100 великих узников - Надежда Ионина

В „земляной тюрьме“ сидела и знаменитая помещица Салтычиха (Д. Н. Салтыкова), прославившаяся изуверскими истязаниями своих дворовых девушек. Слухи о ее мучительствах дошли до широких кругов общественности, и правительство вынуждено было начать официальное расследование. Оно подтвердило, что свирепая помещица замучила до смерти 38 дворовых людей; кроме того, ее подозревали в убийстве еще 26 человек, но доказательств этому „не нашлось“. Юстиц-коллегия присудила отсечь помещице голову, однако Сенат решил смягчить приговор: бить Салтычиху кнутом на площади, а потом сослать в Нерчинск в каторжные работы. Императрица и это наказание смягчила: на Красную площадь помещицу привезли на позорной колеснице, в саване, привязали к позорному столбу, где она под снежными хлопьями простояла около часа. Затем ее снова усадили в повозку и увезли в старый Ивановский монастырь. Здесь Салтычиху поместили в „земляную тюрьму“, располагавшуюся под соборной церковью, где она просидела около 11 лет.

Не спасали от монастырских казематов ни болезнь, ни возраст. Малолетний казачий сын И. Панасенко был заключен в Соловецкий монастырь за убийство 8-летней девочки Самому „преступнику“ было тогда 10 лет, и убийство произошло случайно, однако он пробыл в тюрьме шесть лет, а потом был отдан в солдаты.

В допетровское время право ссылать в монастырские тюрьмы принадлежало только царю, патриарху, митрополитам и архиереям, то есть люди попадали туда без решения суда. Но были случаи, что туда попадали и вопреки решению суда, когда в борьбе с „преступными мыслями“ правительство не находило поддержки даже в бюрократической судебной среде.

В монастырские тюрьмы часто отправляли людей, деяния которых не подпадали ни под какую статью закона, а с точки зрения евангельских истин они вообще заслуживали всяческого уважения. Но в основном в монастырских тюрьмах сидели так называемые „религиозные преступники“, вся вина которых заключалась в своеобразном понимании ими тех или иных вопросов веры, той или иной евангельской истины, а порой и того или иного житейского принципа.

Многих несчастных суровый монастырский режим доводил до умственного расстройства, но в монастырские тюрьмы ссылались и просто психически больные люди, в бреду которых начальство усматривало хулу на религию. Например, в 1820-х года шатался по монастырям один юродивый; зимой и летом он ходил босой и рассказывал всякого рода истории, вроде того, что святые архангелы — Гавриил, Михаил и Рафаил — и Святитель Николай ослушались Всевышнего Владыку, за что и были посажены под арест в небольшую избу. Юродивого арестовали и посадили в Шлиссельбург, потом он побывал в Литовском замке, в монастыре на Ужме, все церковные обряды исполнял, но крестился двумя перстами. Монастырское начальство усмотрело в его поведении умственное расстройство и послало его на медицинское освидетельствование, после чего врачи сделали такой вывод: „У крестьянина Сергеева при возбуждении религиозных ощущений воспламеняется необыкновенный энтузиазм, и воображение его, напитанное, Может быть, какими-либо невежественными понятиями о духовном мире, выходит из правил здорового рассудка, но обществу вреда наносить не может“. Однако Синод не согласился с мнением врачей, что крестьянина Сергеева можно оставить на свободе, и отправил его в Соловецкий монастырь.

Ссылали в монастырские тюрьмы и только за „сумасшествие“, и ничего больше за такими узниками не числилось. Например, дворовый человек С. Трифонов — „как он есть сумасшедший, оттого и происходили разные непристойные слова, и для того во всем; что он при разговорах произносить будет — не верить“. Протоиерей Савва Стоянов в 1813 году был отправлен в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь „на содержание в сем монастыре за повреждением в рассудке“.

Вообще состояние узников этого монастыря часто пестрит такими выражениями: „по причине исступления его в уме“, „для содержания по сумасшедствию“, „по причине помешательства ума его“ и т. д. а в сентябре 1894 года в „арестантское отделение Суздальского Спасо-Ефимьевского монастыря был посажен крестьянин Рахов за распространение им штунды“[18] [Штундизм — сектантское течение, появившееся в среде русских и украинских крестьян во второй половине XIX века. Возникло под влиянием протестантизма, а название его произошло от немецкого слова Stunde (час) — время религиозных чтений у немецких колонистов]. Инструкция предписывай „держать его там впредь до обнаружения им искреннего раскаяния и исправления“. Штундистом узник никогда не был, а к такому обвинению послужила его деятельность на пользу ближним. Невежество народа, бедность его и непробудное пьянство — все возбуждало в Рахове глубокое сострадание, и он, насколько позволяли силы, вносил в окружающий его ужас утешение и помощь. В глухой деревушке он обучал грамоте крестьянских детей, стирался воздействовать на взрослых, и скоро его проповеди стали давать желаемый результат. Однако местному духовенству деятельность Рахова не понравилась, и против него возбудили уголовное дело. Он переселился в Архангельск, где тоже вскоре сделался благодетелем всех обездоленных, словом и делом помогал беднякам, случалось, что при встрече с нищим отдавал ему свою шубу… В тяжелый 1892 год он открыл в разных концах города столовые, где кормили голодных; устроил мастерские и „дом трудолюбия“, для бесприютных открыл ночлежный дом.

Но и в Архангельске Рахова не оставляли в покое. Духовенство донесло в полицию, будто он не исполняет некоторые церковные обряды. Во всех основанных им учреждениях полиция произвела обыск, но ничего подозрительного не нашла и оправдала Рахова. И тогда духовенство обратилось в Святейший Синод с ходатайством о заключении Рахова в Суздальский монастырь, где он пробыл семь лет. Архимандрит Досифей докладывал, что узник „вел себя прилично и благопокорно, религиозных заблуждений не обнаруживал, к церкви был усерден и приобщался ее святых тайн“. В 1898 году к этим отзывам добавилось: „Освобождения заслуживает“, однако освобождения не последовало. Рахова лишь перевели из одиночной камеры в келью и „поместили среди братии монастыря“ — опять же под строгий надзор монастырского начальства.

Новый архимандрит, назначенный после смерти отца Досифея, тоже отмечал в своих рапортах, что Рахов не был сектантом.

Он соблюдает все посты и обряды, ежедневно ходит к обедне, участвует в хоре певчих, почитает иконы, перед которыми зажигает в своей келье четыре лампады, свободно беседует со всеми при его открытом характере о предметах веры. И никто в продолжение пяти лет — ни начальство, ни духовник, ни иеромонахи — не заметили в нем никаких заблуждений. Только по неопытности и молодости лет он слишком горячо относится к чужим недостаткам и разочарованно смотрит на современных христиан.

Однако это послание не подействовало, и архимандрит шлет новый рапорт, но уже осторожнее.

Если по указу Святейшего Синода признавались в нем (Рахове. — Ред.) какие-либо идеи, доказывающие его склонность к штунде, то за последние годы „надо их считать не существующими, исчезнувшими вследствие перенесенных им нравственных испытаний и в тюрьме, и затем во время нахождения под надзором. Теперь молодые годы его прошли и после всего пережитого им в Суздале, а в особенности после потери здоровья, он никакими идеями не увлекается…“

Соловецкие узники прошлых веков

Соловецкий монастырь, долгие годы являвшийся тюрьмой и находившийся в непосредственном ведении Святейшего Синода, располагался „на студеных, крайсветных, темных и нелюдимых островах, где не только здоровье человеческое, но и железо ржавеет“. Так описывал эту древнерусскую крепость с высокими каменными стенами, украшенными восемью башнями из дикого камня, один из тех „несчастных“ узников, кому довелось сидеть в ее мрачных казематах.

Крепость начал строить в 1584 году соловецкий монах Трифон. В своем основании монастырские стены имеют кирпичные арки в форме лежащего усеченного конуса, который своим узким концом обрезан наружу. Внутри этих стенных и башенных арок монах Трифон устроил „кельи молчательные“ (каменные мешки), которые не одно столетие служили для ссылаемых сюда арестантов гробами. В таких камерах стены, пол, потолки, лавки и полки — все было сделано из дикого камня; находились они на 3–4 ступени ниже уровня земли, и потому стены в них всегда были мокрые и заплесневелые, воздух — спертый и удушливый, какой бывает в сырых погребах. Сюда обычно сажали тех, кого подозревали в стремлении „утечку учинить“ (то есть бежать), а также особо „секретных“ арестантов; тех и других содержали в „кельях молчательных безвыходно“ и „маяли гладом“. Такие же казематы располагались и в верхних этажах башен, и сидели в них тоже „особо секретные“ колодники, которых никто и никогда не должен был видеть.