Тот самый яр... - Вениамин Колыхалов

Над нижней пухлой губой запузырилась красноватая пена… поплыли под лоб известковые глаза… Голову и плечи просекла наступающая дрожь…

Послышался хриплый вскрик:

— Вррачча!

Глава пятая

Надгробная замшелая плита на окраине старого кладбища покосилась, продавила смертным грузом податливый суглинок. Сутулый пожилой человек, озираясь, подошёл к заброшенной могиле, постоял в нерешительности, неохотно перекрестился.

Темнело. Набирал прыть мелкий разгонный дождик.

Осень давно не скрытничала, прошла по листве беспепельным палом. Почётный ветеран грозных органов Натан Натанович Воробьёв надеялся на мокропогодицу, на предсказание горбатенькой ворожейки. Вдолбила в распалённую голову:

— Отыщи на старом кладбище плоское надгробие, ложись на спину и тридцать три раза отшепчи «Отче наш…».

Сегодня вечером заморосит… пригодный случай для покаяния. Не верилось верному служаке в доброе предзнаменование.

Зоркая сердцем Варвара знала: кладбищенская процедура не выскребет все нечистоты из души старого мытаря. Что он ей порассказал под пьяную рожу — ни одна история не поверит. Грешна: спала с ним. Бес бесплотный попутал, шепнул под ореховый Спас: поваляйся со служкой в постели, услужи… пусть взойдёт на бабий полюс…

Кошмары не отступали. Ад при жизни с каждым погружением в сон раскручивал ужасные свитки.

Одновзводники перекрестили его в Нагана Наганыча. Гордился железным именем. Когда совсем отупел от расстрельной тяготы — портретам Сталина, Ежова, Берии отдавал честь. Боялся чихнуть, высморкаться при них, считая сиё деяние кощунством.

Надеялся управиться с «Отче наш…» до сыри, до затяжного дождя. Расхотелось ложиться на мокрое, жутковатое надгробие. Зачем погнала дряблая ведьма измождённого телесными и душевными недугами в хаос упавших крестов, опрокинутых обелисков? У ног осколок царства мёртвых, бесхозное владение догнивающих мертвецов. Натан Натаныч и сам давно чувствовал себя близким родственником погребённых.

Реабилитационная заваруха толкала чекиста что-то предпринять, но он не знал, как подступиться к обнаженному требованию смутного времени. Его словно тащили по рифам темнеющей памяти.

Сумерки густели. Слабеющие руки разгребали ослизлый бурьян.

Последний поворот затравенелой тропинки. Старик в кожанке вышел на простор пустыря.

Хохочущие подростки волокли звено металлической оградки.

— Эй, привидение, подмогни!

Ветеран молча ухватился за холодный угольник. Металл придал остроту нервам. В стали кладбищенской оградки было много общего с крепостью всесильного нагана.

Когда демонический пустырь докатился до устья широкой дороги, всплыли мертвенные огни старого города.

С небесных холмов потекли слабенькие потоки.

— Привидение, глотни для сугрева обжигаловки марки ДОН: денатурат очищенный, неразбавленный…

— Куртка на тебе мировецкая…

— В таких не бомжуют…

Не было душевных сил ввязываться в спор, физических в драку. Лет пяток назад он расшвырял бы кодлу по трём сторонам света.

Помощник выпустил ржавую оградку из рук, побрёл в сторону унылых огней.

— Хмырь, куртку-то оставь…

— Нищим на пропитание…

Самый рослый из тройки рыжий шевелюристый парняга приблизился к старику, попытался снять кожанку.

— Отвали, мразь, яйца расквашу.

— Че-воой?!

Холодная сталь наградного оружия придала отваги. Прозвучал выстрел, приглушённый промозглой погодушкой.

— Кррутое прривидение, — пробубнил струсивший грабитель, пятясь к корешам. Колени дрожали. Хмель улетучился.

Рыжекудрый ощутил: пуля напором свинцового вихря накрутила клубок волос, вырвала из башки и унесла за пустырь.

— Пердун! С тобой и пошутить нельзя…

— А если мы свои пушки достанем?!

— Не успеете! Всех порешу в пределах одной секунды… Марш по домам, соплячьё вонючее…

— Парни, а дед-то крутенький! Скажи, сколько у тебя ходок, в каких зонах параши таскал и мы тебя простим…

Натан Натаныч не вслушивался в болтовню бомжистых удальцов, сокращал расстояние до выморочных огней.

Он называл пригорбленную хозяйку по-домашнему: мой Варвар.

Сухенькая, морщинистая старушка не обижалась на постояльца. Она мудрым умком дошла до понимания: много перестрадал Натаныч, точит его не червь — змея сомнений. В спорах она умело прикидывалась необиженной, даже весёленькой. Не по своей воле настрадался человек, хватил лиха на дикой расстрельщине. Варвара не подступалась к грустному квартиранту с вопросами, не давила советами. Мало ли какие глыбы льда плавают в его сибирской душе.

И сейчас, после возвращения с операции по очищению души, она не спрашивала Натаныча ни о чём. Молча поставила перед ним расписную фарфоровую чашку индийского чая.

— Попей крепенького — в такую погоду согреет тело и душу.

— Спасибо, Варварушка…

— Ишь ты! С утра варваром была, к вечеру почёта удосужилась… да я не обижаюсь, родненький… Все мы психом стукнуты. Вон, говорят, томская психушка вся под стропилы забита. По недобору ума мы многих обошли.

— Не дураки же. Ракеты пуляем, тычем в небо кукурузой. Видел початки на базаре — палицы Ильи Муромца.

— Пей, пей чаёк… Лицо бледное, цвет менять надо…

— Зачем?! Под мои года и такое сгодится.

— Уныние Господом осуждается.

— Радости мало, хозяюшка. Вот сходил в старый мир кладбищенский, будто местечко себе приглядел… Страшная штука — жизнь… навалишь в душу всякого скарба ненужного… моль в старье завелась, выбросить бы на свалку, ан не можешь.

— Да-а, — сочувственно вздыхает Варвара, помешивая серебряной ложечкой крепкий чай, — души молитвами очищаются… сходил бы к батюшке на исповедь, обсказал жизнь Колпашинскую… Иную судьбу три кобылы не утащат — гужи порвутся…

— Сознаюсь тебе, Варварушка, как на исповеди у попа: не выполнил я твоего совета дельного. Плита могильная отталкивала меня, гнала от себя, Отче наш слушать не хотела…

— Не ту плиту выбрал. Лежал под ней мертвец праведного толка, такие страшные привереды греховодников гонят от себя всей силой костей.

— Не пойду больше. Может статься, что на том старом заброшенном кладбище только праведники лежат.

— Да, старина даже не дальняя, не заслужила столько упрёков, как новизна наша опаскуденная.

— В мой огород камень?

— Да таких заросших огородов без тебя нагорожено ой-ой сколько…

— Ты праведница?

— Ох, милок, спросил о чём… Наверно, за одним Всевышним грехов не сыщется… Житуха наша настроена на блуд да на пакости разные… Меня вон судьба сгорбатила: вёдра на руки вешай, да в колодец за водой иди.

— Моя душа болью выплёскивается… что делать — не знаю. Врачи какую-то мудрёную болезнь определили, говорят: раньше такой за людьми не водилось.

— На психу не тащат и то благодать.

— Взвоешь от такой удачи.

— Ты бы, Натаныч, в Колпашино съездил, перед всем людским подземным миром покаялся, великое прощение вымолил… Чую — очищение придёт.

— Не раз думал об этом… Вот войну прошёл, три ранения на плоти ношу. Разве Великая Отечественная не могла омовение огнём сделать? Нетушки. Всё грозный кулачище из хлорной ямы в морду тычет. Тебе одной, как на духу, всю правду поведал. Гляжу вот в твои глаза угольные и врать не в силах. Так и выворачиваешь душу наизнанку…

— Видно, судьба твоя сразу не по той дороженьке повела: она умеет на раздорожицу выводить и пинка под зад давать, мол, катись в любую сторону света, ты мне не интересен…

Захотелось фронтовику Воробьёву сменить горькую тему разговора, спросил:

— Как продвигаются дела базарные?

— Да поторговываю помаленьку старьём. На барахолке жизнь особая: матерно-обманная, разухабистая…

Варвар не хотела выпускать из головы упорные мысли. Не понравился перескок в разговоре.

— Съезди, Натанушка, съезди на Обь широкую. Сходи на тот самый яр опозоренный нелюдями. Отче наш обязательно поможет… Шепчи, шепчи молитву, как заклинание… впускай слова в душу, в кровь, в сердце… Не смотри на меня, ведьму, потрёпанную жизнью, косо. Дело говорю. Не одна психушка не вылечит, пока сам себя на правёж не поставишь да очищаться не начнёшь.

— Неужели ты историю в школе когда-то преподавала?

— Два моих ученика диссертации успели защитить.

— Как ты трактовала годы страшных репрессий?

— Называла это затмением рассудка властей… Всё поняла по твоему взгляду въедливому… да, таскали в грозный комитет, от работы отстраняли… вернули честный труд, видно золотым педагогом посчитали — не позолоченным… Хочешь спросить — горела ли я в пламени любви?

Старик нервно вздрогнул: его поразило мгновенное прочтение мыслей. Он лишался последней возможности утаить что-то от мудрой ведьмарки.