В Гаване идут дожди - Хулио Серрано

Во мне проснулось любопытство. Может быть, Моника не вполне к ней справедлива?

– Знаете, мы дали ей абсолютно все, все, что могли. – Слезы на прекрасных глазах просохли.

О, да. Старая и скучная история про то, как родители полностью обеспечили свое родное дитя. На моем лице нарисовалось презрение.

– Да, у нее было все: горы игрушек в детстве и престижная школа; мы одевали ее как куклу, летом возили на морские пляжи, в еде не отказывали, знакомили с интересными людьми…

– Но ты отказывала ей в любви. – Я снова обратился к ней на «ты».

– В любви? – Йоланда удивилась, но тут же ответила: – Ничего подобного. Когда она болела, я была с ней рядом; когда у нее не клеились амурные дела, я была с ней рядом и помогала советом. Когда первый жених ее бросил, я тоже была с ней рядом.

Так-так, я ничего не слышал о первом женихе. Куда клонила Йоланда?

– Я ее утешала, успокаивала словом и лаской, но знаешь, чем она мне отплатила? – Йоланда говорила быстро, взволнованно. Зачем она мне все это рассказывала? Мне, чужому человеку, хотя бы и любовнику ее дочери. Видимо, женщина она темпераментная, и ей надо было выговориться. – Дочь увела у меня человека, которого я любила и за которого собиралась выйти замуж.

Мужчина с пляжа, любитель битлов! – вспомнилось мне. Эту историю я слышал, но в изложении Моники. Кому верить, Йоланде или ей?

Йоланда замолчала и уставилась в пол. Выглядела она очень печальной. Мне стало ее жаль, и я придвинулся к ней ближе. Она вновь показалась мне очень привлекательной.

– Она меня сама же еще и обругала и ушла жить отдельно… Сказала, что меня не любит, месяцами не показывалась, не давала знать о себе, – и слезы вновь покатились по щекам Йоланды. Кожа у нее на лице была как у ребенка, гладкая и нежная.

Я взял ее руки и крепко сжал. Пальцы были теплыми, и мне вдруг захотелось их нюхать, гладить. Сам того не желая, я наклонился и стал их целовать.

– Моя дочь меня не любит, совсем не любит…

– Нет, нет, она тебя любит. Я тоже тебя люблю, – бормотал я, не переставая целовать ее пальцы. Моя левая рука поднялась и уже гладила ее волосы. Внезапно желание горячей волной хлынуло у меня с затылка вниз, сотрясая все тело.

Под своим лицом, под самым носом я видел твердые упругие бедра, обтянутые джинсами. Сдержаться было немыслимо, и я обрушил на них яростные поцелуи, словно собираясь разгрызть ткань и вонзить зубы в бронзовое тело Йоланды.

– Нет, нет, пожалуйста, не надо, – шептала она, вцепившись мне в затылок и с силой прижимая мое лицо к своим ляжкам.

– Надо, надо, – бормотал я, добравшись губами до молнии в ее джинсах и лихорадочно пытаясь ее расстегнуть.

– Нет, нет, мы не должны… – шептала она, распластываясь на софе.

К черту Монику, к черту все на свете, промелькнуло в моей голове, или вообще ничего не мелькало.

В тот момент единственной зримой целью было тело Йоланды, ее плоть, пахнущая морем. Мои пальцы бестолково шарили по застежке джинсов. Ничего не получалось.

– Подожди, – сказала она и ловко опустила молнию. Быстро скинула брючки. На ней не было нижнего белья, и меня поразил вид ее густой сельвы. Потеряв рассудок, я приник к ее длинной широкой реке, жадно пил, лизал, кусал, остервенело шлифовал губами красный рубин.

– Оу, оу, – стонала Йоланда, нащупывая правой рукой мой гарпун, гарпун Жака Сора, и вовсю его теребя.

– Нет, не надо! – заорал я, почувствовав, что гарпунная пушка готова выстрелить.

– Надо, надо, – закричала она, желая нацелить мой гарпун.

– Нет, – зарычал я и стал дубасить ее кулаком по ляжкам.

– Вот так, папочка, так, – визжала она, – бей меня, бей сильнее!

Тогда, вскочив, нагнув ее лицом к софе и схватив за талию, я был готов вонзить свой гарпун, но она меня остановила.

– Подожди. Не торопись.

Мне пришлось подчиниться и минуты три ждать, пока она рылась в сумочке, отыскивая презерватив.

Наконец атака началась. Она шумно дышала, словно задыхаясь, но покорно сносила зверские удары гарпуна и железную хватку рук, сжимавших ее бедра.

Вот он, Жак де Сор, победно вошедший в бесстыжую Гавану по грязному пути Обра Пиа, поработивший и подчинивший ее своей власти.

– Я по вкусу? По вкусу тебе? – вопил я.

– Да, да… Уже тогда, когда лежал на пляже.

«Что я говорил? – смеялся Франсис. – Сразу было ясно».

Когда она почти обессилела, я взял свой гарпун за основание – уже не гарпун, а настоящий багор капитана Абба, – и стал лупить ее по спине, по бокам. Но она была из тех, кто своего добивается. Обернувшись, заставила меня шлепнуться спиной на ковер и села верхом на огромный багор.

И поскакала, часто дыша и опираясь грудью на мои руки, пока наконец не рванулась вперед и не впилась зубами мне в губы. Я не выдержал, поток кипящей лавы вырвался из меня и обжег ей нутро. Она вскрикнула в ту же самую секунду, что и я.

«Матёрая пляжная шлюха», – внятно произнес Франсис.

Кэмел горделиво шагает по улице, позабыв и думать о грозящих ему опасностях. Покинув три дня назад жилище своей любовницы в Парраге и пошлявшись по Гаване, он считает, что ничего плохого с ним не случится. Торговцы марихуаной, которым надо отдать долг, поставлены в известность, что он, Кэмел, человек слова, и деньги будут скоро возвращены. Крутые парни ничего не ответили, но и не потребовали срочной уплаты. Так сообщил посредник, и Кэмелу хочется верить, что конфликт улажен. Другое дело – откуда взять деньги, ибо в кармане всего лишь сто песо, которые он стибрил у любовницы. На сегодня вполне хватит, и пивом можно упиться, смочить вечно сухую глотку. А завтра надо привести в исполнение давний план: ограбить кассиршу, которая каждый день ровно в два пополудни отвозит суточную выручку магазина верхней одежды в банк. Сумма очень приличная, гораздо больше той, что надо выложить наркодельцам, и упустить случай никак нельзя. Кассирша носит деньги в сумочке и ходит без провожатых. Детская забава, а не грабеж. «Раз, два – и порядок», – говорит себе Кэмел. Пригрозить бабе ножом, вырвать сумку и скрыться. А потом, если все пройдет гладко, должок можно и не отдавать, а обменять песо на доллары, достать лодку и рвануть в США. «Раз, два – и порядок», – повторяет он. Позавчера ему сказали, что у Чео, рыбака из Кохимара, есть лодка и парень готов за наличные переправить кого угодно и куда угодно. Вчера Кэмел уже известил Чео, что намерен отправиться в путешествие, причем в самое скорое время.

Строя планы на будущее, Кэмел заходит за угол обшарпанного дома, где в одной из квартир торгуют пивом, ромом, кое-чем из еды и даже марихуаной. Надо заморить червячка, хорошо выпить и покурить. Он так занят радужными мечтами, что не замечает человека, который, отделившись от стены, переходит улицу и незаметно следует за ним.

«Потрахаться бы с Юмой, – говорит себе чуло и улыбается. – Да оттянуться в Майами по полной».

Впрочем, все это может произойти только в том случае, если Чанго, Оггун и другие ориша дадут ему свое благословение на грабеж и побег. Он решает обратиться к ним этим же вечером через колдуна Орестеса, который с ними запросто общается. Однако Кэмел не учитывает других очень важных вещей – таких, как судьба, определяющая наши пути, или случай, решающий, когда и где наша судьба о нас вспомнит.

Судьба же предопределила, что Кэмел умрет молодым, очень молодым, от удара ножом, от СПИДа или утонет в море. Случай же распорядился так, что двое мужчин в один и тот же час – в восемь вечера, – мучимые жаждой и голодом, направились в одно и то же место, в обшарпанное здание на окраине Гаваны.

Кэмел и Пичи почти одновременно оказываются на пустынной темной улочке. Кэмел идет впереди, не замечая другого. Пичи украдкой, осторожно следует за ним.

Пичи, кроме того, что он давно зол на Кэмела и обещал Малу с ним посчитаться, всего несколько часов назад получил наказ дона Сантоса, главного наркодельца, проучить должника за обман, ибо сегодня утром дону Сантосу стало известно о намерении Кэмела купить лодку и удрать, не уплатив долга.

И вот Пичи, обожающий североамериканские фильмы про мафию с Вито и Майклом Корлеоне, на которых старается походить, перебегает улицу и в два прыжка оказывается за спиной Кэмела.

И вот Пичи выхватывает из-за пояса длинный и острый клинок и лихо его всаживает, как положено в таких случаях, в спину врага.

И вот Пичи, верный поклонник «Крестного отца-2», приговаривая: «Привет от дона Сантоса», уже смотрит на бездыханного Кэмела, лежащего у его ног.

Но Пичи, у которого на роду так написано, не замечает верзилу Батона, который как раз в эту минуту выходит из дома и, увидев труп своего друга, обрушивает на голову Пичи обрезок железной трубы: раз, другой… И в лужах крови лежат уже два трупа.

Мы возвращались в Гавану ночью в полном молчании. Франсис дремал, захмелев от пива, а я, приуныв, погрузился в размышления.

«Странная штука жизнь», – думалось мне. Странная и подлая. Такая же подлая, как я сам. Любил Монику, страдал от разлуки с ней, искал ее в отчаянии, проделал путь в полтораста километров до Варадеро в допотопном, медлительном, как старый верблюд, автомобиле, встретил ее роскошную мать, шлюху-мать, и что же? Улегся с ней, позабыв и Монику, и свою любовь, и свои страдания.