Научи меня любить - Вайолетт Бэкли

Он отодвинул ее от себя и с таким глубоким пониманием посмотрел в ее глаза, что у нее по спине побежали мурашки. Она попыталась спрятать лицо у него на шее, но он удержал ее.

— Ты не верила в это даже тогда, когда это говорила!

— Откуда ты знаешь?

— Откуда я знаю? Потому что ты набрасывалась на все и вся. Сердилась на меня, на себя, на всех. И еще потому, что в тот момент это было все, что ты могла сделать. Пообещать отомстить мне. Как пойманный сокол, который бьет крыльями и кричит.

— Значит, ты не принял меня всерьез?

— Что ты! Конечно, принял. Сокол может серьезно ранить, если его не принимать всерьез.

— А я поранила тебя?

— Тебе бы хотелось думать, что — да, правда ведь, девчонка? — сказал он, заключив ее в объятия, извивающуюся, но совершенно беспомощную в его сильных руках. — Но, видишь ли, я люблю соколиную охоту и знаю повадки сокола. Поэтому я заранее надел свою кожаную перчатку. — И с этими словами, смеясь, он опустил ее на кровать.

Она уже было хотела сердито ответить ему, но он закрыл ей рот поцелуем и всей тяжестью тела придавил к постели. Наконец он поднял голову и сказал:

— Ну а теперь, моя маленькая птичка, ты можешь мне доказать, насколько ты была серьезна, сказав мне, что отреклась от своей клятвы. Покажи.

— Нет!

Он ждал, ощущая под собой движение ее бедер, глядя, как темнеют глаза любимой. Он улыбнулся, понимая, что это — последние отзвуки отгремевших гроз. Но следующий шаг она Должна сделать сама. Он согласится только на признание полного поражения.

— Лоуренс, — прошептала она, — пожалуйста…

— Что? — пророкотал он ей на ухо. — Скажи это!

— Возьми меня, Лоуренс. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Пожалуйста… пожалуйста, возьми меня…

Он по-рыцарски галантно принял ее поражение и обращался с ней нежно и бесконечно бережно, в равной мере получая и отдавая. Отбросив все надуманные обиды и сомнения, Оливия улетела вместе с ним к новым высотам восторга, словно птица, выпущенная из темноты на яркий свет. Поражение обернулось для нее свободой. Отдав ему себя, она получила взамен все. Отрекшись от одной клятвы, она исполнила другую.

17

— Скажи, Оливия, каким образом украденные вещи оказались под фургоном гильдии торговцев шелком и бархатом? Кто их туда положил?

— Джордж, подмастерье положил их туда, когда помогал мне убежать от них.

Оливия понимала, что для того, чтобы со всей справедливостью определить вину мастера Толланда и наказать его, им необходимо точно знать, как все произошло, в том числе и то, какую роль сыграл во всей этой истории Джордж — как он участвовал в краже, как охранял ее в логове Толланда и как помог убежать. Теперь, подумала Оливия, Джордж, наверное, уже далеко, и они о нем больше никогда не услышат.

— Лоуренс. Ты ведь не будешь разыскивать его? Если бы не он, я бы сейчас плыла на том итальянском корабле где-нибудь посреди океана, и облачение было бы для нас утеряно.

Подняв брови, Лоуренс вопросительно посмотрел на Арчибальда и Элизабет. Они улыбнулись и согласно покачали головами.

— Хорошо, милая, мы не станем разыскивать его. Мы ведь уже нашли то, что искали. — Он поднес ее руки к своим губам и поцеловал нежные пальцы. — Я думаю, что теперь он будет держаться от нас подальше, и, с нашей стороны, было бы не вполне справедливо сурово наказывать его, после того как он охранял тебя. Мастера Толланда до суда посадили в тюрьму, и я не думаю, что он когда-нибудь еще побеспокоит нас. А ты знала, Оливия, что Джордж оставил наверху манипул, как доказательство его преступления?

— Там было всего три вещи — риза, митра и манипул. Ты хочешь сказать, что он спрятал одну из них и этот ужасный человек ничего не заметил? — Она расхохоталась над слепой жадностью Толланда и хитростью Джорджа.

— Да, и он еще там оставил рулон ткани и список не только всего украденного, но и всех мест, где они должны были в течение дня получить свою долю. Так что мы теперь знаем даже, где все похищенное.

Карине пришлось немало потрудиться, прежде чем Оливия осталась довольна своим внешним видом. Ожидался семейный прием у Арчибальда и Элизабет, и несмотря на все попытки Оливии выспросить у Лоуренса, кого ожидают к обеду, он не проговорился. И теперь она подготовилась так, словно ожидался приезд особ королевской крови.

Когда, наконец, Оливия увидела таинственную гостью, ее удивлению не было предела.

— Преподобная матушка!

Белые одежды и прямую осанку ее любимой настоятельницы преподобной Антонии нельзя было спутать ни с чем, хотя она стояла спиной к окну, выходящему в сад и ее лицо оставалось в тени. Рядом с ней была еще одна женщина, и при взгляде на нее Оливии пришлось еще раз удивиться.

— Маргарет!

Последовали объятия и слезы, и только некоторое время спустя к Оливии вернулся дар речи.

— Как я рада, — смогла она выговорить, вытирая глаза, — но как же это? Элиза, ты ведь говорила про семейный прием?

— Да, милая. Тетя Антония и есть наша семья.

— Тетя Антония? Ты хочешь сказать, что?.. — Она переводила взгляд с одного улыбающегося лица на другое, но ответа не получала. Наконец она не выдержала: — Арчибальд, будь так любезен, объясни мне, наконец, что происходит? Похоже, что я чего-то не знаю?

Арчибальд добродушно рассмеялся над ее раздраженным тоном и обнял ее за плечи.

— Тетя Антония, Оливия, это старшая сестра сэра Майкла Миддлвея, отца Лоуренса и Элизабет. Их мать и тетя Антония вместе провели детские годы в одном монастыре, там они научились вышивать, так же, как и ты. А потом Антония стала монахиней, а Синтия Нейбарт вышла замуж за сэра Майкла. Элизабет научилась искусству вышивания от своей матери.

Теперь все понемногу начало становиться на свои места. Словно мутные воды озера внезапно прояснились, и стали видны водоросли и ракушки на дне. Точно так же и разрозненные фрагменты нескольких последних недель высветились совершенно по-новому, между ними проявилась связь, и они приобрели новое значение. Взгляд Оливии упал на золотую монограмму, украшающую грудь зеленого блио Лоуренса.

— Тетя Антония… преподобная матушка..; это ты вышивала?

Настоятельница кивнула.

— Да, дитя мое, я.

Оливия посмотрела на Лоуренса, чьи глаза лучились смехом. Не дав ей заговорить, он притянул ее к себе и рассказал всем о том, как в Бригхельмской усадьбе монограмма привлекла внимание одной молодой воспитанницы монастыря и навела ее на мысль, что ей предназначено всю жизнь вышивать его одежду и попоны для лошадей.

— Бедное мое дитя! — воскликнула тетя Антония. — Я всегда знала, что он ужасный проказник и дразнила, но похоже, что с возрастом он стал только хуже!