Скверный маркиз - Барбара Картленд

Однако Орелия чувствовала себя сейчас слишком несчастной, чтобы как-либо защищаться. «Возможно, — подумала она, — вдова права, и я пропитана романтизмом до глупости… А все же какой мужчина мог бы так мне понравиться, чтобы я захотела выйти за него замуж?» — мысленно спросила она себя… Но не нашла ответа.

Сиятельная вдова продолжала монотонно витийствовать, не теряя ехидного намерения уколоть подопечную, но преуспела лишь в том, что только обострила ее чувство собственного достоинства. Орелия даже стала казаться немного выше ростом, когда вошла в ярко освещенный парадный вестибюль Карлтон Хауза.

В другое время она пришла бы в полный восторг от его роскошного внутреннего убранства и с любопытством осмотрела бы все позолоченные покои и бесценные произведения искусства, их украшавшие, однако сейчас, снедаемая унынием и недовольством собой, она не нашла ничего особенно примечательного в желтой китайской гостиной, а столовая, оклеенная посеребренными обоями, но с красно-желтыми гранитными колоннами, показалась ей верхом безвкусия.

Картины, статуи, фарфор и бесчисленные безделушки, которыми регент в изобилии наполнял комнаты — еще одна причина его огромных долгов, в которых он начал увязать с ранней юности, — были, на взгляд Орелии, лишены искреннего чувства, души их создателя и неинтересны. Она понимала, что ее настроение не располагает к любезности, и, может быть, сейчас это было бы глупо, но единственное, чего бы ей хотелось в эти минуты, так это бежать отсюда, не оглянувшись, и где-нибудь в тихом, укромном месте как следует выплакаться.

Ей стоило неимоверных усилий поддерживать за обедом разговор с двумя молодыми и довольно-таки приятными джентльменами, сидевшими по обе стороны от нее, и, хотя она потом не могла вспомнить, о чем шла беседа, все же очаровала собеседников своей способностью сочувственно внимать их речам, почему каждый в конце обеда попросил «очаровательную и так много знающую мисс» о встрече. Она как-то вывернулась, ограничившись обворожительными улыбками и уклончивыми словами благодарности за «недостойное ее скромной особы» внимание к ней.

Сам же регент Орелию разочаровал. Ей приходилось слышать, как он красив и обаятелен, но теперь некогда самый блестящий европейский кавалер стал похож на Фальстафа — и толщиною, и весом. Он давно уже не сдерживал своего аппетита и наел огромный живот. В этот день его королевское высочество был явно в очень хорошем и общительном настроении, благодушествовал. Он сам подошел к Кэролайн, и Орелия слышала, как он осыпал ее донельзя восторженными похвалами, восхищаясь ее красотой, и сказал маркизу — а к нему он особенно благоволил, — что непременно будет шафером на их свадьбе. Все это заняло какое-то время, и, когда регенту представили Орелию, гости уже потянулись в столовую. Она склонилась перед ним в поклоне, и он сжал в руке ее пальцы. Глаза регента одобрительно блеснули: «Очаровательна, прелестна», — пробормотал он, но тут леди Хертфорд, жеманно и зазывно помахивая веером, повела его в столовую, что-то конфиденциально нашептывая ему на ухо.

По сравнению с теми, какие обычно устраивал регент, это был небольшой прием, но к обществу из семидесяти наиболее важных гостей затем прибавилось еще свыше двух сотен приглашенных рангом «помельче», отобедавших несколько позже, а затем тоже вышедших в парк подышать свежим воздухом и размяться, другие из их числа сразу же устремились в танцевальный зал, где уже принялся за свое дело оркестр.

Надо заметить, что, пока гости не начали танцевать, музыканты исполняли произведения не так давно ставшего очень знаменитым и модным в английских салонах австрийского композитора Йозефа Гайдна. Орелия знала, что он прожил в Лондоне несколько лет — дядя Артур не раз ездил тогда из Мордена специально послушать его исполнение — и написал здесь двенадцать симфоний, которые получили название Лондонских, и другие произведения, настолько пришедшиеся по душе слушателям, что те восторженно воспринимали выдающийся факт: столицу Британии почтил своим пребыванием блистательный композитор, которого превозносят в Европе. Помимо симфоний, которыми Гайдн впервые прославился в музыке, как знала Орелия, он первым из композиторов начал писать квартеты для струнных, что особенно привлекало к нему простых слушателей и профессиональных ценителей музыки — квартеты отличались особой гармонией и мелодичностью.

Орелии, все же внимательно следящей за тем, что исполняет оркестр, не составило труда незаметно ускользнуть от шумного и нежеланного ей общества. Музыка помогла восстановить некоторое душевное равновесие. Погруженная в свои мысли и чувства, она в одиночестве переходила из салона в салон…

Общество тем временем разделилось на группы. Гости познатней и постарше элегантно и заинтересованно сплетничали, манерно и величественно поводя головами и разглядывая друг на друге наряды и украшения. Дамы сверкали фамильными драгоценностями, джентльмены пытались затмить этот блеск орденами и знаками отличия.

Смех, доносившийся до Орелии, казался ей сейчас оскорбительным и отнюдь не веселым, недобрым. От герцогини ей было прекрасно известно, что все лондонские слухи и сплетни исходили, как правило, из закоулков и едких кулис Карлтон Хауза. Сейчас то справа, то слева до ее слуха изредка доносился какой-то шепот, тут же сменявшийся взрывами хохота. Она слышала, как адмиралы и генералы в расшитых золотом мундирах бубнили о своих действительных или воображаемых победах, в надежде, что слухи о них так или иначе, но достигнут ушей регента.

Однако громче и усерднее всех работали языками светские леди. Один-два раза они упомянули и Кэролайн! — ну конечно же… обсуждают ее помолвку с маркизом, поняла Орелия и невольно вспомнила, как ее кузина жаждала такой вот известности. Кэролайн может радоваться — о ней говорят!

Ища большего уединения, Орелия вышла из анфилады салонов и, бродя по дворцу там, где было помалолюднее и потише, столкнулась лицом к лицу… с лордом Ротертоном. Уж не следил ли он за ней, молнией пронеслась мысль в ее воспаленном мозгу. Он был один, и с минуту они молча стояли, глаза в глаза, а потом, когда Орелия отвела взгляд и сделала движение отойти, он вдруг схватил ее за руку:

— Я хочу поговорить с вами!

— Но нам… не о чем говорить… милорд, — запинаясь и высвобождая кисть из его цепких пальцев, напомнивших ей клешни рака, отвечала Орелия.

— Думаю, нам все-таки есть что обсудить, — возразил лорд Ротертон, довольно дерзко, не выпуская ее руки. — Вы оказались превосходно умны! — И очень тихо, так что его никто не мог бы услышать, с нажимом проговорил: — Однако я не желаю, чтобы со мной обращались подобным образом!