Ганнибал - Илья Кораблев

Компсу Ганнибал решил сделать, по крайней мере на первых порах, своим опорным пунктом. Здесь он оставил добычу и обоз, отсюда он велел своему брату Магону двинуться в глубь Самниума, чтобы там принимать под власть Карфагена тех, кто будет переходить на его сторону, а тех, кто не пожелает добровольно, принуждать силой [Ливий, 23, 1, 4]. По-видимому, кампания Магона была успешной, и, судя по тому, что известно о дальнейшем поведении самнитских городов, таких, как Компультерия, Требула и Австикула [Ливий, 23, 39, б], и о расправе, которую римляне учинили в районе Кавдии [Ливий, 24, 20, 4 — 5], самнитские города добровольно и с охотой признавали господство Ганнибала, избавлявшее их от римского владычества.

Сам же Ганнибал направился к Неаполю, чтобы осадить и захватить этот важнейший приморский город Южной Италии, получить таким образом выход в море [Ливий, 23, 1, 5]. Войдя на его территорию, часть своих нумидийских всадников Ганнибал расположил в засадах (чему немало способствовала сильно пересеченная местность, где должны были действовать карфагенские войска), а остальных вместе с добычей, захваченной по дороге, двинул прямо к городским воротам. Нумидийцы шли не очень большой, беспорядочной толпой и, казалось, легко могли быть уничтожены; эту задачу попытался решить отряд неаполитанских всадников, атаковавший приближающегося противника. Нумидийцы стали отходить, заманивая неприятеля к засаде, там окружили его и почти целиком уничтожили. Часть неаполитанцев из тех, кто умел плавать, спаслась на лодках рыбаков, занимавшихся недалеко от места боя своим обычным делом. Несколько молодых неаполитанских аристократов попали в плен и были убиты. Таким образом, неаполитанские власти не пожелали впустить к себе карфагенян, мы ничего не слышали и о каких-либо попытках заключить союз между Неаполем и Карфагеном. Очевидно, битва при Каннах не произвела на неаполитанцев того впечатления, на которое Ганнибал рассчитывал.

Т. Моммзен объясняет эту позицию Неаполя его отрицательным отношением к пунийцам и к италийским союзникам последних; италийские греки были привязаны к Риму, который обходился с ними необыкновенно мягко и никогда не упускал случая продемонстрировать свой эллинизм.[94] У. Карштедт отмечает два момента: греческое происхождение Неаполя и его враждебные отношения с городами кампанийского хинтерланда.[95] И. Л. Маяк ищет объяснения поведению Неаполя в истории этого города, который в 236 г. местные аристократы склонили к подчинению Риму с сохранением суверенного самоуправления; во время II Пунической войны аристократическая партия сохранила свое господствующее положение и свои связи с Римом.[96] Все эти соображения содержат, очевидно, определенную долю истины. Греческие города не могли не видеть в Карфагене исконного смертельного врага, с которым греки Западного Средиземноморья вели борьбу не на жизнь, а на смерть уже несколько столетий и победа которого привела бы к полной утрате всех их торговых связей, а может быть, и к гибели. Союз Ганнибала с коренным населением Южной Италии, враждебно относившимся к греческим колонистам и стремившимся к ликвидации колоний, также не мог не насторожить греков. Наконец, само собой разумеется, что у власти в Неаполе стояла группировка, по всей видимости аристократическая, враждебная Карфагену и давними и прочными узами связанная с Римом.

Одержав легкую победу над неаполитанскими всадниками, Ганнибал тем не менее не решился осаждать Неаполь [Ливий, 23, 1, 10; ср. у Зонары, 9, 2] и повел свои войска к Капуе — соседу и старому врагу Неаполя.

Наши источники, когда они пытаются объяснить позицию, занятую Капуей после битвы при Каннах, основное внимание уделяют «изнеженности» и «испорченности» капуанцев — качествам, которые явно и определенно противопоставляются гражданским и воинским добродетелям тех, кто сохранил верность союзу с Римом [Полибий, 7. 1 — 2; Ливий, 23, 2, I]. Однако в повествовании Тита Ливия, когда он говорит о своеволии капуанского плебса, без меры пользовавшегося свободой, проглядывают подлинные факты — острая социальная борьба, охватившая в этот момент Капую, борьба, судя по его дальнейшему повествованию [23, 2, З], между плебсом и сенатом, т. е. местными аристократическими кругами.

После Канн основной политической проблемой для Капуи стало — ориентироваться ли и далее на союз с Римом или же предпочесть Ганнибала; было ясно, что, стоит только Ганнибалу приблизиться к городу, как капуанцы изберут последнее решение [Ливий, 23, 2, З].

Как рассказывает Тит Ливий [23, 2 — 3] (ср. у Диодора [26, 10]), политической борьбой в Капуе решил воспользоваться в карьеристских целях один из капуанских аристократов, располагавший широкой поддержкой демократических кругов и уже однажды — в год Тразименской битвы — занимавший в городе высшую магистратуру (медике тутикус), — Пакувий Калавий. Для достижения своих целей Пакувию Калавию необходимо было мирными по возможности средствами сломить сопротивление капуанского сената, и с этой задачей он блестяще справился. Собрав заседание сената, Пакувий Калавий обратился к перепуганным аристократам с речью, в которой самыми черными красками обрисовал их положение. Он сам, Пакувий, прочнейшими узами связан с Римом, и поэтому он согласится на измену римлянам только в случае крайней необходимости; однако народ замыслил убить всех сенаторов и затем передать государство Ганнибалу и карфагенянам. Только он, Пакувий, может спасти сенаторов от неминуемой гибели, если они ему доверятся. Получив согласие сенаторов и отчасти посвятив их в свои дальнейшие планы, он запер их в курии и поставил у входа стражу. Отрезав таким способом капуанский сенат от внешнего мира, Пакувий созвал народное собрание и приступил к исполнению второй части задуманной операции. По словам Тита Ливия, он предложил гражданам покарать каждого сенатора в соответствии с тяжестью его преступлений, однако при том непременном условии, чтобы на место каждого устраняемого или казнимого члена совета тут же выбирался новый. Соблюсти это условие, как и рассчитывал Пакувий, оказалось невозможным; любая кандидатура вызывала резкие возражения: одни участники собрания кричали, что не знают этого претендента на сенаторское кресло, другие обличали его позорные поступки, третьи говорили о низком происхождении, о бедности» несовместимой со званием сенатора, о компрометирующих с точки зрения эпохи занятиях ремеслом. В конце концов стало ясно, что заменить сенаторов некем, и их выпустили из-под стражи.[97]

Устрашенные этими событиями, сенаторы (за редкими исключениями; исключения, как увидим, все же были) не сопротивлялись больше диктаторскому режиму, созданному Пакувием. Характеризуя положение в Капуе после переворота, Ливий [23, 4, 2 — 6] писал: «С этого времени сенаторы, позабыв о своем достоинстве и самостоятельности, начали пресмыкаться перед плебсом — низкопоклонничать, любезно приглашать, устраивать пиршества, брать на себя их судебные дела, в качестве судей решать спор в пользу той стороны, которая больше была любима народом и скорее могла доставить благосклонность толпы; вообще, все решалось в сенате так, как если бы там происходило собрание плебеев. Государство, всегда склонное к роскоши, не только из-за порочности граждан, но и вследствие огромного множества наслаждений и приманок ко всякого рода удовольствиям на море и на суше, тогда вследствие угодничества знати и своеволия плебса стало до такой степени распущенным, что не знало меры ни в желаниях, ни в расходах. К пренебрежению законами, властями, сенатом добавилось тогда, после сражения при Каннах, еще и презрение к римской власти, раньше внушавшей некоторый почтительный страх».

В результате действий Пакувия капуанский сенат утратил политическое значение; реальная власть оказалась в руках предводителей плебса, имевших возможность диктовать сенату и магистратам свою волю [Ливий, 23, 4, 2 — б]. Победа Пакувия имела и другое последствие: значительно усилились антиримские тенденции. По рассказу Ливия [23, 4, 7 — 8], от немедленного разрыва Капую удерживало только то, что многие капуанские аристократические фамилии были связаны брачными узами с Римом, а также то, что некоторое количество капуанцев, в том числе 300 всадников из знатнейших семей, находились в римской армии, неся гарнизонную службу в Сицилии.

По требованию их родителей и родственников, пишет Ливий [23, 5], капуанское правительство направило посольство к консулу Г. Теренцию Варрону, которого они застали в Венусии. Однако из того, что произошло дальше, ясно: цель посольства заключалась в том, чтобы своими глазами определить масштабы поражения и соответственно выбрать линию поведения для своего города. Очевидно, своеволие плебса и презрение к римской власти, о которых повествует Ливий, не мешали новому капуанскому правительству тщательно взвешивать свои внешнеполитические действия, пытаться учитывать реальное соотношение сил и все возможные последствия.