Ядерное лето 39-го (сборник) - Александр Тюрин

Кузьмич снова поднял газету, и Вадим отчетливо увидел заголовок и год: «октябрь 1942». Радость, проступившая было на лице Вадима, когда он со двора, полного ночных работников, проскочил в уютное тепло дежурки, мигом увяла и пропала:

– Никто не звонил?..

– Мелехов справлялся, как у нас, – обронил Кузьмич, возвращаясь к чтению. – Я доложил, что в порядке.

Вадим поспешил запереть дверь, потянул ручку – надежно ли держит замок, потом взялся за тумбочку, намереваясь забаррикадировать вход.

– Говорил, надо усилить бдительность, – внимательно взглянул Кузьмич над очками. – Нужен глаз да глаз. В общем, ходи и смотри.

– Я попозже, – отпустив в нерешительности тумбочку, Вадим попятился к столу, – после выйду. Как фонари зажгутся. Так видней будет.

Не успел он снять шинель, как в дверь постучали. Вадим заметался, отыскивая, куда бы забиться, но не нашел ни единой лазейки и прижался спиной к стене, распластав руки. Кто-то в тамбуре, кашляя, вытирал ноги о половичок, потом окликнул из-за двери:

– Кузьмич, Калюгин здесь?

– Я сплю! я сплю! – умоляюще зашептал Вадим, делая Кузьмичу руками панические знаки.

– В туалете сидит! – с пониманием взглянув, откликнулся дед.

– На, возьми, я ему должок принес, – дверь скрипнула, и сухая серая рука положила на тумбочку у входа пачку из грубой бумаги.

– Как дела-то, Коля? – Кузьмич выглянул в тамбур, только спина его немного виднелась из-за двери.

– Эшелон почти загружен, скоро отправляем, – деловито ответил нездешний голос. – С фронта торопят, командование велело гнать без задержки. Вот и стараемся!

– Не подкачайте, ребята.

– Бывай здоров!

Затем гость из ночной смены удалился. Вадим стоял, окостенев, только губы немного дрожали.

– К-кто там был? – выдавил Вадим из себя, как из засохшего тюбика.

– Ступин Коля, фрезеровщик. Бери, бери, он от сердца дает. Честный малый, я его знаю.

– Что это? – Вадим осторожно взял бумажную пачку.

– Не пробовал?.. Штучка забористая, продирает как наждак. Раскрой да понюхай.

Вадим расколупал пачку с торца, высыпал на ладонь щепотку изжелта-коричневого порошка, осмотрел с сомнением и втянул ноздрями. Глаза его выкатались, рот округлился, после чего он оглушительно чихнул, сложившись в поясе, потом еще раз, и снова. Кузьмич засмеялся, качая головой.

– Крепковато? Много ты в себя затянул, так до утра не прочихаешься.

– Та… табак, что ли? – моргая, осипший Вадим вытирал слезы.

– Нюхательный, лучшего помола. Теперь такой не делают, а раньше, я слышал, и барышни им баловались. В голове ясность, в глазах чистота – не курево какое-нибудь. Дай-ка и мне понюшку… Смотри, вот как им заряжаются, – Кузьмич отсыпал малую толику в ложбину на тыле кисти, – и понемногу… Глаз не запороши – на полдня окривеешь.

– Во! точно – все мозги проветрило, – пораженный Вадим озирался без страха. – Хм, классно… Пожалуй, я выйду. Если Мелехов сказал – надо охранять.

Заводской двор предстал по-прежнему иссиня-серым, но прозрачнее, чем в прошлый раз; и свет в цехах, оставшись газовым, был поярче. Шум станков звучал громче и отчетливей. К вагонам подкатил реликтовый грузовичок, с него спрыгнули грузчики, сразу откидывая борт и принимаясь за ящики.

Заводская симфония ночи походила на любимую Вадимом музыку. Он выпрямился, оглядывая панораму куда смелей, чем раньше, но раскат дальнего грома и вспышка зарева заставили его нахмуриться.

Вспышка на миг ослепила Серого, и когда он выскочил из белого сияния в обычное раннее утро, то первые несколько секунд не мог сориентироваться и понять, где находится. Пришлось притормозить и вывернуть руль, чтобы не сорваться в кювет. Но Серый быстро овладел собой и ровно вывел свой мотоцикл на шоссе.

Приникнув к рулю, крепко сжимая его рукоятки ладонями в кожаных перчатках, Серый мчал по дороге, поблескивая стеклами очков – «консервов». Полы его пальто трепетали в набегающем потоке воздуха. Землю вдоль трассы заволакивал стелящийся туман, похожий на остывший и осевший дым пожарища; то справа, то слева проступали в тумане руины. В стороне от насыпи промелькнула и исчезла полная муки и надрыва картина – женщины в темном, склонившись, волокли по полю борону.

Сумрак перед ездоком мало-помалу рассеивался. Впереди, вдалеке, прогремело, к посветлевшему небу взлетели многокрасочные огненные букеты салюта и нестройное, но громадное и гулкое «Ура!» Губы Серого искривились от ненависти, он прибавил скорости. Навстречу ему показались старые грузовики, выкрашенные в защитные цвета, «эмки», вот пролетела новенькая бежевая «Победа», похожая на панцирного гладкого жука-плавунца.

Серый ворвался в город, но вынужден был круто затормозить, так что мотоцикл развернуло поперек дороги, занесло задним колесом вбок – путь ему преграждала мятущаяся, вопящая и хохочущая толпа мужчин в темных широкоплечих пальто и шляпах, женщин в кокетливых беретах и приталенных нарядах – здесь пели, играли на гармошке, кто-то плясал среди улицы, а двое парней в замшевых куртках, взобравшись на забор, держали над головами самодельный плакат: «ГАГАРИН, КОСМОС, СССР!» Лицо Серого свело желчной гримасой; он бросил вокруг несколько быстрых, нервных взглядов, выискивая брешь в толпе, но общий крик был так силен, что он не посмел наехать на людей и пустился в объезд.

День разгорался, тучи редели, солнце все выше поднималось в яркой голубизне неба. Серый пролетел мимо рабочих, прикреплявших к стене дома великанский щит: «РОДИНЕ – ХЛЕБ ЦЕЛИНЫ!» Город наполнялся светом, цвет хлебного зерна и меда заливал дома и асфальт улиц матовым золотом; строения становились высокими, нарядными.

Без остановки, без остановки, вслед за солнцем. Среди глазастых «Волг» и «Москвичей» стали попадаться блестящие, словно умытые «Жигули»; красные буквы вдоль по карнизу – «СЛАВА НАРОДУ-ПОБЕДИТЕЛЮ!», а ниже, на стене кинотеатра – голубовато-серый лик Фантомаса с желтыми глазами, потом – Ален Делон в маске Зорро… «Даешь БАМ!» – парни с гитарами, в зеленых стройотрядовских куртках, девушки с распущенными волосами и рюкзаками за спиной. СЛАВА, СЛАВА, СЛАВА – проносились яркие призывы, вспыхивали и гасли портреты членов Политбюро, круглый герб Союза и алые контуры страны, звезды и силуэты Кремля в нимбе расходящихся веером лучей зари – и чем пламенней, чем красивей были плакаты, тем сильней смеркалось небо, тем прямее и уверенней сидел на мотоцикле Серый.

Он больше не останавливался, все уступали ему путь. Панки орали и гримасничали вслед, плевали и швыряли ему в спину пивные банки – а он, мимолетно удостоив их взглядом через плечо, белозубо хохотал от удовольствия. Наконец, потемки вынудили Серого включить фару.

Улицы были темны, словно покинутые армией траншеи. Что-то шевелилось в темноте на тротуарах; дома, вроде бы целые, выглядели руинами – а на крышах, на фасадах увеселительных заведений переливались огоньки, обрамлявшие порталы и распахнутые, словно акульи пасти, двери. ЛОМБАРД, ЧЕСТНАЯ ИГРА, ВОЗЬМИ МИЛЛИОН, СТРИПТИЗ, НАСЛАДИСЬ, УТОЛИ ЖАЖДУ! На плакатах лоснились нагота и загар, скалились и таращились рекламные хари, сияли пачки сигарет, бутылки пива; некая расплывшаяся образина, подобрав щеки, пыталась изобразить мудрый государственный взгляд, полный деловитости и заботы: «ГОЛОСУЙ ЗА КУДЫ…» – угол был оборван, свиной лик кандидата заляпан кляксами грязи. Другую половину щита занимал конопатый тинэйджер в повернутой козырьком назад бейсболке; обнимаясь с явной малолеткой, он протягивал Серому руку с резиновым изделием в конфетной упаковке: «СДЕЛАЙ РАЗУМНЫЙ ВЫБОР!»

– Какой сейчас год? – остановившись и опершись ногой о поребрик, властно спросил Серый у согнутого небритого существа неопределенного возраста. Бессмысленное уличное существо издало некий звук, пьяно, по-коровьи свесив слюни на подбородок.

– Я понял. Время – московское, – довольно кивнул Серый и вновь пришпорил мотоцикл.

В сером свете кухни, где лампа выглядела едва тлеющей, кукушка со скрежетом выглянула из часов, обозначая движение времени. Напряженным, отчетливым голосом заговорил в комнатах радиоприемник: «От Советского Информбюро. Сегодня… после тяжелых кровопролитных боев наши войска оставили…». Мать сдвигала на окнах тяжелые плотные шторы.

– Вадим, тебе пора, – послышался голос отца.

– Да, пап, уже иду, – приладив дубинку и надев шинель, Вадим обронил в дверях: – Счастливо, до завтра.

На площадке он замешкался, подняв голову, помялся, но потом решился и затопал на этаж выше.

Открыла Иришка – пышно завитая, с высоко открытым лбом. Светлое платье в цветочек стянуто на талии, рукава фонариками, длинная юбка заглажена частой плиссировкой. Из квартиры доносилась нежная музыка.

– А, это ты. Зачем пришел? – сердитая, недовольная этим визитом, она не хотела его впускать.

– Разговор есть. Можно, я войду?