Группа сопровождения - Олег Татарченков

Открывает ее Ленька, друг, товарищ и сосед по комнате еще с «рабфаковских» времен. Как всегда — в своем фирменном прикиде: в одних трусах и белых носках. Он обожает таким образом вводить в смущение юных первокурсниц-соседок, забегающих по вечерам за щепоткой соли. С кровати, близоруко щурясь, поднимается Андрей Счастливов, торопливо нашаривая на стоящем рядом стуле свои очки в тонкой оправе. Уфимцев оглядывается, вздыхает полной грудью: словно и не уезжал.

— Ну что, бродяги, — произнес он, отхлопав по голой спине Леньку, — со второго этажа сюда переехали? А я вас и здесь нашел! Место для койки найдется?

— Вот сюда поставим, — показал рукой Леонид, — Извини, на твоем старом месте уже новый человек живет. Иностранец, блин, по имени «Корка».

…Рамирес-старший, полковник колумбийской армии, всю жизнь мечтал дать своему любимому сыну Хорхе (пять дочек было не в счет) настоящее образование. Образование, подкрепленное международным дипломом, с которым можно неплохо утроиться не только в родной Колумбии.

Хорхе, с детства имеющий тягу к интеллигентному поприщу, мечтал пойти по стопам родного дядюшки — редактора газеты, посвятив свою жизнь работе журналиста. Рамирес-старший против этого ничего не имел: все лучше, чем проводить время между казармой и джунглями, где можно получить пулю от боевиков наркобаронов, или идти в медицину, копаясь в болячках капризных пациентов.

Однако мечты, как обычно это бывает, разбивались о реальности жизни. При окладе, соответствующим в 1992-м году двум тысячам американских долларов, полковник в родной стране, да и по всей Латинской Америке, по праву считался небедным человеком. Однако для престижных университетов Северо-Американских Соединенных Штатов это были не деньги. Кроме того, полковник был не дурак и знал, какую атмосферу для его Хорхе создадут элитные аборигены, воспитанные на пренебрежении к «латиносам» вообще и презрении к Колумбии в частности, как к родине всемирно-известных наркокартелей.

Европа, не уступающая Штатам дороговизной образования и своими запутанными отношениями с выходцами из бывших колоний, где могло не оказаться места для колумбийского паренька, тоже вызывала большие опасения. Оставался Советский Союз, в котором, как утверждала одноименная радиостанция, вещающая на испанском языке на страны Латинской Америки, принята официальная доктрина интернационализма, где, как потом объяснили в посольстве, был МГУ, диплом которого котировался в остальном мире. Более того, в глубине своей души полковник ненавидел развязанных гринго и спесивых европейцев и, не признаваясь в этом даже своей жене, симпатизировал Советам, которые помогли Фиделю Кастро натянуть американцам нос…

Тем более, что, как утверждал «Си-Эн-Эн», коммунисты у них проиграли, и теперь Россия принялась строить демократию. Это полковника армии капиталистической страны тоже вполне устраивало. Да и дешевле, опять же…

Итак, Хорхе Рамирес отправился в Россию.

Свои первые полгода в стране он провел на подготовительном отделении журфака Воронежского университета. Этот город запомнился ему замораживающим холодом зимы и нескончаемыми упражнениями по русскому языку. Хорхе с ужасом представлял, как он будет жить в Москве, которая, если верить карте этой необъятной страны, находилась далеко севернее Воронежа. И еще запомнился малопонятный анекдот, над которым заразительно смеялись его русские соседи по общаге. В нем красномордый русский мужик в шубе — «дубленке», именуемый почему-то «хохлом», в морозный воронежский день называет заледеневшего студента — африканца непонятным словом «маугли»…

В Москве было промозгло, слякотно, дул ветер. Ворочаясь в толстом свитере на жесткой сетке панцирной сетке кровати и глядя на католический крест из сандалового дерева, подаренный матерью на прощание и прибитый к стене у изголовья, Хорхе не мог понять, как могут эти веселые русские парни разгуливать по комнате в одних трусах. Да и вообще, жить в стране, где три четверти года, по колумбийским меркам — зима. Остальные — осень.

— Ну и где он? — спросил Уфимцев, услышав от Мазурина короткое жизнеописание колумбийца в России.

— Вечером познакомишься. На Арбат отправился. Советскую военную форму покупать в качестве сувенира, — ответил тот, — Все иностранцы от нее тащаться. Негры по Москве офицерских шапках-ушанках и парадных голубых шинелях рассекают. Мода у них такая. А наш Корка вообще сын офицера, у него это должно быть в генах.

— Кстати, а почему «Корка»? — поинтересовался Игорь, — он не обижается?

— А чего тут обижаться? Русская стилизация, дружеская, как к своему.

— Вы его тут не угнетаете?

— Да сдался он. К нас своих заморочек хватает. Мы «дедовщиной» и «землячеством» с армии сыты, чтобы тут еще казарму устраивать. Вот несколько иностранцев со «школьниками» живут (так студенты-«армейцы» именовали тех, кто поступил в университет со школьной скамьи), так там — да… Развели, блин, салаги, «дедовщину». А у нас живет, как у Христа за пазухой, мы тут и подкармливаем его своими харчами. Он-то готовить не умеет, в столовку ходит, а нам эта пища за три года уже обрыла… Правда, полы мыть мы его все же научили. А то «не мужское дело, не мужское дело»!.. Кстати, ты про Жан-Клода ничего не слышал?

— А чего я должен был услышать? Я же только приехал! — ответил Уфимцев.

— Нету больше нашего Клода.

— Как так? — удивленно спросил Игорь, — Как так «нету»? К себе в Анголу уехал, что ли?

— Совсем нету, Игорек — убили его неделю назад.

Уфимцев опустился на стул и длинно выматерился.

С Жан-Клодом Нсегитомбой он познакомился три года назад, после поступления на подготовительное отделение факультета.

На первых порах, сразу после зачисления, Уфимцева вместе с еще двумя «рабфакерами» поселили в холодную необжитую комнату, в которой сквозило из всех незаклеенных щелей оконных рам. Со недавнего времени армейской службы на Дальнем Востоке Игорь люто ненавидел морозные сквозняки, от которых начинало пронзительно ныть между лопатками. Поэтому он, узнав, что один из ребят в группе устроился более удачно — в теплой, комфортной комнате второкурсников, один из которых был дагестанец, а второй — негр из Анголы, не стал затыкать щели, а быстренько перебрался туда.

…Негры бывают разные. Есть черные, как сапоги, выходцы из Центральной Африки, есть шоколадные — с побережья. Уроженец бывшей португальской колонии Жан-Клод был не просто шоколадным, а шоколадным с золотистым отливом. Света его облику добавляли интеллигентные золотые очки в тонкой оправе, внимательный взгляд, знание трех европейских (не считая русского) языков и сдержанные манеры воспитанного отпрыска из хорошей семьи.

Жан-Клод, или просто Клод, как его звали все студенты, учился на телевизионном отделении и специализировался на рекламе, что для студентов советской страны, где телевизионной рекламы не было вообще, было высшим пилотажем. Африканец окончательно поразил слегка одичавшего в Дальневосточном военном округе Игоря тем, что в своем, отгороженном шкафами от соседей, закутке, имел низкий стеклянный столик на колесиках для закусок и напитков. Такие столики Уфимцев видел только в кино.

Раздражала манера Клода долго принимать душ по утрам, в то время как остальные соседи в ожидании слонялись по комнате, глядели на часы, не выдерживали и начинали орать:

— Клод! Блин! Сколько можно!

Журчание воды прекращалось. Нсегитомба в одной набедренной повязке из полотенца с извинениями выметался из душа, но на следующее утро все повторялось вновь.

Уфимцев вспомнил, как однажды анголец, сидя в своем закутке и зубря русский язык, окликнул его в своей обычной манере: с вопросительной интонацией:

— Игорь? Помоги мне? Тут сложное предложение? Скажи: что такое «арапа»?

Уфимцев с озадаченным видом попросил соседа несколько раз повторить слово, но так ничего и не понял, зашел к нему и попросил «источник». Им оказалась серенькая брошюрка под названием «Русские половицы и поговорки для иностранных студентов». В ней Игорь и прочитал фразу: «Черного араба не отмоешь до бела»…

Он осторожно отложил брошюру на буржуйский стеклянный столик и, мысленно выматерив составителей книжонки, стал выпутываться неполиткорректной ситуации.

— Ну, понимаешь, Клод… В средние века неграмотные русские крестьяне всех выходцев из Африки называли «арабами» или «арапами»…

— А! — воскликнул Нсегитомба, подняв кверху черный указательный палец, — Так это я?!

— Ну. В принципе… Ну да!

— Все понял, Игорь, спасибо! — с дружеской улыбкой произнес Клод, перелистнул страницу брошюры и стал читать дальше.

При всех своих интеллигентных манерах Клод был настоящим мужиком: не раз и не два он, заговорщицки подмигивая, предлагал Уфимцеву пару часиков поиграть в покер у ребят этажом ниже, пока он попытается найти общий язык с дамой. И он единственный не спасовал перед здоровенным чеченцем-заочником, почему-то лютой ненавистью ненавидевшим негров: выставил его, пьяного, за дверь и вызвал милицию. Тогда-то Игорь и узнал, что «профессорский сынок» Жан-Клод успел на своей родине послужить в армии и повоевать против банд черных расистов «Унита». И вот теперь…