Дом Леви - Наоми Френкель

– Бой? – кричит Шенке. – Какое нам дело до этого боя? Спасайте ваши души. – И он достает из кармана пальто брошюру. – Германия несется в бездну. Души чернее черного. Тьма и смерть царят в германских душах. Вот, где зарыта собака.

– Собака! – Отто выпрямляется и, без колебаний, обращает взгляд на место, где нашел Мину убитой, хочет что-то сказать, и не может раскрыть рта. Приходит в себя, оглядывается, ощущает ненавистные взгляды со всех сторон, с удивлением смотрит на солнечные лучи, поигрывающие на стеклянных банках в киоске.

– Рот фронт, Отто!

Лошадиный цокот сдерживает на миг пыль человеческую, бурно вздымающуюся вокруг Отто. Бич свистит в воздухе. Огромная грузовая телега, загруженная бочками с пивом, останавливается перед киоском. Ржут большие широкогрудые битюги. На облучке сидит возница, один из развозящих пиво компании «Шултхейм». Волосы возницы растрепаны, щеки раскраснелись от осеннего ветра.

Он размахивает бичом, радуясь встрече.

– Рот фронт, Отто!

Ватага безработных отшатывается, отступает, как прах перед лихо свистящим горным ветром.

– Рот фронт, Хуго! – кричит в ответ Отто. – Металлурги предъявили требования, слышал?

– Тем более! – радуется Хуго, и бич его весело пляшет. – Мы еще организуем им достойный торжественный прием.

– Конечно же, организуем, – соглашается Отто, – красное знамя еще будет развеваться над Берлином.

– Еще как! Несомненно, будет, – отвечает возница и дергает вожжи, – Рот фронт, Отто.

– И над вашими головами будет развеваться красное знамя, – возвращается Отто к стоящим у киоска, – вопреки вашему гневу и вашей неприязни вы удостоитесь видеть красное знамя над вашими головами.

Пауле внезапно исчез. Эльза, у столба, умирает от смеха, словно посвящена в тайну, известную только ей.

– Полиция! – раздается крик. В мгновение ока все рассыпаются и исчезают, как будто здесь никого и не было. Полицейский грузовик приближается с большой скоростью. Полицейские держат нагайки наготове. Стальные шлемы приталены ремешками к их головам. Один Отто остался у киоска и принимает «гостей» с улыбкой на губах.

– Тут был политический митинг! – явно с вызовом раздается твердый голос.

– Упаси Боже, господин полицейский, вы что, еще не знаете, что политические собрания запрещены по закону. Отто поучает полицейского, как учитель ученика, затем спокойно и уверенно поворачивается к нему спиной. Полицейские смущены. Нагайки их обращены к пустому переулку и в спину Отто. Беспомощный офицер уезжает со своими подчиненными. Из-за киоска выходит долговязый Эгон.

– Что они от тебя хотели, Отто? Что происходит?

– Не нервируй меня, Эгон. Говорю тебе, ты длинный, как столб, но глуп, как бревно, хотя рядом с ними ты – щепка.

Отто входит в киоск, цедя сквозь зубы: «Это Пауле вызвал против меня полицию. Сволочь, ах, какая сволочь!»

Из киоска смотрит Отто вслед удаляющимся полицейским, пока машина их не исчезает из глаз. Горбун возвращается, останавливается на углу перекрестка и снова начинает расхваливать свой товар. Мать Эльзы возвращается из бесплатной столовой войска Христова, шаги ее осторожны: боится выплеснуть из кастрюли драгоценную пищу. В переулке плачет младенец. Женщины ругаются, осыпая друг друга проклятьями, проститутки прогуливаются в одну и другую сторону. У входа в мясную лавку стоит госпожа Гольдшмит. Евреи еще не являлись за покупками. Саула не видно.

«Ребенок болен», – размышляет Отто, откладывает газету, глаза его рыщут по сторонам в надежде зацепиться за что-либо стоящее, и ничего не находят. В этот момент выходит из дома доктор Ласкер, скашивает глаза в сторону Отто, прижимается к стене, пытаясь ускользнуть с глаз своего друга.

Несколько быстрых шагов, и Отто рядом с доктором.

– Слышали, доктор?

– Ничего не слышал, Отто, ничего. Я очень занят, Отто.

Филипп легко касается плеча Отто, быстро сходит с тротуара, и, рискуя жизнью, продвигается между гудящими клаксонами автомобилями и несущимися трамваями. Он просто убегает от своего друга, и Отто стоит на тротуаре, качая головой в полном недоумении.

Филипп движется к зданию еврейской общины. Дорога недалека, и сейчас, удачно оторвавшись от Отто, можно замедлить шаг. «День явно расположен для радостей и приятного времяпровождения». Филипп глубоко вдыхает утреннюю свежесть и улыбается про себя. Две молодые женщины проходят мимо, возвращая улыбку этому симпатичному господину. Филипп сжимает портфель подмышкой, глотая чистый осенний воздух, как жизненное зелье. Вчера он вернулся из неприятной поездки. Трудным было посещение небольшого романтического прусского городка. Суд завершился именно так, как он полагал. На скамье подсудимых сидели вожди хулиганов, устроивших беспорядки, сынки зажиточных крестьянских семей. Оправдывались, что действовали «под влиянием алкоголя». Евреи выиграли суд, а хулиганы удостоились широкой поддержки горожан. Первые покинули зал суда, получив защиту закона, вторые – поддержку общественности. Каждый получил свое. Филипп в сопровождении уважаемых членов общины шел к сожженной синагоге, хотя евреи упрашивали его этого не делать. Это был базарный день, и они торопились к своим делам. Шли они по кривым узким улицам. Крестьянские телеги гремели колесами по шоссе, везя скотину на убой. Телята и свиньи визжали, пытаясь вырваться из пут, и слюна текла из их пастей. Все улицы были заполнены их визгом, ревом, мычанием, режущим слух Филиппа, как режут стальной обод колеса. Он смотрел на кулаки крестьян, натягивающих вожжи, видел искры ненависти в их темных глазах.

– Народ подстрекают, – сказал Филипп сопровождающим его евреям, – вы живете маленькой общиной, лишенной всякой защиты, среди ненавидящих вас.

– Муниципалитет стоит за нас. Закон и порядок нас защищают.

– Закон и порядок, – с горечью рассмеялся Филипп, – придет день, и этот закон даст в руки погромщиков палки. Ваша жизнь здесь в опасности Вы даже не взвешиваете возможность покинуть этот городок.

Смотрели на него с удивлением, пропуская его слова мимо ушей.

Дошли до большого магазина одежды, принадлежащего еврею. У витрины толпились крестьяне со своими женами, которые доставали из глубоких карманов своих кофт кошельки и считали гроши заскорузлыми пальцами, нажимая большим пальцем на каждый грош, словно убеждая себя: «Он еще мой!»

Сжимая губы, вели про себя счет, громко пререкались муж и жена по поводу покупки платья, юбки, чулок, рукавичек для младенца. В конце концов, приходили к согласию, завершая его общим проклятием еврею, лопающемуся от богатства да еще завышающему цены. Филипп зашел с сопровождающими его евреями в магазин, выпрямил спину, проходя мимо крестьян уверенным шагом. Обратил внимание, что хозяин магазина почти заискивал перед крестьянами, но никто из них с ним даже не поздоровался. Филипп постоял несколько минут в магазине. Тонкое стекло отделяло его от злых лиц снаружи. Видел сквозь стекло повозки со скотом, и проклятия крестьян смешались в его слухе с ревом и мычанием скотины. Хотел продолжить свою проповедь, но хозяин магазина был загружен заботами и не прислушался к его словам. Несмотря на то, что в магазине почти не было покупателей, он суетился между полками и прилавками, давал указания продавцам, занимался кассиром, пригласил уважаемого адвоката в свой дом, к жене, отобедать с ними. Филипп расстался с ним и направился на вокзал.

Вечером того же дня он поехал к Белле – рассказать ей о том, что с ним произошло в городке: должна она, в конце концов понять, что не сможет он сегодня-завтра покинуть Германию. Евреи здесь как наивные дети, беспомощные перед ужасными погромами в будущем. И он, адвокат, доктор Филипп Ласкер, обязан видеть и раскрывать всю страшную правду во всей ее полноте и значении. Его долг – оставаться на месте, быть бдительным. Белла обязана быть рядом, принять на себя эту новую важную роль.

В доме Движения дверь ему открыл Джульетта. Беллы нет. Взяла двухнедельный отпуск. «Вернется через две недели», сказал Джульетта, словно вкладывая в эти слова особый смысл. Странно смотрел на Филиппа, который чувствовал, что отпуск Беллы не дает покоя этому парню. Филипп поехал к ее родителям. Он не встречался с ее семьей с тех пор, как поселился в еврейском квартале. Беллы не было дома. Госпожа Коэн уважительно приняла его, еще бы, доктор Ласкер! Имя это славилось в еврейской среде. Но какие у него дела с Беллой? А-а! Сионистское движение! Да, девочка весьма активна в этих делах. Но забывает обо всем мире во всей его полноте. Много горя причиняет она родителям, ей и мужу. Ведь она у них единственная. Кто, как ни доктор, знает, с каким трудом мы растили ее на еврейской улице, и вот, когда положение их улучшилось, и все лучшее ей доступно, она исчезает из дому. Теперь вернулась. Видели бы вы ее, доктор. Сердце разрывается. Кожа и кости. Лицо бледное. Слепому видно, что девочка больна. Они – она и муж – могут вызвать самого лучшего врача. Но девочка не хочет. Пришла на две недели и хочет вернуться в дом Движения. Пришла лишь немного отдохнуть. Но на этот раз они с мужем решили, что этого не будет. Следует прекратить это безумие, в конце концов, она уже не ребенок. Со здоровьем не шутят. Может, доктор им сможет помочь? Все его хвалят. Может, займется ею? Ведь он тоже активно занимается сионистскими делами, и все же живет и общественной жизнью.