Истребитель 2Z - Сергей Беляев

— Кто он?

— Гоголь.

Недоразумение разъяснилось. Лебедев пристыдил Штопаного Носа:

— Чужие дневники читаете? Гм… Нехорошо-с.

После этого разговора Лебедев стал заносить в блокнот почти исключительно комплименты по адресу повара, восхваляя его кулинарное искусство. Но если бы Штопаный Нос, синьор Урландо, был проницательнее, то он заметил бы, что по первым буквам ежедневных записей дневника Лебедев составлял довольно хитроумный и сложный акростих. Пока еще по первым буквам выходило:

«Штопан Нос останется с носом».

В следующий раз, когда появился Урландо, Лебедев потребовал свидания с Гуровым. Урландо отказал.

— Вы убили его, вероятно, прекрасный синьор, и боитесь сознаться в своей подлости! — загремел Лебедев, еле сдерживаясь.

— Ваш штурман жив.

— Я хочу его видеть!

Ничего не ответив, Урландо ушел. Через несколько минут Гуров стоял перед Лебедевым. Такой же молодцеватый, бравый, как всегда, с обычной своей веселой искоркой в голубых глазах, так же отрапортовал приветствие Лебедеву, как будто находился на аэродроме у самолета, готового итти в рейс.

Лебедев крепко, по-братски обнял товарища. Оба они опасались, что их подслушивают. Поэтому вслух они разговаривали о пустяках. Но при первом же свидании условились сразу: требовать от Урландо быть обоим вместе, жить в одной каюте.

Однако через полчаса стражи увели штурмана от Лебедева.

На следующее утро Урландо объявил: оба пленника могут завтракать и обедать вместе. На прогулку на десять минут — вместе. Остальное время — раздельно.

Сила солому ломит: пришлось покориться. Но за завтраком оба друга как-то сразу поняли, что самым простым словам они могут придавать скрытый смысл и таким образом переговариваться. Это было трудно. Лебедев сначала пытался изобрести мимическую азбуку на пальцах, но из этого ничего не получилось.

Гуров придумал проще: молча начал чертить пальцем по скатерти, и Лебедев прочитал очертания букв:

«Война».

Лебедев ответно начертил пальцем:

«Кто?»

Гуров вдруг вскочил и стукнул кулаком по столу:

— За каким чортом нас держат взаперти? Разве уже начались военные действия?

И сейчас же в комнату вошел Штопаный Нос. Он жестко произнес:

— Не предупреждайте событий. Я не хотел бы, чтобы вы рассуждали на эту тему.

В тот день Лебедев обедал один. К нему не привели штурмана. Лебедев бунтовал, отпускал по адресу Урландо самые ядовитые словечки, но Штопаный Нос твердо стоял на своем:

— Вы — пленники.

И вот сейчас, стоя на площадке скалы, Лебедев смотрел на зеленоватый простор океана, взвешивал все намеки Штопаного Носа. Повидимому, Урландо хочет каким-то образом показать Лебедеву свое торжество. Но как и когда? Лебедев не считал Урландо шарлатаном или безумцем. Подводная лаборатория, насколько мог заметить Лебедев, представляла собой остроумное техническое сооружение. А следовательно, и истребитель, о котором говорил Урландо, мог и не быть выдумкой. Если же на самом деле им готовится какой-то фантастический универсальный истребитель, то против кого он может быть использован господином Урландо? Лебедеву было ясно, против кого.

Лебедев смотрел туда, где солнце только что коснулось горизонта. Там — советская страна. Там — товарищи и социалистическая родина. Им — привет. И Лебедев поднял руку в приветственном жесте:

— Да здравствует…

За спиной Лебедева раздался насмешливый голос Урландо:

— «Да здравствует солнце, да скроется тьма!..» Не так ли?

Повернув голову, Лебедев резко сказал:

— Не так. Я кричу, слышите: «Да здравствует мировая революция и мои товарищи по ту сторону океана!» Они услышат…

— Не тратьте красноречия, Лебедев. Оно здесь бесполезно. Я пришел сообщить вам, что час моего торжества приближается.

— Очень приятно.

— Не смейтесь…

Урландо сказал это с утонченной вежливостью, но за ней Лебедеву почувствовалось величайшее коварство, и он еще больше насторожился, когда Урландо добавил с мягкой вкрадчивостью:

— Я хочу, чтобы вы сами увидали мое торжество. Только вы сможете понять всю глубину моей идеи, сможете дать настоящую оценку моим…

Лебедев теперь догадался. Он стал серьезным. Скрипнул зубами, что бывало с ним только в минуты высшего напряжения воли, затем произнес тихо и размеренно:

— Понимаю. Вы очень хитро задумали. Вы хотите, чтобы, осмотрев вашу истребительную машину, скажем, ваш огнемет, или самолет, или какой-нибудь новый танк, оценку ему дал бы я — ваш враг? Замечательно! Извольте. Мы с товарищем Гуровым посмотрим вашу работу и выдадим вам должный аттестат. Боюсь только, что этот аттестат не понравится вам.

— Можете не тратить слов, Лебедев, — сухо оборвал Урландо.

Молчаливые стражи увели Лебедева в каюту. Здесь он нашел на столе сервировку на два прибора. Вероятно, предстоял разговор с Урландо. Приближалась если не развязка событий, то по крайней мере их перемена.

Лебедев сел на тахту. Дверь сейчас же распахнулась, и в комнату быстро вошел Урландо в сопровождении безмолвных стражников.

— Возьмите сигару, Лебедев… Ах да, вы не курите… Я хочу, наконец, говорить с вами, как человек с человеком… Подумать только, как странно наше знакомство и наши отношения… Но самая фантастическая вещь во вселенной — жизнь. Не стоило бы с вами возиться, а просто бы вас так, знаете, пиф-паф…

Урландо подошел и выпил большую рюмку зеленоватого густого ликера.

Лебедев отхлебнул кофе:

— Дальше?

— Испугались? Пиф-паф… Ха-ха!.. Но обидно прострелить сердце, полное любви и гордости. Это было бы слишком просто… Великий Цезарь когда-то сказал: «Я оставляю врагам только слезы, чтобы они могли плакать…» А мы говорим: «Мы не оставим вашим детям даже слез, а лишь немое отчаяние!»

Мысли вихрем пронеслись в голове Лебедева: «Милый Антоша, хороший, держи себя в струне, не поддавайся. Провоцирует тебя одноглазый пьяный фашист. Врет он или только намекает, разведывает, пират… Но держись, Антоша, не вскакивай сейчас, не бей его в морду, еще не время. Не поддавайся провокации, выдерживай характер, Антошенька, бравый пилот, миленький…»

— Вы не решаетесь чего-то сказать мне прямо, — разжал губы Лебедев.

Урландо остановился на ковре:

— Я скажу. Отбросим наши политические разногласия. Давайте просто: я — человек, и вы — человек.

А Лебедев уже в уме оценивал его слова: «Новый подходец… Тонко работает, одноглазый! На психологию думает взять? Ладно…»

Лебедев сказал вслух:

— Я весь — сплошное внимание.