Писарев - Юрий Николаевич Коротков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вторая часть статьи открыто заявляет о полной поддержке «Современника», о заключении союза с ним для борьбы с реакционной и либеральной журналистикой.
С этого времени «Русское слово» становится органом последовательного революционного демократизма.
Писарев гордо принимает кличку «свистун» и заявляет: «Оправдывать свистунов — напрасный труд: их оправдало чутье общества; на их стороне большинство голосов, и каждое нападение из противоположного лагеря обрушивается на голову самих же нападающих…»
Писарев перечисляет выступления «Современника» и «Русского слова», вызвавшие негодование «солидных журналов»: статьи Чернышевского о Гизо и «Полемические красоты», политические статьи Благосветлова, «Схоластика» и статья о Молешотте Писарева, «Дневник темного человека», «Свисток». Но кому и чем опасны эти выходки свистунов? «Прикосновения критики боится только то, что гнило, что, как египетская мумия, распадается в прах от движения воздуха». И публицист выдвигает свой ультиматум: все, что можно разбить, нужно разбивать.
«Весело смотреть на то, — продолжает он, — как защитники… умирающего принципа мечутся, суетятся, теряют голову, противоречат сами себе, сбивают друг друга с ног, говорят все вдруг, как Добчинский и Бобчинский, и все-таки лишаются постепенно своих прозелитов, а между тем новая идея, как пожар, разливается по сцене действия, не останавливается никакими преградами, просачивается сквозь щели стен и дочиста сжигает старый хлам, как бы ни был он плотно закупорен и под каким бы плотным караулом его ни содержали».
Под статьей проставлена дата: «3 сентября».
В этот день в Петербурге с исключительной смелостью была распространена новая прокламация «К молодому поколению», не листок, а почти брошюра в авторский лист, и значительно более резкая, чем «Великорусе». Рассказывали, что какой-то господин ехал на белом рысаке по Невскому и раскидывал ее направо и налево. Как стало известно впоследствии, распространяли прокламацию четверо: М. Л. Михайлов и Н. В. Шелгунов, написавшие ее и отпечатавшие в Лондоне, и два человека, которым они доверились, — А. А. Серно-Соловьевич (он-то и был на белом рысаке) и В. П. Михаэлис, студент, брат жены Шелгунова. Через несколько дней появился долгожданный второй номер «Великорусов», который требовал немедленного освобождения крестьян с полным земельным наделом, свободы Польше и конституции для России. Вопрос о царской династии откладывался до третьего номера. Прокламации в эти дни распространялись совершенно открыто. Они посылались по почте, их раскладывали в ресторанах на столиках, в театрах на креслах. Открыв на настойчивый звонок дверь квартиры, можно было увидеть знакомого, который протягивал пачку листовок, делая вид, что не знает вас. Встретив кого-нибудь на улице с оттопыренными карманами, на вопрос, что там, можно было услышать: «Прокламации».
По настоянию Благосветлова Писарев переехал из мазановских номеров на квартиру В. П. Попова. На прощанье он устроил своим друзьям Петру Баллоду и Владимиру Жуковскому обед в ресторане Дюссо. В этот день — 5 сентября были именины Раисы, и официально считалось, что обед устроен в честь Кореневой.
Из дневника И. П. Хрущева. 11 сентября:
«Писарев все тот же, все так же весел — а ведь угадал я, что К.[оренева] за него не пойдет… Читал он свою новую «Схоластику XIX в.». Одна брань. Он с полугрустью сказал, что он журналист и де журналист и больше ничего. Благосветлову не делает чести так эксплуатировать Д. Ив.». 14 сентября: «Сегодня после обеда ездил к Писареву, пробыл у него долго. — Ну, что сказать? Это ухарское направленпе «Р. слова» и хорошо, и нет — хорошо по смыслу и дурно по значению. Однако я ему высказал — шельма, отбился, как и всегда, да я-то при своем. Насчет Тургенева Инсарова я как будто убедил его. Ну, и Благосветлов, и Попов мне зело не нравятся. Один циник а 1а Писарев, другой — умственная малость, ноль. Писарев все-таки жертва Благосветлова, а я — я художник, художник, художник…»
14 сентября неожиданно был арестован Михаил Ла-рионович Михайлов. На следующий день в доме графа Кушелева (издателя «Русского слова») около ста литераторов всех направлений составляли петицию министру народного просвещения. Среди них был и Писарев. Литераторы просили министра принять участие в судьбе Михайлова и, если окажется, что его необходимо за что-то привлечь к ответственности, назначить к следствию депутата от литераторов. Прошение писал С. С. Громека, а депутатами к министру были выбраны вместе с ним граф Кушелев и А. А. Краевский. Министр принял одного Кушелева. Просьба была доложена царю, который распорядился посадить депутатов на гауптвахту, но потом простил. А еще через неделю прошел слух, что Михайлов признался в провозе прокламации из-за границы и предан суду сената.
18 сентября забурлил университет. Студенты не хотели подчиняться новым правилам. Бурные сходки (запрещенные правилами), депутации к начальству (не позволяемые более) — и университет был закрыт.
Сентябрьская книжка «Русского слова» вышла из цензуры 26 сентября с большими потерями. «Современная летопись» занимала всего две странички и содержала изложение официальных правительственных извещений о закрытии Петербургского университета и о наставлении военным начальникам в случае употребления войск для усмирения народных волнений и беспорядков. Цензурное вмешательство в «Схоластику» вопреки ожиданиям было незначительно: несколько мелких поправок и только одна существенная купюра: «Если вы слишком натянете струну — она лопнет. Если голодный народ дойдет до крайней степени страдания — он взбунтуется». Строк этих было жаль, они перекликались с прокламациями. Но особой беды в этом не было. Более глубокая мысль, правда, не столь энергично выраженная, сохранилась: «как только зло или, проще, неудобство общественного устройства становится невыносимым для большинства граждан, так это устройство и сваливается, как засохший струп, как бесполезная чешуя». Две другие статьи Писарева: «Процесс жизни» за его полной подписью и «Отживший мир» (перевод из Гейне) под псевдонимом И. П. Рагодин — печатались без искажений…
Григорий Евлампиевич написал письмо Кореневой, приглашая ее в Петербург. Начав с комплиментов ее блестящим способностям, проявившимся в романе, который он прочитал с удовольствием (но, увы, не напечатал), Благосветлов убеждал Раису Александровну в том, что она не имеет права зарывать в землю свои «десять талантов», ибо они принадлежат обществу. А действовать и развиваться в России можно лишь в Петербурге. Он обещает Кореневой постоянную работу в «Русском слове» и сообщает, что Евгения Александровна Попова, жена его помощника, приглашает ее жить к себе. Он подчеркивает, как важно Раисе находиться возле старого друга, и дает Писареву характеристику. «Мой личный взгляд, — писал Благосветлов, — не есть
