорил», — возразил Соловьев, «но я ему сказал, что предостережения даются газете в лице редактора». — «Прекрасно! Газета имеет предостережения в лице редактора Авсеенки, но в лице кн. Ухтомского она их не имеет». — «Пожалуй, вы правы», — сказал он. «Но все равно в законе стоит: «газете»!! — «Но газета без редактора не существует». — «Да, вы правы, вы правы», — повторил он. Говоря о запрещении «Гражданина», он прибавил, что на замечание министра в пользу газеты он сказал, что может последовать «Дипломатический инцидент», если не принять такой меры. Можно удивляться, что министр сказал ему, что это глупо до последней степени. В разговоре с Соловьевым меня удивляла какая-то черта не то глупости, не то наивности, зависящей не от ума, а от того, что он совсем не приготовлен к своей работе.
* * *Сегодня второе представление «Чайки» Чехова. Пьеса прошла лучше, но все-таки, как пьеса, она слаба. В ней разбросано много приятных вещей, много прекрасных намерений, но все это не сгруппировано. Действия больше за сценой, чем на сцене, точно автор хотел только показать, как действуют события на кружок людей и тем их характеризовать. Все главное рассказывается. Я доволен сегодняшним успехом и доволен собой, что написал о «Чайке» такую заметку, которая шла в разрез со всем тем, что говорили другие. Видел в театре Нотовича. Очевидно, он сам выругал в своей газете пьесу и Чехова и пришел для поверки на второе представление. Видел в театре М. В. Крестовскую и говорил с нею. Писала ли она пьесы? «Раз, лет 10 тому назад, она переделала «Нана» Золя в пьесу, но цензура запретила. С тех пор она не пробовала».
22 октября.
Письмо от князя Барятинского. Дозволяет своей супруге выступать под фамилией Яворской. Она еще вчера говорила мне, что очень благодарна за эту деликатность, с которою я намерен объявить о вступлении ее в труппу под псевдонимом Орской, что я и сделал сегодня. Какое лживое создание! Она вся состоит из притворства, зависти, разврата и лжи. А муж в ней души не чает. Если б он знал хоть сотую часть ее жизни; я напишу ему, что для меня и для нашего дела решительно все равно, под какой фамилией она выступает. Он пишет, что этим согласием он надеется «доставить удовольствие и вам и вашему делу».
* * *Сегодня в № 7419 моя заметка «Чайковский и Бессель» с подписью Т. А-ий, т.-е. Тимон Афинский. Этим псевдонимом, Тимон Афинский, или Тимон Афинянин, я несколько раз подписывался. Сколько помню, первый мой псевдоним в «Весельчаке», в 1859 или 1860 году, под драматическим циклом — А. Суровикин; в «Спб. Ведомостях» потом — А. Бобровский (под этим псевдонимом явились и «Всякие», сожженный роман), Незнакомец; в «Русском Инвалиде», — А. И-н., в «Вестнике Европы» — А. С. и А-н. Эти же инициалы в «Новом Времени». Потом, помню, я подписал один фельетон Карл V. Других не помню, но их было довольно. Неподписанных статей и заметок прямо тысячи и в «Спб. Ведомостях» и в «Новом Времени» особенно.
23 октября.
Приглашение завтра, в 5 часов, быть у министра внутренних дел. Это в третий раз в течение министерства Горемыкина. Вначале ему хотелось сделать из «Нового Времени» свой орган, и он говорил мне, что двери его кабинета всегда открыты для меня. Я, разумеется, ни разу не воспользовался этим дозволением. Во все время моего издательства меня приглашали только Лорис-Меликов и Игнатьев, да и то «для разговоров». Терпеть не могу эти приглашения. Едешь словно на пытку и передумаешь бог знает что.
* * *Вчера «Злая яма» имела успех. Студенты сыскали автора и благодарили его. Пьеса мне показалась очень грубою, грубее, чем на репетициях. Потемкин называл ее бездарною, характеры трафаретными. Это слишком строго. Чехову она нравилась в рукописи, но он говорил против ее грубости. Автор Фоломеев говорил режиссеру, что я к нему «придираюсь». А я только старался очистить пьесу от грубых слов и действий и уничтожить длинноты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});