Кризис среднего возраста - Алексей Анатольевич Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночью, лёжа в постели с Надин, посапывавшей на моей руке, я задумался.
Почему, собственно, меня манят женщины пышных форм? Женщины с той фигурой, что иным ценителям красоты представляется неканонической? Я что, вправду извращенец?
Глупости, Алекс, сказал я себе. Объяснение есть. Корни твоей любви к пышным и рыхлым, к большим и мягким таятся глубже, они проросли ещё в детстве. Они родом из иллюстраций в журнале «Огонёк». То была первая эротика, дозволенная государством. Эротика в живописи, сформировавшая идеал женщины в подсознании мальчишки.
Рыхлая и далеко не юная «Даная» – вот тебе Рембрандт. Бесконечные оргии, прославляющие Бахуса в компании перезрелых красавиц, страдающих целлюлитом, – Питер Пауль Рубенс. Наконец, «Красавица» Бориса Кустодиева: крупная блондинка, заполнившая своим блистательно-белым телом всё полотно.
В шестом классе ты вместе с другими одноклассниками посетил Пушкинский музей зарубежного искусства. Щёлк – и женский идеал окончательно сформировался в твоём подсознании! Точно в раму уложился. Бронзовые фигуры обнажённых крестьянок французского скульптора Аристида Майоля, женщин коренастых, с широкими бёдрами, окончательно затмили академические идеалы женской красоты, берущие начало в Древней Греции.
Став позднее художником, я придумал своим любимицам название: «Женщины барокко». В архитектуре стиль барокко когда-то сменил возвышенную, стремившуюся к небу готику и вытеснил рассудочный ренессанс. Новые формы радовали глаз пресыщенных итальянцев – и декором фасадов, и пышностью интерьеров.
Этот стиль прописался в России запоздало и в оригинальной форме: в «лихие девяностые» здесь внезапно проявилось так называемое необарокко, которому поклонялись дорвавшиеся до лёгких денег «новые русские». Дворцами-новоделами быстро застроилось ближнее Подмосковье.
…Тогда, на флэте у Женьки Берзарина, электрика-хиппи из местного ЖЭКа, у меня был выбор. Длинноволосый блондин Женька не пропускал ни одной юбки – готов был всех молодых женщин страны собрать у себя на квартире. Это называлось «потанцевать и расслабиться».
В тот вечер их было на флэте две: кустодиевская Надин и тоненькая девушка-подросток Зося. И обе изо всех сил стремились привлечь моё внимание. Почему именно моё? Да потому, что вечеринка была устроена специально в мою честь!..
«Да, Алекс, – шепчу я, – твоё подсознание безошибочно выбрало крупную, чуть даже перезревшую фигуру Надин. Тот тип женщины, что совпадает с матрицей идеала, сложившегося в детстве и отрочестве».
Я украдкой оглядываю распластавшуюся на кровати обнажённую Надин.
Господь славно потрудился резцом, создавая это прекрасное тело.
В памяти всплывает искривлённое истерической гримасой лицо Любки Медведевой. «Извращенец ты, Алекс!»
Какая глупость!
Всласть налюбовавшись на «неканоническое» для кого-то тело, я в который раз осознаю: для меня оно – идеальное. Я прижимаюсь к Надин и накрываю нас обоих одеялом.
За окном осень, а от моей Надин пахнет весенней свежестью, словно после дождя. Вот-вот, кажется, прорисуется выше нас радуга.
– Какая радуга, Алекс? – бормочет Надин. – Спи давай, ночь на дворе…
– Ты извращенец, Алекс, вот ты кто! – кричит как будто за окном Любка.
Но голос её становится тише, глуше, а потом бывшая одноклассница и вовсе замолкает. Я проваливаюсь в радугу, в свежесть Надин, в весеннее тело любимой женщины. Это же полёт, небесный полёт – вот откуда радуга!
Ощущение небесной высоты и парения полностью овладевает мною.
Даже если я и извращенец, то я – счастливый извращенец!
пока не кончился наркоз
Эта женщина, распятая на гинекологическом кресле, – любовница моего мужчины. Она не знает, что я тоже его любовница. Вернее, бывшая любовница. Не знает она и еще кое-чего: я сделаю всё, чтобы она никогда не стала его женой!
Эту змею подколодную, эту тварь я сделаю бесплодной. Она больше никогда не забеременеет от моего любимого!
* * *
Я сама деревенская. А его встретила в городском Доме культуры на танцах. Хорошо помню его в тот вечер: высокий широкоплечий брюнет в приталенном батнике и чуть расклёшенных брюках, обтягивающих бедра до неприличия.
Он пригласил меня на медленный танец. Увидев его глаза, я четко осознала: всё, погибла, утонула в серо-голубых глазах. Это были особенные глаза: и серьёзные, глубокие, и в то же время озорные, с прыгающими в них бесенятами. Этот взгляд пробуждал страсть. Ее искры вызывали пожар.
На какой-то миг, помню, мне стало страшно. Я попыталась спрятаться от этого проникающего в самую глубину моего сознания, в самую душу взгляда. И пропала окончательно: опуская глаза, я увидела его губы. «Ваш нежный рот – сплошное целованье», – всплыли строчки известной поэтессы. Сборник ее стихов карманного формата взяла какая-то студентка в библиотеке мединститута – и он пошёл по рукам, и уже не вернулся на библиотечные полки. Девушки, мечтавшие о романтических отношениях, переписывали стихи в блокнотики. «И это всё, и я совсем как нищий…»
Танец продолжался, и я в его руках была словно тающий в духовке сыр. Помню его руки: такие крепкие и осторожные. Руки, которые как бы понимали, что сила их хозяина не в мышцах. У меня закружилась голова, и я чуть не рухнула на пол тут же, на танцплощадке.
– Девушка, вам плохо?
Это он спросил. Что ответить? Разве мне плохо? Нет, мне слишком, слишком хорошо!
Как бы набираясь сил от него, я подняла его правую руку вверх – так танцуют вальс. Но зазвучала тягучая хард-роковая баллада «July morning» («Июльское утро») группы «Uriah Heep». И вместе с медленным темпом я словно распадалась на тысячи маленьких кусочков. Не знаю, каким словом обозначить это странное чувство. Кто я теперь? Одна ли я? Нет, меня тысячи!
И одного хотелось страстно, уже не умом, телом: завоюй меня, возьми меня, забирай меня навсегда…
* * *
Анестезия стоила больших денег и была привезена из Москвы. Разумеется, она подействовала как надо. Пациентка в гинекологическом кресле благополучно заснула.
Месть – блюдо, которое нужно подавать холодным!
Боже, какая банальность! Кто это изрек? Но какая разница?..
Я совершала движения с тою же страстью, с которой любила когда-то. Вы не знаете, каково это ощущение? А я знаю. Вот пациентка, а вот – я. И пациентка превращается в жертву на моих глазах и под моими руками. И вовсе не холодное это блюдо – месть. Мне жарко, как в кузнице.
Сперва я прибинтовала ноги жертвы к опорам кресла, затем связала руки между собой. Затем широким пластырем заклеила ей рот. На всякий случай. Острая чувствительность женского организма заканчивается на входе в «райские врата», а то
