Семья Рэдли - Мэтт Хейг

Вспоминают и полеты в Лондон на концерты вампирских панк-групп.

— А однажды мы полетели в Берлин, — говорит Уилл. — Помнишь?

Питер кивает. Они отправились послушать совместный концерт Игги Попа и Дэвида Боуи в ночном клубе «Автобан». Он был там самым младшим слушателем.

— Тысяча девятьсот девяносто седьмой, — говорит он. — Отличный был год.

Братья со смехом обсуждают, как в восьмидесятые смотрели вампирское порно.

— «Человек крови», — называет Питер, — помню этот фильм. Про вампира, который страдал аутизмом и запоминал группу крови каждого, кого встречал.

— Ага, а еще?

— «Вампир из Беверли-Хиллс».

— «Мой левый клык». Вот его серьезно недооценивали.

— «Выходная ночь Ферриса Бьюллера» была смешная, — улыбается Питер.

Уиллу кажется, что момент подходящий, и он кивает на бутылку с кровью:

— За былые времена? Брось ты свое «Мерло».

— Нет, Уилл, не стоит.

Может, следует кое-что ему объяснить.

— Пит, сейчас уже не как раньше. Кровь вампира легко достать. В Манчестере есть местечко. Ночной клуб «Черный нарцисс». Я туда летал прошлой ночью. На мой вкус, честно говоря, атмосфера там слишком готическая. Но в остальном все нормально. Полицейские его не трогают, потому что клубом руководит Общество Шеридана. Бутылку можно купить за двадцатку у гардеробщика. Вкуснее не найдешь.

Питер задумывается, и Уилл замечает мучительное напряжение на его лице, словно он обречен участвовать в вечном перетягивании каната. Наконец младший брат качает головой:

— Пойду лучше спать.

Бессмысленный бескровный брак

Но, лежа в кровати, Питер не способен думать ни о чем другом.

Только о том, что кровь доступна и ее можно пить, ни в чем себя не виня.

Чтобы получить дозу, не обязательно предавать, красть или убивать. Просто идешь в специальное заведение в Манчестере, покупаешь, пьешь, и ты снова счастлив, если «счастлив» — адекватное слово.

За прошедшие годы многое изменилось. Похоже, теперь все проще — с этим обществом, о котором говорит Уилл, и списком неприкосновенных.

Питер лежит, погруженный в размышления, и спрашивает себя, как Хелен может читать в таких обстоятельствах. Ладно, допустим, она не перевернула ни страницы с тех пор, как забралась в постель, так что вряд ли она и вправду читает. Но все-таки она сидит, облокотившись на подушку, с какой-то бескровной нудятиной, которую ей надо осилить к собранию литературного кружка на следующей неделе, и пытается читать. Что в общем-то одно и то же.

Питер смотрит на книгу. Исторический роман «Последняя песнь воробья». Название ему ни о чем не говорит. Он ни разу в жизни не слышал пения птиц.

Он спрашивает себя: почему это так важно для нее — вести себя так, словно ничего не случилось? Жарить мясо, как всегда по воскресеньям, готовиться к литературному кружку, сортировать мусор, завтракать за столом и пить кофе, сваренный как положено. Как вообще возможно все это делать, когда она чуть ли не гудит от напряжения, точно электричество в проводах?

Пытается замести неприятности под коврик, да, но что толку заметать под коврик горы? Для Питера это загадка. Такая же загадка, как и то, почему она пошла на попятный в отношении Уилла. Он останется до завтра. Почему? Питер зол на жену, но не совсем понимает причины этой злости. Да и с чего, собственно, он так переживает из-за каждой мелочи?

Он решает вынести на обсуждение некоторые из беспокоящих его вопросов, но, как выясняется, напрасно.

— Ночной клуб? — Хелен кладет книгу на одеяло. — Ночной клуб?

Питер смущается, чувствует себя каким-то жалким и уязвимым. Но в то же время откровенный разговор приносит некоторое облегчение.

— Да, — как можно осторожнее продолжает он. — Уилл сказал, что можно купить ее у гардеробщика. И я подумал, что, ну, это может помочь нам.

А про себя добавляет: «О нет. Я зашел слишком далеко».

У Хелен напрягается челюсть.

И раздуваются ноздри.

— В каком смысле — помочь? Помочь в чем?

Теперь уже обратного пути нет.

— Я про нас. Про тебя и меня.

— У нас все в порядке.

Питер пытается понять, неужели она и впрямь так считает.

— Да? И в каком же измерении это верно?

Хелен откладывает книжку про воробья, ложится, опускает голову на подушку и выключает свет. Напряжение между ними — как вспышки статического электричества в темноте.

— Слушай, — произносит она тоном, означающим «прекращай молоть чушь». — Я не собираюсь всю ночь обсуждать твой кризис среднего возраста. Ночные клубы!

— Ну, по крайней мере, мы могли бы иногда пить кровь друг друга. Когда мы делали это в последний раз? В Тоскане? В Дордони? Или в то Рождество, когда мы ездили к твоей маме? Какой век это был?

Сердце у Питера колотится, он сам удивлен, насколько агрессивно звучит его голос. Как и всегда, когда они ссорятся, он наступает на все грабли.

— Пить кровь, — сердито говорит Хелен, резко дергая одеяло. — Это все, о чем ты думаешь?

— Да! Практически ни о чем больше! — Ответ последовал слишком быстро, Питеру приходится посмотреть в глаза только что высказанной правде. И он грустным голосом повторяет ее еще раз: — Да. Я только об этом и думаю.

Хелен не хочется ссориться с мужем.

Во-первых, у нее нет сил.

Во-вторых, она представляет себе, как дети, лежа в кроватях, вслушиваются в каждое их слово. И Уилл тоже. Если он еще во дворе, то ему наверняка все слышно, и он, несомненно, в полном восторге.

Она велит мужу говорить потише, но, похоже, он этого даже не заметил. В любом случае он не унимается, не утихает и ее гнев, который — как и все, что происходит в эти проклятые выходные — она не в силах контролировать.

Так что Хелен лежит молча, злая на себя и на Питера, который продолжает сыпать соль на открытую рану их брака.

— Не понимаю, — говорит он. — Ну какой смысл? Мы перестали пить кровь друг друга. Раньше это было весело. С тобой было весело. Но теперь мы ничего не делаем вместе, только ходим в театр на всякие бесконечные пьесы. Хелен, но это же все про нас! Мы сами как будто в какой-то проклятой пьесе.

Ей нечего ответить, кроме как пожаловаться на немилосердную головную боль. Это лишь провоцирует мужа на очередную агрессивную тираду.

— Голова болит! — восклицает он, вещая уже на полную громкость. — У меня, знаешь ли, тоже. У всех у нас болит голова. И всех тошнит. Все мы вялые. Наши стареющие кости ноют. У нас нет ни малейшего стимула вставать по утрам. И мы не вправе принимать единственное лекарство, от которого нам станет легче.