Операция «Тень» - Иван Цацулин

Мне кажется, вы не все учли, работая над своими предложениями. А мне, признаюсь, последние дни покою не дают кое-какие тревожные мысли. Давайте вместе посмотрим, какая картина вырисовывается. — Тарханов слегка стукнул ладонью по лежавшим перед ним документам. — Вот заключение наших крупных ученых: Можайцев работал в сфере, общей с Ландышевым. Но… изобретение Можайцева имеет одну важную особенность — оно по сути своей направлено как раз против всего того, чему посвятил свою жизнь инженер Ландышев. Точнее — оно направлено на создание возможности, подчеркиваю это, Иван Иваныч, — уничтожить плоды всей научной деятельности Ландышева, уничтожить не в отвлеченном понятии, а буквально. Заключение специалистов не оставляет на сей счет ни малейших сомнений.

После непродолжительного раздумья он продолжал:

— Можайцев работал на Прайса, но вот он почему-то от Прайса скрылся, и тот не получил ни установок, ни документации по ним… Понимаете… Агрессивное предназначение установок Можайцева очевидно. Что же происходит дальше? Прайс и Харвуд — мы знаем это — попытались схватить Можайцева в Норвегии, но неудачно. Прайс остался ни с чем. Та-ак… На первый взгляд представляется пустым занятием гадать, что же все-таки должен был делать Прайс в его положении. Но так может показаться только на первый взгляд. Вот это мнение ученых дает нам в руки кончик ниточки, и мы с вами не имеем права сейчас отбросить как несущественный тот факт, что вся работа Можайцева была направлена против Ландышева. Случайность ли это? А что, если Прайс с самого начала нацеливал установки «М-1» против результатов труда Ландышева? А если это так, то положение меняется, и мы обязаны особенно внимательно собирать и анализировать факты. Какие факты я имею в виду? Если допустить предположение, что Прайс с помощью установок Можайцева имел в виду ударить по «проекту Ландышева», то есть по советской программе создания обитаемых и управляемых человеком космических кораблей, то следует ответить на другой вопрос, который при этом возникает: стало быть, Прайс знает, и уже давно, чем именно занимается Ландышев. А дело, насколько я понимаю, обстоит именно так, иначе ему просто незачем было бы возиться с установками Можайцева, на кой черт они ему нужны… В такой ситуации у нас с вами не может быть уверенности в том, что где-то, когда-то мы с вами не просмотрели и Прайс сумел получить нужную ему информацию, заинтересовавшую и в то же время обеспокоившую его. Здесь нам с вами есть над чем подумать.

Дальше… Мы с вами немало говорили о заброске к нам агента маршрутом «Дрисса». По вашему мнению, иностранная разведка этим самым активизировала свою деятельность в районе Пореченска. Возможно, возможно, но в данном случае для нас имеет значение и другое… Обратите внимание, Иван Иваныч, агент заслан к нам почти тотчас после неудачи Прайса с Можайцевым в Норвегии. Что это — опять случайность, совпадение? Н-не знаю. А что, если не совпадение?

Затем мы с вами знаем, что какое-то время у нас, здесь, промышлял Грин. Нам известно, что он за фигура для Харвуда. Он покинул пределы Советского Союза тоже вскоре после провала Прайса с Можайцевым, уехал на неизвестный нам срок в Штаты. Что, и тут совпадение? Что-то многовато таких «случайных совпадений», не правда ли? Мы с вами неоднократно говорили об отъезде Грина в Штаты, и я, признаться, никак не мог уловить связь между этим его отъездом и преступными каверзами Уильяма Прайса, хотя в душе чувствовал: связь должна быть! Так вот, Иван Иваныч, сегодня мне известно — Грин уже пробрался на советскую территорию, на этот раз тайком, нелегально, чтобы мы не знали.

Генерал встал и подошел к огромной, во всю стену, карте СССР.

— Мы с вами допускали мысль, что он может вернуться в Советский Союз и нелегально. Вставал вопрос — где же он в таком случае перейдет границу? Мы запросили пограничников, заставы, посты наблюдения… Тщательно изучили представленные нам материалы, и оказалось — его забросили к нам с севера. Теперь и это факт, с которым нам следует считаться. Пункт наблюдения на берегу полуострова Ямал обнаружил небольшой самолет неизвестной государственной принадлежности, пытавшийся проникнуть в глубь нашей территории со стороны океана. Было высказано предположение, что пилот в последнюю минуту струсил и повернул обратно. Этим происшествием мне пришлось заинтересоваться вплотную, и выяснилось — видимо, в действительности это было не так… Никто не видел, когда именно неизвестный самолет повернул назад, на север. А это могло означать и другое — его заметили лишь тогда, когда он уже выполнил свою задачу и возвращался на базу. На какую же базу он мог возвратиться? До ближайших американских баз у берегов Канады — далеко, а самолет был крошечный.

— С подлодки, — встрепенулся Соколов.

— Безусловно. К тому же удалось установить — примерно в те дни, в которые подводная лодка с Грином на борту по нашим расчетам должна была находиться в районе Берингова пролива — подводная лодка без опознавательных знаков действительно скрытно прошла с востока на запад, в воды Северного Ледовитого океана. Стало быть, ошибочная версия пограничников о самолете-нарушителе дала возможность Грину выиграть время и уйти в наш тыл. Помните, Иван Иванович, я давал вам указание срочно запросить Камчатский облисполком — посылали ли они в командировку на Ямал своего зоотехника?

— Помню. Облисполком ответил, что у них зоотехник Иванов не числится и в командировку на Ямал они вообще никого не посылали.

— Я был в этом уверен, — продолжал Тарханов, — но проверка никогда не мешает. Так мы убедились: на Ямале был не зоотехник Иванов с Камчатки, а кто-то другой, назвавшийся Ивановым. Видел ли кто-нибудь этого человека и какова его внешность? Мы проверили. Оказалось, видели рыбаки со шхуны, взявшей его на борт в Обской губе. Им еще показалась странной чрезмерная молчаливость «Иванова». Нужно было немедленно основательно изучить всю эту историю, и я послал туда майора Русакова. Сегодня он вернулся. Майор Русаков проделал тяжелую работу: установил место высадки лазутчика на берегу небольшого озера и проделал весь тот путь, которым шел неизвестный, выдававший себя за Иванова. Путь оказался страшно тяжелым, продвигался человек, избегая встреч с людьми, ни разу не приготовил себе горячей пищи, боялся привлечь внимание пастухов-оленеводов. Миновав водораздел, — генерал показал на карте, — он разобрал построенный там охотничий домик, чего ни один честный обитатель тундры никогда не сделал бы. Зоотехник с Камчатки, очутись он на Ямале в аналогичных условиях, никогда так не поступил бы. Но чужаку на все наплевать, ему важно было поскорее добраться до Обской губы, а оттуда в Салехард. В тундре, на пути неизвестного, майор Русаков нашел сбитые, порванные сапоги, тщательно спрятанные под кучей мха. Зачем честному советскому человеку, износи он в дороге сапоги, нужно было так основательно запрятывать их? Русаков привез эти сапоги: в каблуках и в голенищах — тайники. Такая обувь могла быть нужна только разведчику, шпиону. Наконец, в Салехарде Русаков разыскал рыбаков и на основании бесед с ними составил словесный портрет пожаловавшего к нам субъекта. Вот это описание, посмотрите. Это, конечно, Грин, — его лицо, рост, манера ходить. Под фамилией Иванова он вылетел в Свердловск — и больше нам о нем пока ничего не известно. Но это не мало, а много.

Возникает вопрос, на который я уже обратил ваше внимание, Иван Иваныч, раньше: почему на этот раз Грин пожаловал к нам без обычного в таких случаях прикрытия, тайком?

Очевидно, разведка стремилась предохранить Грина от малейших наблюдений за ним с нашей стороны и таким образом развязать ему руки… Пока мы с вами будем думать, что он прохлаждается у себя в Штатах, он в это время без помех стал бы руководить порученной ему операцией, по-видимому, имеющей важное значение.

Заниматься пустяками Грину не поручат. Таковы факты. И у меня определенно создается впечатление, что Прайс и Харвуд что-то затеяли, а вот что именно — в этом нам придется разобраться.

С учетом некоторых обстоятельств, о которых я говорил, мне кажется, и следовало бы разработать наши действия как можно скорее.

 Часть вторая

Глава первая

— Хайль! Хайль! Хайль!

— Хайль Гитлер!

— Зиг Хайль!

— Судеты наши! Варшава наша!

— Мы дойдем до Урала!

Выкрики нарастали, сопровождались хриплым, пьяным ревом тысячи глоток. Ночная темь вспыхнула чадным пламенем факелов над головами орущих людей, идущих по пять человек в ряд, в начищенных до блеска сапогах, перетянутых ремнями, занявших всю улицу. Они все ближе, вот уже поравнялись со зданием гостиницы.

— Хайль! Хайль! Хайль!

— Мы дойдем до Урала!

Выкрики сменились песней: