Праведник - Лорен П. Ловелл

Все тело Эштона вибрирует от напряжения. Его кулаки сжимаются, челюсть плотно стиснута… Он зол, и я почти смеюсь над этой мыслью, потому что сейчас моя ярость — намного страшнее.

— Тебе нужно держаться подальше от Иден, — рычит он.

Я смеюсь в ответ. Ничего не могу с собой поделать. Моя голова откидывается назад, и слезы скапливаются в уголках.

— Интересная просьба от того самого человека, который причинил ей горе.

— Я люблю ее! — рявкает он, делая шаг вперед. — Нет ничего, чего бы я для нее не сделал. — Его слова разжигают во мне пламя и без того ревущего костра. Мое учащенное сердцебиение усиливается, пока не становится единственным, что я могу слышать — стремительный ритм, который, кажется, подталкивает меня к чему-то захватывающему.

— Ты заставил ее плакать, — я двигаюсь вперед, крепко сжимая в руке стакан с виски, мои пальцы сводит от страстного желания обхватить что-нибудь еще. Я обхожу его, изучая все его слабые места: мягкие ткани, пульсирующую артерию на шее, глаза и точку у основания горла. Есть, конечно, более болезненные, затяжные способы заставить мужчину страдать. Сломанные пальцы, коленные чашечки… яйца. Все эти бесконечные возможности раскрываются в моем сознании, движимые гневом и неприкрытой, ядовитой ненавистью.

И каждый раз, когда я закрываю глаза, единственное, что вижу, — это моего ангела, сломленного и плачущего. Он отнял у нее брата. Причинил ей боль. Он заставил ее страдать.

— Мы оба знаем, что, в конце концов, ты ее убьешь. Я не позволю этому случиться.

— Ты заставил ее плакать, — повторяю я. Бум-бум, бум-бум, бум-бум. Мой пульс бешено бьется, усиливаясь с каждым приливом ярости, и я чувствую, будто большой оркестр достигает крещендо. Это вершина, пик, построение… грандиозный финал… ярость и ненависть, и слезы ангела. Он — грешник, язычник. Работа дьявола.

Эштон делает шаг ко мне, его кулак сжимается, а затем он наносит удар. Его кулак врезается мне в челюсть, и моя голова резко дергается в сторону. Я рычу. Где-то глубоко внутри меня щелкает выключатель, и на сознание опускается красный туман, блокируя все, кроме потребности причинить ему боль. Монстр, который живет во мне, освобождается от своих цепей. Я разбиваю край своего стакана с виски о кофейный столик, прежде чем взять оставшуюся половину и вогнать ее прямо в горло Эштону. Его глаза расширяются, кровь мгновенно собирается вокруг зазубренных осколков, которые прорезают его кожу. Но этого недостаточно. С хриплым ревом я ударяю кулаком по толстому дну стакана, вонзая стекло в его шею на несколько дюймов глубже. Его тело дергается в конвульсиях. У него вырывается болезненный сдавленный звук, и он падает, как срубленное дерево, с глухим стуком ударяясь об пол.

Серия булькающих звуков вырывается у него из горла. И кровь. Так много крови. Везде. Свет костра омывает ее, и окружающее свечение могло бы придать сцене почти мирный вид — под последние вздохи умирающего человека.

Подойдя к бару, я наливаю себе еще выпивки, мои окровавленные пальцы размазывают красные вязкие пятна по стенкам стакана. Наполненные кровью хрипы Эштона звучат как музыка для моих ушей, и этот монстр, которого я так редко спускаю с поводка, танцует от радости.

Я стою над умирающим телом Эштона, наблюдая в ожидании, когда он, наконец, испустит свой последний вздох, и это ничто иное, как библейское зрелище. Воздух с тихим шипением выходит из его тела, и паника покидает его глаза, будто длань Господа опустилась ему на лоб, забирая боль и успокаивая его душу перед ее последним путешествием. Я не сомневаюсь, что душа Эштона падет, а не вознесется, но в его последние минуты я верю, что Бог оплакивает всех своих детей. Есть что-то странно умиротворяющее в том, как расслабляется тело перед тем, как последний луч света окончательно покидает его глаза. Разделение души и физического существа. Я никогда не ощущал подобной силы, и это такое пьянящее чувство.

Я так очарован видом крови Эштона, растекающейся по каменному полу, что не замечаю, как открывается дверь.

— Сейнт. — Отведя взгляд от завораживающего зрелища, я смотрю на Джейса. Его лоб наморщен, и он медленно приближается ко мне, будто подбираясь к дикому животному.

Я перевожу взгляд с него на истекающее кровью тело, а затем снова возвращаюсь к Джейсу. Подобно наркотическому кайфу, ощущение власти ослабевает, и на его место приходит ледяная реальность. Я убил его. Я убил! Желчь подступает к моему горлу, и страх наваливается на меня свинцовой тяжестью. Что я наделал?

— Мне нужно идти, — я выбегаю из комнаты, не останавливаясь, пока не оказываюсь в своей машине. Я куда-то еду. Куда глаза глядят. Мое сердце колотится, как пойманная в панике птица. Белое свечение приборной панели подчеркивает красный оттенок моей кожи… кровь на моих руках. Я лихорадочно вытираю ее о ткань своих брюк, нуждаясь в том, чтобы она исчезла.

Плохие мальчики отправляются в Ад.

"Тогда дьявол, который ввел их в заблуждение, был брошен в озеро огня и серы, где находятся зверь и лжепророк, и их пыткам не будет конца ни днем, ни ночью, во веки веков".

Грешник, грешник, грешник. Я утону в огненном озере вместе с дьяволом. Пытки, снова и снова. Плохие мальчики отправляются в Ад.

Плохие мальчики отправляются в Ад. Слова моей матери эхом отдаются в голове при повторении. Разве она не предупреждала меня? Она пыталась.

Кровь, огонь и грехи терзают мою душу. Я чувствую, как они ползают по мне, словно личинки, разъедая мою плоть.

Церковь маячит передо мной в нескольких сотнях ярдов дальше по улице. Я не хотел приходить сюда. Сам Господь Бог вел меня. Он знает, что я нуждаюсь в нем.

— Если мы исповедуем свои грехи, Он верен и праведен и простит нам наши грехи, и очистит нас от всякой скверны.

Да, прощение, мне нужно прощение. Он простит меня. Он должен.

Бросив машину на обочине, я, спотыкаясь, вхожу в церковь. Место, которое обычно приносит мне полное умиротворение, внезапно ощущается, как прогулка к виселице. Пройдя по проходу, я падаю на колени перед Пресвятой Девой. Ее взгляд устремлен на меня… материнская жалость, ниспосланная на мою грешную душу.

Закрыв глаза,