Второй шанс - Марина Ефиминюк

— Какой парень? — Насторожилась мгновенно я, чувствуя, как щеки заливает румянец.

— Высокий такой, темноволосый. Мрачный. У него очень необычные синие глаза. Он только сказал, что ты позвонила ему, и он привез тебя домой.

Мама сбивчиво описывала Филиппа, и у меня внутри стал опухолью разрастаться страх, такой сильный, что темнело в глазах. Я сжала кулаки, стараясь справиться с ним, но ужас побеждал, завладевая каждой клеточкой души.

— Ну, раз он так сказал, — пожала я плечами, едва сдерживая дрожь в голосе, — значит, так и было.

— Это изза него ты пыталась покончить с собой? — С нажимом спросил отец.

— Ага, — пробормотала я зло, — значит, версию с избиением вы отбросили!

Я вскочила со стула и, запутавшись в свитере, чуть не упала.

— Я никогда не смогу причинить себе вред! — Мой голос взвился до крика, от обиды хотелось плакать. — Как я могу убить себя, когда только чудом выжила?!

В нашей страшно современной семье никто никогда не скандалил. Я никогда не мучалась проблемами переходного возраста, ведь любое проявление подросткового максимализма означало для меня сотню тестов и вопросов. Я не стучала по столу кулаком, пытаясь доказать свою независимость, подобное было чревато двухнедельными исследованиями и протоколированием в диссертацию. Посему родители, впервые увидевшие истерику, изумились.

— Шурочка?! — Прошептала мама и тут же прикурила заново.

Я захлопнула рот и, судорожно шмыгнув, вытерла нос рукавом.

— Дочь, — снова заговорил отец, — мы с мамой очень волнуемся. С тобой происходят странные вещи, которых ты не хочешь объяснять, только уходишь от ответов. Мы готовы верить тебе, но с каждым днем становится все хуже. Я не хочу давить, но пора рассказать правду, какой бы она ни была.

Он, как таракан, шевелил рыжими усами, находясь в сильно взвинченном состоянии.

Я глубоко вздохнула и выпалила:

— Я знаю, что вам это не понравится, но я хочу забрать документы с факультета. — Эта версия правды пришлась как раз вовремя.

Философия не для меня, она приносит одни несчастья.

В кухне воцарилась грозная тишина. Отец коротко сердито выдохнул, а после паузы пробормотал явно расстроено:

— Если каждый месяц менять институт, то так недолго выучиться на уборщицу.

— Вряд ли я доживу до конца учебы. — Пожала я плечами, высказывая еще одну страшную, витающую вокруг нас правду.

Мама подавилась сигаретным дымом и хрипло раскашлялась. Отец открыл рот, собираясь чтото сказать, но вместо этого посмотрел на меня с омерзительной жалостью.

— Саша, что ты такое говоришь? — Выдохнула мамаша.

— Ладна, мам, — я криво усмехнулась, снова усаживаясь на стул, — шутка неудачная.

— Саш, — папа помолчал, — ну, если ты считаешь, что тебе так будет лучше. Только обидно, если ты решила оставить учебу изза этого парня, — проворчал он сердито.

— Я ухожу, потому что больше не верю во вторые шансы, если вам угодно. — Безразлично пожала я плечами. — Можете занести этот факт в диссертацию.

Родители ничего не ответили, тяжело переглянувшись. Потом папа признался:

— Мы думаем, что ты чтото употребляешь.

Я только усмехнулась, покачав головой.

В этот день я так и не смогла найти в себе важной капли смелости, чтобы пойти на факультет. От одной мысли, что, возможно, придется лицом к лицу столкнуться с обоими братьями Вестичами, перехватывало дыхание и влажнели ладони. Вечером я трусливо позвонила Катерине, предложив завтра поехать вместе. Приятельница обрадовалась, вероятно, ощущая ко мне искреннюю симпатию. Чувство самосохранения требовало защиты и невольных охранников.

На следующий день страх отступил, и налетели чувства гораздо сложнее и противоречивее. Жалобная обида на Филиппа за его буквальное насилие надо мной терзала и мучила. Но холодный рассудок повторял, как заевшая граммофонная пластинка, что от него, чертовой злой феи, причинявшей мне одни страдания и вред, стоит держаться подальше. Как можно дальше. И мне не хотелось признаваться самой себе, что мои резкие, угловатые движения, пока я одевалась и умывалась, пропитаны истерикой.

От ливня, сбивавшего желтые листья под колеса автомобилей, на улице даже утром царили грязные сумерки. Налетал холодный ветер, желая растрепать косу, он бросал в лицо пригоршни острых дождевых капель и выворачивал наизнанку зонт. Всю дорогу в метро Катя весело щебетала, как всегда румяная и жизнерадостная. Похоже, даже паршивая погода была не в состоянии испортить ее хорошее настроение. Когда мы шли по аллее, заваленной опавшей листвой, от станции подземки к зданию факультета, то у меня, как у последней трусишки, дрожали руки. Зонт пришлось положить на плечо, чтобы подруга не заметила моего взвинченного состояния. Но, когда на автомобильной стоянке, не оказалось знакомых спортивных купе, то я облегченно перевела дыхание.

В большом холле с широкой лестницей мельтешили студенты, стоял непрекращающийся ни на минуту привычный гомон. На стене как раз напротив входа с хмурым охранником у дверей, проверявшим студенческие билеты, висели портреты известных философов, и через бежевую краску проглядывался символ перекрещенных серпа и молота. Говорили, что его закрашивали каждое лето, но красные знаки, будто заколдованные все равно проявлялись.

Попрощавшись с Катей, спешившей на первую пару, я поднялась на лифте, направляясь в деканат. К счастью, в приемной не оказалось девушкицербера, ее компьютер спал темным одиноким экраном, а стол радовал чистотой. Я постучалась в кабинет и, не дождавшись разрешения, заглянула, с изумлением обнаружив за столом преподавателя по латыни, имени которого так и не запомнила. Похоже, именно он являлся главным начальником на факультете.

Мужчина с неудовольствием оторвался от изучения какихто бумаг, а, завидев меня, и вовсе кисло сморщился, констатировав, как самый печальный за весь сегодняшний день факт:

— Александра Антонова.

— Здрасьте. — Я топталась на пороге и мяла лямки рюкзака. — Можно?

— Надолго? — Он снял очки и потер переносицу. — За три предложения уложишься? По латыни.

Я кивнула и выпалила, путая латинские и английские слова, отчего получилась неудобоваримая смесь:

— Я решила уйти с факультета и хочу забрать документы. Что мне нужно для этого сделать?

— Чего ты сказала? — Вытаращился преподаватель.

— Я поняла, что философия не мое. — Потерпев полное фиаско в объяснениях, повторила я уже порусски.

— Так. — Он скривился и ткнул пальцем на стул напротив себя. — Садись.

Нерешительно я прошла и присела на краешек, примостив рюкзак на полу в ногах.