Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

«Вдруг кто-то подъехал к полку и пискливым неприятным голосом, столь дурно влияющим во время боя, закричал: “Одесскому полку занимать мостовое укрепление”. Полковник Скюдери вышел вперед и внятно, спокойно скомандовал: “Батальоны вперед, дирекция на середину, — скорым шагом, марш”. Увы, это было последнее приказание и последние командные слова, которые мне довелось слышать в этот день. Батальоны двинулись бодро, быстро, ровно в ногу, как один человек».{336}

Стремительность натиска русской пехоты в этот день отмечали все, даже явные русофобы. Так в статье «Сражение на Черной», Энгельс отмечал, что «…русские продвигались через водопроводный канал и вверх по склону высоты с невиданной для них быстротой и воодушевлением». Похоже, это был последний волевой порыв российских солдат в этой войне, когда каждый из них считал, что если с ними Бог, то какая разница сколько врагов против: «Полки 12-й пехотной дивизии, имея впереди Одесский егерский полк, быстро двинулись в атаку; храбрые одесцы, предводительствуемые командиром полка полковником Скюдери, кинулись бегом на мостовое укрепление…».{337}

У Святополк-Мирского уточняется, что движение было все-таки не бегом, а шагом, но общий эмоциональный порыв констатируется точно. Князь весьма удачно подметил, что «…неприятель, кажется, только ждал этой минуты. С фронта, справа, слева, сверху, снизу, с близких неприятельских позиций и с самых отдаленных, посылались на нас снаряды всех форм и названий, — казалось, что нет свободного от них места и возможности кому-нибудь из наступавших спастись от истребления».{338} Это вступила в дело батарея де Сайли. Пехотинцы французов разошлись в стороны, расчистив для нее сектора обстрела.

Однако находившуюся в состоянии боевого возбуждения русскую пехоту не так просто было остановить. Общее настроение солдатской массы овладело самим Мирским, очень эмоционально описавшим свое состояние в этот момент: «Батальоны наши, сохраняя шаг и равнение, продолжали двигаться вперед. Я оглянулся на своих людей, — они наступали мне на пятки, все глаза встретились с моими, в них блистал огонь отваги и геройского воодушевления, — это была поистине живая стена, сверкающая штыками. Казалось, нет силы и преграды, которых мы бы не могли преодолеть, — и действительно, колонну русских войск, хорошо настроенную, можно остановить только ее истреблением».{339}

Но сильнейший огонь французов оказался отрезвляющим. Первыми почувствовали это на себе стрелки. Они прекратили движение и залегли: «…впереди нас лежали какие-то разбросанные люди, — это были солдаты нашей передовой цепи. Я попытался мимоходом двинуть их вперед, — они мне отвечали как-то нерешительно: “Мы раненые” и остались на месте».{340}

Сказывался менталитет русского солдата. С переходом к тактике стрелковых цепей бойцу приходилось действовать в значительной мере изолированно от товарищей и что самое непривычное — от командиров, всегда ранее находившихся рядом. В первый этап переходного периода, пришедшийся как раз на севастопольскую кампанию, сказывалась имевшая место малая инициативность русского пехотинца, приученного все и всегда делать по команде. Приученная к парадным перестроениям русская пехота не могла быстро перестроиться для новых принципов тактики боя: «…сомкнутые части, даже ротные колонны, невозможны без громадных потерь; в рассыпном строю войска ускользают из рук начальников, и потому чем больше будут развиты и подготовлены нижние чины, тем с большею надеждою на успех будут они в состоянии преодолевать трудности боя. Что сколочено для наружного вида, то никогда не имело значения, теперь же в особенности; все это разлетится при первом хорошем огне».{341}

Остановила движение первая линия полка — 4-й батальон. Очевидно, одним из первых выстрелов командир батальона был убит, а оставшиеся без общего управления роты даже не помышляли о продолжении движения вперед. Порядок был потерян. Святополк-Мирский говорит, что они не перешли линии артиллерийских батарей. Остальные батальоны, продвигаясь к реке, оставили позади и их, и стрелковую цепь.

Предмостное укрепление было взято без какого-либо существенного сопротивления, с расстояния 100–200 шагов Одесский полк ускорил движение и батальон князя Мирского ворвался в него: «Мною овладело необыкновенное воодушевление, по всем жилам пробежала искра, — сердце рвалось из груди, и как будто поднимало меня от земли, — я бросился с криком “ура” вперед, — наткнулся на рогатку, с помощью барабанного старосты отбросил ее в сторону и вскочил в редут. Батальон не отставал».{342}

Еще одно отличие Чернореченского от других сражений Крымской войны: если при Альме во время боев русские командиры, вплоть до батальонных, гордо красовались верхом, то к августу 1855 г. стрелки противника вынудили их в бою находиться пешими. Бессмысленное гарцевание перед строем в значительной мере уменьшало шансы офицеров выйти из боя невредимыми. Да и условия местности в этот день более подходили нахождению в пешем строю.

Бой у моста был коротким. Частью переколов, частью пленив не успевших оставить позицию французских солдат, одесцы не задерживаясь рванулись к реке. Французы не дрались и не собирались насмерть драться, отстаивая укрепление. Это в их планы не входило: «…неприятельские колонны бросились на мост, подобно горным лавинам. При помощи лестниц и переносных мостков они перешли Черную под защитой огня своей артиллерии и прикрытием густого утреннего тумана. Защищать этот рубеж, атакуемый по всему протяжению берега, было невозможно. Обороняющиеся свернулись и в хорошем порядке отошли, чтобы затем атаковать с более выгодной позиции».{343}

Понимая, что удержать противника не сможет, генерал Фальи дал команду на отступление, которое прикрыла огнем артиллерия. Базанкур недаром восхищается Фальи, для которого день сражения на Черной речке стал «блестящей страницей всей его службы».{344}

Французские артиллеристы, прикрывавшие свою пехоту, не имели права сниматься с позиций пока не обеспечат её отход, пусть даже ценой собственных жизней. Затем, сделав последний картечный выстрел в подходившую линию противника, им оставалось одно — бросить орудия и спасать себя бегством. В этом случае линейная пехота и стрелки благополучно сохраняли личный состав и построение, а русская пехота, наоборот, теряла и людей, и строй и, естественно, управление.

Наступление продолжалось. Тотлебен: «Овладев предмостным укреплением и перейдя р. Черную частью по мосту, частью же вброд, глубиною до плеч, войска 12-й дивизии быстро продолжали преследование неприятеля, пользуясь при этом отчасти переносными мостиками, накинутыми через водопровод.

Цепь стрелков и часть 3-го и 4-го батальонов Одесского полка успели скорее прочих перейти канал и лихо взобрались под огнем картечи на первый уступ средней Федюхиной высоты. Пробежав укрепление, сооруженное из земляных мешков, они бросились на французскую

батарею, отстоявшую от реки около 250 шагов; она была захвачена этою атакою совершенно врасплох: лошади не были запряжены и часть зарядных ящиков лежала на земле».{345}

Поправим Тотлебена. Одесский егерский полк уже никак не мог атаковать стрелками. Все что было разомкнуто, осталось сзади. Стрелки, рассыпанные в цепь, продолжали лежать, 4-й батальон, потерявший командира, остался во второй линии. В первую линию перешли «коробки» трех остальных батальонов в строю «к атаке», а что может быть лучшей мишенью для стрелков, чем сомкнутая масса пехоты. Неудивительно, что французские артиллеристы почти сразу после перехода русскими Черной перешли на картечные выстрелы. А незапряженные лошади — это лишнее свидетельствование, что артиллеристы не собирались снимать с позиций орудия. Оставленные в целости и сохранности после отступления русских пушки стали для них приятным сюрпризом. Я думаю, что командование артиллерией списало их как уничтоженные уже во время первой атаки. Но, увы, к несчастью для Реада, эти орудия еще постреляли…

Это еще одна болезнь русской пехоты во время Крымской войны — стремиться сохранить в целости захваченные у врага орудия. В результате, уже побывавшие в ее руках французские пушки (а они были взяты, о чем свидетельствуют и русские и французские очевидцы), почему-то не были уничтожены (приведены в негодность).

Этой, самой несчастной батареей, по позициям которой в ходе всего сражения по нескольку раз, разгоняя артиллеристов, пробегали русские и французские пехотинцы (только каждый в свою сторону), была 6-я батарея 13-го артиллерийского капитана де Сайли, прикрывавшая предмостное укрепление. В начале сражения Сайли отправил второго офицера батареи, двадцатилетнего лейтенанта Савари, с тремя орудиями к Трактирному мосту, а сам остался с тремя другими на основной позиции. Эта перестановка дала возможность батарее эффективно поражать наступающую русскую пехоту.