Тайны Кремля - Юрий Жуков

Усилившаяся военная опасность вынудила узкое руководство попытаться вернуться к прежде оправдавшей себя политике — переговоров с Берлином. А как повод для того были использованы прямые нарушения советско-германского пакта, о чем Молотов заявил еще 21 сентября послу Шуленбургу и 26 сентября временному поверенному Типпельскирху. Эти, а также и иные аналогичные демарши НКИД привели, как могло показаться, к желаемому. 17 октября Шуленбург передал Молотову послание Риббентропа, в котором содержалось приглашение председателю СНК СССР посетить Берлин для обсуждения возникших разногласий. Узкое руководство приняло предложение, решив использовать предоставившуюся возможность, чтобы прояснить для себя планы Германии, «получить информацию и прощупать партнеров»[180].

В немалой степени подтолкнули Кремль на такой шаг и последние события на Балканах. 28 октября итальянские войска, располагавшиеся в Албании, вторглись в Грецию. Великобритания же, связанная с последней договором о совместной обороне, ограничилась поначалу лишь тем, что 1 ноября заняла Крит — для прикрытия Суэцкого канала и своих средиземноморских коммуникаций. Теперь уже вся континентальная Европа, за исключением Югославии, оказывалась под контролем Берлина и Рима, и потому грядущая война с Германией должна была потребовать десятикратных, по сравнению с возможными прежними, военных усилий, мощнейшего экономического их обеспечения.

Вторые советско-германские переговоры проходили в Берлине 12 и 13 ноября 1940 года. Молотов во время бесед с Гитлером и Риббентропом чисто прагматически не уклонился от чисто умозрительного рассмотрения идеи, выдвинутой немцами — о присоединении СССР к пакту трех стран. Но со свойственным ему упорством и настойчивостью не ушел от главного, ради чего и приехал — от проверки того, как будут реагировать его оппоненты на требования соблюсти интересы Советского Союза и способствовать обеспечению его национальной безопасности.

В соответствии с выработанной узким руководством накануне поездки директивой, Молотов выдвинул как предварительные и обязательные условия выполнение Берлином того, что до некоторой степени должно было предотвратить внезапность нападения на СССР не кого-либо, а Германии:

— гарантировать нейтралитет Швеции, возможность свободного прохода советских судов из Балтики в Северное море; вывести части вермахта из Финляндии (чтобы прикрыть северный фланг будущего театра военных действий).

— пересмотреть отношения с Румынией; не препятствовать заключению договора между СССР и Болгарией о создании советских баз в районе Босфора и Дарданелл (что обезопасит южный фланг)[181].

В целом же Молотов пытался добиться локализации района наибольшей угрозы, ограничения его уже существующей зоной — советско-германской границей, и получить тем самым возможность сконцентрировать именно там все еще относительно слабые силы Красной Армии. Однако переговоры подтвердили самые неприятные ожидания — полное нежелание Германии даже касаться данных проблем. И еще из Берлина, не дождавшись возвращения, Вячеслав Михайлович телеграфировал Сталину: беседы «не дали желаемых результатов»; «похвастаться нечем».

Утопающий должен хвататься и за соломинку. Поэтому в столь страшной, безысходной ситуации было бы неудивительным, даже понятным, если бы советское руководство согласилось на дьявольский союз — присоединение к пакту Берлин — Рим — Токио без каких-либо условий. Пошло бы на него, лишь бы отсрочить войну, к которой страна все еще не была готова. Любым способом оттянуть ее, даже таким образом, ради выигрыша во времени. Тех самых двух лет, которых, как полагали в Кремле, хватало для полного перевооружения армии и флота, подготовки новобранцев и резерва к будущим сражениям. И все же капитуляции так и не последовало.

25 ноября Молотов, вернувшись в Москву, пригласил для беседы Шуленбурга. Выражая отнюдь не свое личное мнение, высказал готовность продолжить обсуждение вопроса о возможности присоединения Советского Союза к пакту трех. Но опять же только при предварительном согласии со стороны Германии принять все изложенные в Берлине советские условия.

Последовавшее гробовое молчание, отсутствие какой бы то ни было ответной реакции заставило окончательно признать: полученная в августе 1939 года отсрочка, казавшаяся тогда чуть ли не вечной, истекла. А потому теперь предстояло срочно и решительно изменить как внешнюю, так и внутреннюю политику. Форсировать любой ценой военные приготовления, добиться успехов в экономике, но прежде всего в оборонной промышленности.

Но еще долго в столице СССР не знали, что 18 декабря Гитлер подписал план «Барбаросса», назначив день нападения на своего восточного соседа.

Глава седьмая

Выступая 1 августа на сессии ВС СССР, Молотов далеко не случайно вновь предостерег всех от успокоенности. Напомнил о по-прежнему грозившей стране опасности войны, только несколько отодвинувшейся, как он тогда думал, во времени.

«Чтобы обеспечить нужные нам дальнейшие успехи Советского Союза, — сказал Вячеслав Михайлович, — мы должны всегда помнить слова товарища Сталина о том, что „нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая „случайность“ и никакие фокусы наших внешних врагов не могли застигнуть нас врасплох“ (продолжительные аплодисменты). Если мы все будем помнить об этой святой нашей обязанности, то никакие события нас не застанут врасплох…»[182].

Так страшная опасность, нависшая над страной, перестала быть тайной. Не скрывалась больше ни от кого и необходимость безотлагательно завершить модернизацию промышленности для быстрейшего создания современных видов вооружения, их поточного производства. Сторонники перестройки не замедлили воспользоваться ситуацией в своих целях и вновь выдвинули на первый план решение задач, поставленных еще XVIII съездом. Прежде всего, попытаться максимально возможно ограничить право парткомов различных уровней вмешиваться по своему усмотрению, чаще всего некомпетентно, в управление экономикой. И во вторую очередь, при подборе кадров исходить не из членства в партии и стажа в ней, а только из профессионализма — из наличия высшего образования, опыта работы.

Довольно серьезный и решительный шаг в данном направлении был сделан летом 1940 года. 25 июня ОБ приняло постановление, как оказалось — первое в целой серии, подрывающее основы жесткой вертикальной партийной структуры. Призванное для начала ликвидировать наиболее нетерпимые теперь чрезвычайные органы ЦК на отдельных предприятиях. Явно излишние, практически автономные, откровенно дублировавшие, даже подменявшие деятельность дирекции, окончательно запутывавшие сложившуюся систему управления. Правда, постановление предлагало для искоренения их чисто бюрократический путь, весьма характерный для Маленкова и его УК.

«Считать необходимым, — указывал новый директивный документ, — сократить количество парторгов ЦК ВКП(б) на предприятиях, оставив их, главным образом, на оборонных заводах, на крупных электростанциях, на важнейших предприятиях черной металлургии, на некоторых предприятиях химической промышленности». А три недели спустя ОБ приступило к свертыванию схожих по сути политуправлений наркоматов и ведомств на транспорте, подконтрольном Л. М. Кагановичу. 17 июля — гражданского воздушного флота с 208 до 41 человека, главного управления северного морского пути со 125 до 40; 25 июля — наркоматов морского и речного флота соответственно с 829 до 41 и с 1477 до 41. Наконец, 27 июля пошло и на крайнюю меру — вообще упразднило политуправление в наркомате рыбной промышленности[183].

Одновременно, воспользовавшись фактическим созданием аппаратов ЦК компартий новых союзных республик, УК провело через то же ОБ решение, установившее для них непривычно небольшие штаты. Для Молдавии — 75 ответственных и 24 технических сотрудников, для Литвы — 50 и 23, для Латвии — 45 и 18, для Эстонии — 40 и 19, что вынуждало тех сосредотачивать все внимание лишь на двух направлениях: на подборе и расстановке кадров, на пропаганде и агитации, заведомо отказавшись от вмешательства в работу промышленных предприятий, транспорта, рыболовного флота[184].

Не встретив и тут ни малейшего сопротивления или хотя бы возражения со стороны консервативной части ПБ, сторонники перестройки несколько позже, 24 октября, утвердили на ОБ еще одно, пожалуй, самое важное постановление. Оно практически сводило на нет годичной давности вынужденное отступление от курса реформ, обязывая формировать промышленные отделы ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов только в пределах ранее установленных штатов[185].