Праведник - Лорен П. Ловелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Помни, о, всемилостивейшая Дева Мария, что никогда не было известно, чтобы кто-либо, кто бежал под твою защиту, умолял тебя о помощи или искал твоего заступничества, остался без ответа. Вдохновленный этой уверенностью, я лечу к тебе, о, Дева из дев, моя Мать; к тебе я прихожу; перед тобой я стою, грешный и печальный. О, Матерь Воплощенного Слова, не пренебрегай моими мольбами, но, по милости Твоей, услышь и ответь мне. Аминь.
Я не знаю, чего ожидаю, но знаю, что я не прощен. Эта темная грязь неприятно бурлит внутри меня, душит меня.
— Сейнт? — Я поднимаю голову на звук голоса моего брата. Джудас стоит в нескольких футах от меня, его лицо в замешательстве. — Что ты… — он замолкает, его взгляд падает на мою рубашку, на мои руки. Он бросается вперед. — Вставай, — шипит он, хватая меня за бицепс и поднимая на ноги. — Пошли, — он нервно оглядывается по сторонам, увлекая меня к своему кабинету через заднюю дверь.
— Нет, — я сопротивляюсь его хватке. — Мне нужно покаяться.
— Тебе нужно снять эту рубашку и смыть гребаную кровь с рук, — он бросает еще один нервный взгляд на двери церкви. — Господи, ты, что, хочешь, чтобы тебя арестовали? Ты не можешь просто так войти сюда.
— Мне нужно покаяться, — наши глаза встречаются, и на этот раз напряжение между нами исчезает. Он нужен мне прямо сейчас, и он это видит. — Пожалуйста. Мне нужно, чтобы ты выслушал мою исповедь.
Глубоко вздохнув, он проводит рукой по своим черным как полночь волосам.
— Ладно. Прекрасно.
Он отпускает меня и подходит к исповедальне, заходя внутрь. Я следую за ним, проскальзываю на другую сторону и задергиваю за собой занавеску. Я нахожусь на судейском месте, и впервые я не чувствую себя посвященным или близким к Богу. Я никогда не был так далек от него.
Я перекрестился.
— Прости меня, отец, ибо я согрешил. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, прошло две недели с момента моей последней исповеди.
— Я выслушаю твою исповедь, — говорит Джудас с другой стороны разделительной решетки.
— Я убил человека, — от ужаса, когда произношу эти слова вслух, у меня по спине пробегает ледяная дрожь, будто сам дьявол дразнит меня, смеясь над моей духовной кончиной.
— Почему? — Вот в чем вопрос.
— Я не знаю. Он… Я потерял контроль.
— Ты никогда не теряешь контроль, Сейнт. — Но я это сделал, и с человеком, который для меня ничего не значил. Я проклял свою душу из-за Эштона Хейнса — грешника и грязного богохульника. Как такое могло случиться? Как это произошло? — Ты слишком сильно боишься Божьего гнева. — Он прав, но это не помогает!
— Он причинил ей боль. — Он причинил ей боль, и это свело меня с ума. Я смотрю на свои руки, узкий луч тусклого света проникает сквозь занавеску, давая мне ровно столько, чтобы увидеть ржаво-медный оттенок, окрашивающий мою кожу.
— Кому?
— Иден, — я наклоняюсь вперед, моя голова опускается на руки, когда я пытаюсь втянуть воздух поглубже в свои горящие легкие. — Он причинил боль ангелу. Лгал, развращал. Он был грешником, Джудас. Грешником! — Тишина — единственный ответ, который я получаю, и мое сердце заходится в беспорядочном ритме. — Убивать нельзя. Я навеки проклят. — Обречен.
Молчание продолжается и кажется бесконечным, пока мой брат, наконец, не заговаривает:
— Ты абсолютно веришь в Бога?
— Конечно.
— Тогда задумывался ли ты когда-нибудь о том факте, что Он создал тебя таким? Ты — психопат, Сейнт. — Я помню, как впервые услышал это слово, сидя в кабинете психиатра в возрасте восьми лет. Врач сказал, что у меня проявлялось психопатическое поведение. Я до сих пор могу с ясностью представить выражение лица моей матери, ее ужас, и то, как она вцепилась в золотое распятие, которое всегда висит у нее на шее, даже сейчас. — Убивать — это сама твоя натура. Возможно, именно в этом и был его замысел.
— Это Его испытание, ниспосланное на меня, и я провалился.
— Возможно, а, может быть, ты и не такой злой человек, каким себя считаешь. Если плохой человек борется со своей природой, чтобы попытаться стать лучше, разве этот бунт против самого себя не делает его хорошим по умолчанию?
Я хочу верить его словам, но не могу.
— Убийство — это дело рук дьявола в чистом виде.
— Разве ты не видишь, что этому всегда было суждено случиться? Такова твоя природа, таким он тебя создал.
— Как ты думаешь, Он простит меня?
— Я не знаю, Сейнт, но твое раскаяние, несомненно, позволит тебе попасть на Небеса.
— Раскаяние, — шепчу я. — Да, я раскаиваюсь.
— Правда? — Конечно, это так, разве он не видит? — Я знаю тебя, брат. Желания, которые мучают тебя. Тебе понравилось убивать его? — Я прижимаю пальцы к вискам, зажмуривая глаза. Неужели мне пришлось это по нраву? Я помню это чувство, тот момент, когда он, наконец, сделал свой последний вдох… эту силу. — Ты раскаиваешься в том, что лишил его жизни? Чувствуешь ли ты вину за то, что этого человека больше нет на этой земле?
Мне не нужно ему отвечать. Мы оба знаем, что я не раскаиваюсь в этом.
— Порежь меня.
— Сейнт…
— Тебе нужно порезать меня. — Позволь греху омрачить мое тело, чтобы уменьшить тяжесть на моей душе. Изгони скверну из моего тела.
— Ты не можешь проливать кровь из-за этого, Сейнт. Это совсем другое дело.
— Не суди меня, Джудас. Ты убивал много раз. Ты — язычник.
— Мы говорим не обо мне. Тридцать два года, и это была единственная грань, которую ты отказался переступить.
— Потому что это невозможно простить!
Он испускает долгий вздох.
— Каждый грех может быть прощен, но чтобы достичь истинного отпущения, ты не можешь испытывать угрызения совести только из-за своего наказания. Оно должно исходить не из страха перед карой, а из совершения самого греха. Истинное чувство вины, исходящее из сердца. — Я слышу скрип дерева, и исповедальня озаряется мягким светом свечей, когда он отодвигает занавеску