100 великих узников - Надежда Ионина

Марию Стюарт отвезли в замок Фотерингай, куда отправились и английские лорды, назначенные для суда над ней. Мария Стюарт протестовала, отрицая право королевы Англии судить ее — королеву Шотландии. Потом она согласилась отвечать на вопросы лордов, но не потому, что признавала их судьями, а потому — что не хотела, чтобы ее молчание приняли за признание справедливости обвинения. Да, она хотела освободиться из заключения, но решительно отвергала приписываемое ей обвинение в желании убить английскую королеву. Однако английские лорды прибыли в Фотерингай не судить, а совершить „юридическое убийство“, и они приговорили Марию Стюарт к смертной казни.

Приговор подлежал утверждению английской королевы, но Елизавета I долго колебалась, прежде чем поднять руку на царственную голову Марии Стюарт, так как видела в этом посягательство на сам принцип королевской власти. Но все же она сдалась на уговоры своих министров и подписала смертный приговор Марии Стюарт, но не дала приказа приложить к нему большую государственную печать, которая имела большее значение, чем королевская подпись. Лорд Сесиль понял, что королева не хочет брать на себя ответственность за казнь шотландской королевы, и решился сам приложить печать, не дожидаясь королевского повеления. Когда Марии Стюарт объявили утвержденный приговор, он не произвел на нее особого впечатления: она ожидала его, к тому же после 20-летних страданий смерть представлялась ей освобождением. Сон не шел к ней, и до двух часов ночи королева занималась распределением своих вещей. Из темноты доносился стук молотков: это строили эшафот. Мария Стюарт бодрствовала в постели, и одетые в траур слуги видели иногда на ее лице печальную улыбку.

В шесть часов утра королева поднялась. Было еще темно, лишь на горизонте занималась полоска света, и Марии Стюарт казалось, что это добрый знак… Но после 8 часов утра к ней постучали и повели в зал. Через открытые двери она увидела стоявших под сводами замка жителей окрестных селений: их было около 300 человек. Осужденная королева появилась с молитвенником и четками в руках; одета она была во все черное, на шее — ожерелье с восковой ладанкой, на которой был изображен ягненок. Это была реликвия, освященная римским папой. Королеву привели в зал, где был устроен эшафот, но ее слуг туда пропускать не хотели, опасаясь, что они будут сильно рыдать. Однако Мария Стюарт упросила, чтобы некоторых из них пропустили, пообещав от их имени, что они будут тверды.

Спокойствие изменило королеве, когда священник предложил ей совершить службу по англиканскому обряду. Она энергично запротестовала, но ее не слушали. Духовник опустился на колени на ступенях эшафота и начал службу; Мария Стюарт отвернулась от него и произнесла молитву сначала на латинском, а потом на английском языке. Она молилась за процветание католической церкви, за здравие своего сына и за английскую королеву-грешницу, чтобы та искупила свою вину. Уже стоя на эшафоте, она еще раз поклялась, что никогда не имела умысла на жизнь Елизаветы I и никому не давала на то своего согласия. С повязкой на глазах королева кладет подбородок на деревянную плаху и придерживает ее руками. Если бы палачи не отвели в сторону ее руки, они тоже бы оказались под топором. Первый удар палача приходится по голове; второй удар падает на шею, но тонкая жилка продолжает еще вибрировать, потом и ее рассекают… Однако губы королевы еще продолжают двигаться, и проходит несколько мгновений, пока они не замирают окончательно. В этот момент от сочащейся кровью головы отделяется парик, и голова с седыми волосами падает на эшафот.

Но и это был еще не конец. Из-под юбки шотландской королевы выполз маленький пудель и кинулся к голове своей хозяйки. Собаку гонят, и она, жалобно скуля, замирает у трупа. Тело Марии Стюарт завернули в грубую ткань, которая служила покрывалом для бильярдного стола, и оставили лежать на каменном полу. Обагренную кровью плаху, одежду и четки казненной королевы сожгли. К вечеру того же дня из ее тела удалили сердце, и шериф графства закопал его в известном лишь ему одному месте, а забальзамированные останки Марии Стюарт поместили в свинцовый гроб…

Алжирский пленник Сервантес

Простодушный Санчо Панса, один из любимых героев великого испанского писателя Сервантеса, говорит: „Слышал я, что эта, называемая нами, судьба — баба причудливая, капризная, всегда хмельная и вдобавок слепа. Она не видит, что творит, и не знает ни кого унижает, ни кого возвышает“. По отношению к Сервантесу „хмельная и слепая баба“ неизменно оказывалась капризной и решительно не хотела знать того, кого так упорно унижала. Если писатель и не был до конца побежден несчастьями, то только благодаря счастливым свойствам своей человеческой натуры, которыми наделила его более благосклонная к нему природа. Когда его личные мечты разбивались о действительность, горячо любящее сердце писателя было счастливо чужим счастьем, а веселый нрав позволял быстро забывать собственные страдания и неудачи.

Юношей Сервантес стремился к военной карьере. Брат его Родриго уже находился с войсками во Фландрии, и младшему брату, естественно, следовало бы оставаться в семье, но Сервантес и слышать не хотел ни о какой гражданской деятельности. Военные доблести представлялись ему выше всех других добродетелей, так как первое правило испанского рыцаря — уметь воевать. Звание солдата Сервантес ставил выше всех других, но только солдата-рыцаря. Он даже готов был жалеть, что появился порох, ведь после его изобретения личное мужество утратило свое былое значение, так как даже самый доблестный рыцарь может быть сражен шальной пулей.

Сервантес был исполнен отваги и силы и мечтал в бою завоевать новые лавры своему древнему роду. Он будто рожден, чтобы быть героем войны — таковы у него и повадки, и внешность: мужественное смуглое лицо, высокий лоб, орлиный нос, брови дугой, резко очерченный рот, черные волосы зачесаны назад… Для такого красавца-рыцаря дерзким вызовом судьбе должны стать личные мужество и храбрость. Нужно только поле битвы, и оно нашлось…

На Средиземном море тогда шла неутомимая борьба с турками. Турция была могущественной державой, ее султан грозил всему христианскому миру, и жители средиземноморских городов дня не могли прожить спокойно. Борьба была беспощадная, отчаянная и вместе с тем героическая. Обе стороны — христиане и мусульмане — совершали чудеса храбрости; это был грозный поединок лицом к лицу, и не было юноши, который бы не мечтал о славе именно в этих сражениях.

Битва при Лепанто длилась все утро 15 сентября 1571 года. Каждое судно превратилось в арену отчаянной схватки. Сервантес, попавший в самое горячее место сражения, получил четыре раны, пуля раздробила ему левую руку. Турки в этом сражении потерпели поражение, и 15 000 невольников-христиан были освобождены с турецких кораблей.

Но 26 сентября корабль „Эль Соль“ („Солнце“), на котором Сервантес с братом возвращались домой, был окружен алжирскими пиратами. Испанцы несколько часов яростно сопротивлялись, и многие из них погибли, а оставшихся в живых пираты связали и отвели на свои галеры. Так начался алжирский плен Сервантеса и его брата Родриго.

Прибыв в порт Алжир, корсары начали делить добычу. Пленников разделили на две группы: одних сохраняли для выкупа, другие предназначались для работы. Ожидающие выкупа не работали, однако порой их держали строже остальных. Сервантес достался свирепому албанцу, носившему арабское имя Дали-Мами, но большинству он был известен под кличкой „Хромой“. На его корабле были гребцы-рабы, которые не имели цены и потому были обречены сидеть здесь до самой смерти. Некоторые из них были без ушей, другие без глаза — следы минутного раздражения Дали-Мами. Рассказывали, что однажды он приказал отрубить одному из нерасторопных гребцов руку и этой рукой избить всю команду…

При Сервантесе были хвалебные письма от своих начальников, в том числе и от принца Хуана, в которых говорилось о храбрости и мужестве изувеченного рыцаря и призывалась на него особая милость короля. Пираты тотчас вообразили, что им попался очень важный пленник, за которого можно получить большой выкуп. А значит, его следует держать покрепче и построже.

Сойдя на африканский берег, Сервантес увидел совершенно новую для себя картину. В Алжире, который был гнездом пиратов и корсаров, в то время царило настоящее вавилонское столпотворение. Здесь можно было встретить представителей всех европейских и азиатских народов, и все они говорили на удивительном наречии, составленном из смеси разных языков. Это пестрое смешение рас и национальностей поразило и оглушило Сервантеса. В невообразимой сутолоке толпились арабы, греки, турки, евреи; среди иноверцев суетились христиане-рабы, служившие садовниками, ремесленниками, гребцами… Привезенные с разных концов света товары или тут же продавались, или обменивались на местные. Между купцами сновали покупатели, на пристани в невообразимом шуме и хаосе толпились алькады, свирепые военачальники и янычары. У самого моря строились, оснащались и снаряжались галиоты — и все это делалось руками рабов-христиан.