Гобелены Фьонавара (сборник) - Гай Гэвриел Кей

На какое-то время воцарилась полная тишина – настолько все были потрясены прямо-таки оперной силой голоса оскорбленного Тигида. Потом Диармайд, по-прежнему сидевший на полу, вдруг захохотал – звонко, чуть истерически и как бы подавая сигнал к возобновлению всеобщего буйства. Рыдая от смеха и с трудом удерживаясь на ногах, Кевин и Эррон, который тоже держался за живот от хохота, бросились обнимать Пола, на устах которого играла язвительная усмешка.

Понадобилось некоторое время, прежде чем восстановился хоть какой-то порядок – главным образом потому, что никто особенно и не хотел его восстанавливать. У человека в красном дублете оказалось здесь немало друзей, а также, похоже, и у того, кто разливал суп и кому досталось скамьей по спине. Кевин, который не был знаком ни с «красным дублетом», ни с поваром, внес свою лепту в потасовку, швырнув в дерущихся табуреткой, но потом решил выйти из игры и вместе с Эрроном направился к стойке. Там к ним присоединились две хорошенькие служаночки, и кипевшие вокруг страсти только способствовали их быстрому и весьма результативному знакомству.

Уже направляясь наверх с Марной – той из служанок, что была повыше, – Кевин в последний раз оглядел покинутое ими «поле боя». На полу копошилась сплошная масса тел, отдельные лица то появлялись, то вновь скрывались в дыму. Диармайд влез на стойку и швырял оттуда в дерущихся всем, что попадало под руку, отнюдь не заботясь, в своих или чужих угодит брошенный им предмет. Кевин поискал глазами Пола, но не нашел, а потом перед ним отворилась дверь, он очутился в темноте, дверь захлопнулась, и женщина, которая привела его сюда, оказалась в его объятиях; он ощутил ее ищущие губы и привычно полетел вниз по спирали желания.

Много позже, когда он уже завершал, но еще не совсем завершил обратный путь по той же спирали вверх, он услышал, как Марна спрашивает его застенчивым шепотом:

– А у тебя это всегда так?

И он, поскольку ему все еще не хватало добрых десяти минут, чтобы вновь обрести способность говорить, заставил себя просто погладить ее по голове и снова закрыл глаза. Потому что это действительно всегда было ТАК. Сперва вспышка страсти, слепая, конвульсивная, швыряющая его куда-то вниз, в темную пучину, которая каждый раз поглощает его настолько, что он забывает, кажется, даже собственное имя, даже собственное тело, собственную походку и жесты. И он частенько думал, что в одну такую распрекрасную ночку может нырнуть в эту пучину так глубоко, что возврата уже не будет.

Хотя сегодня ночь была явно самой заурядной. Вскоре Кевин уже мог улыбаться Марне, а потом и благодарить ее, и говорить ласковые слова – причем не без известной доли искренности, потому что девушка и впрямь оказалась очень милой, а ему давно уже необходимо было испить из подобного чистого источника. Поднырнув под его руку, Марна уютно устроилась у него на плече, прижавшись щекой к светлым волосам, и он, глубоко вдыхая ее запах, уступил наконец усталости, накопившейся после двух бессонных ночей, и провалился в сон.

Однако поспать ему удалось не больше часа, и он чувствовал себя совершенно разбитым, когда его разбудило присутствие в комнате кого-то третьего. Оказалось, что это еще какая-то девушка, но не та, что ушла с Эрроном. Девушка эта плакала, и волосы ее в беспорядке рассыпались по плечам.

– Что случилось, Тьене? – сонно спросила Марна.

– Это он меня к тебе послал, – сказала темноволосая Тьене, глядя на Кевина и хлюпая носом.

– Кто? – проворчал Кевин, тщетно пытаясь проснуться. – Диармайд?

– Ах нет! Тот, второй чужеземец. Пуйл.

Он понял не сразу.

– ПОЛ! А что… Что случилось?

Он явно выкрикнул это слишком громко. И без того уже напряженные нервы Тьене не выдержали, она с упреком глянула на него широко раскрытыми большими глазами, рухнула на кровать и горько разрыдалась. Кевин потряс ее за плечо:

– Да говори же! Что случилось?

– Он ушел, – прошептала Тьене едва слышно. – Он поднялся со мной наверх, а потом ушел…

Тряхнув головой, Кевин тщетно попытался сосредоточиться.

– Ну и что? Да говори ты! А он… он в состоянии был заниматься с тобой?..

Тьене шмыгнула носом и вытерла катившиеся по щекам слезы.

– Ты хочешь сказать, мог ли он быть со мной? Да, конечно! Но только, по-моему, никакого удовольствия ему это не доставило. Он все делал только для меня одной… а я ничего… я ничего ему не дала, и… и…

– И что, черт тебя подери?!

– И я заплакала, – сказала эта дурочка так, словно каждая женщина обязательно должна плакать, когда занимается с кем-то сексом! – А когда я заплакала, он взял и вышел из комнаты. И велел мне найти тебя, господин мой.

От страха она заползала все дальше и дальше на постель, и Марна заботливо подвинулась, уступая ей место. Темные глаза Тьене были огромными, как у оленихи, платье распахнулось, и Кевин видел ее нежную округлую грудь. Вдруг он почувствовал, что Марна под простыней ласкает его, и кровь бросилась ему в голову. Он глубоко вздохнул…

И одним прыжком выскочил из постели, проклиная вновь охватившее его возбуждение. Сейчас это ему было совсем ни к чему. Он с трудом натянул узкие штаны и накинул дублет, подаренный Диармайдом, не потрудившись даже застегнуть его. А потом выбежал из комнаты.

На площадке перед лестницей было темно. Подойдя к перилам, он посмотрел вниз, на руины питейного зала таверны «Черный кабан». Тени от коптивших факелов метались по стенам, по распростертым телам спящих, по перевернутым столам и скамьям. В одном из углов тихо разговаривали несколько человек; у ближайшей к нему стены вдруг раздался женский смех и тут же смолк.

А потом он услыхал и кое-что еще: кто-то перебирал струны гитары.

Его гитары.

Пытаясь определить, откуда исходит этот звук, он повернулся и увидел Диармайда, вместе с Коллом и Карде сидевшего у окна. Сам принц устроился на подоконнике, нежно обняв гитару, а остальные разлеглись прямо на полу.

Пока Кевин спускался по лестнице и пробирался к ним, глаза его настолько успели привыкнуть к темноте, что он разглядел и остальных членов их компании; они тоже возлежали на полу, некоторые прижимали к себе женщин.

– Привет тебе, друг Кевин, – ласково сказал Диармайд; глаза его в темноте светились, как у дикого зверя. – Не покажешь ли, как на этом играют? Эту твою штуку Колл притащил – по моей просьбе. Надеюсь, ты не против? – Голос принца звучал лениво и чуть устало, что было естественно в столь поздний час. У него за спиной, в окне, сияли рассыпанные по небу звезды.

– А правда, дружище, – шевельнулась у стены чья-то огромная тень, – ты бы спел для нас, а? – Господи, да ведь это он Тигида за сломанный стол принял!

Без лишних слов Кевин, перешагивая через распростертые на полу тела, подошел к окну и взял из рук Диармайда гитару. Принц тут же соскользнул с подоконника, освобождая ему место. Окно было распахнуто настежь; настраивая гитару, Кевин чувствовал, как легкий ветерок шевелит волосы у него на затылке.

Стояла глубокая ночь; вокруг было очень темно и тихо. И он был так далеко от дома и так устал! Сердце у него мучительно ныло: Пол снова ушел один, даже сегодня! Даже сегодня ему так и не удалось испытать ни капли радости, даже сегодня он так и не дал воли слезам! Даже сегодня, даже здесь. И всему этому причина была только одна, и Кевин ее прекрасно знал. А потому он, с трудом проглотив ком в горле, сказал:

– Это «Песнь Рэчел», так я назвал ее. – И заиграл. Этой музыки никто здесь не знал и, конечно, не мог догадаться, отчего она так печальна, однако сила той печали, что была заключена в ней, оказалась достаточно велика, чтобы мгновенно подчинить всех себе. Довольно долго Кевин играл молча, но потом все же запел глубоким приятным баритоном, хотя давно уже решил никогда не исполнять эту свою песню вслух:

Любовь моя, ты помнишь мое имя?Зимою, вдруг сменившей лето,Когда июнь вдруг обернулся декабрем,В снегах с пути я сбилась. И моейДуше пришлось платить за это.Шелест волн на песчаной косе,Стук дождя серым утром по крыше…И камень могильный в росе.На дне морском, в пучине, в глубине,Любовь моя, свое ты горе спрячешь,Но нелегко приливы приручить…И он придет – тот день, когдаТы обо мне, любовь моя, заплачешь.Шелест волн на песчаной косе,Стук дождя серым утром по крыше…И камень могильный в росе.Любовь моя, ты помни мое имя!

Кевин умолк и долго еще играл ту же мелодию без слов, и она точно перемещала его в иные времена, действовала на него так, как не действовало ничто другое из написанного им за всю его жизнь; в ней было все, что произошло и происходило с ним сейчас, и глупые слезы текли и текли у него по щекам. Особенно больно щемило сердце, когда в его собственную мелодию вплеталась другая – прекрасная и до предела насыщенная воспоминаниями: это был фрагмент из второй части фа-мажорной сонаты Брамса для виолончели.