Андрей Кожухов - Сергей Степняк-Кравчинский

- Спасайся! Полиция! - закричал он голосом, которого, Андрею казалось, он во всю жизнь не забудет.

Он оглянулся, и проклятие вырвалось из его груди. Привлеченные шумом, двое полицейских бежали по улице. Третий только что выскочил откуда-то по соседству.

Борис погиб!

Но они еще далеко, можно сделать еще одну попытку. С яростью и отчаянием в душе, со стиснутыми зубами Андрей бросился на жандармов в безумной надежде убить всех троих до прибытия полиции. Но он слишком торопился. Он стрелял почти не целясь, не подумав, что, действуя так, он может легко ранить самого Бориса. Да что за беда, если он даже будет убит! Лучше пасть от руки друга, чем быть удушенным палачом... Ни один из выстрелов не попал в цель, между тем как один из жандармов слегка ранил его в ногу. В бешенстве он бросил пустой револьвер на землю и взялся за другой, который имел про запас.

- Беги! Они тебя поймают! - сквозь дым раздался голос Бориса, более настойчивый, чем прежде.

Двое полицейских направлялись к Андрею. Один из них успел схватить его за полу кафтана, с тем чтобы стащить с лошади. Андрей повернулся в седле и так ударил его тяжелым револьвером по голове, что тот так и покатился. Но надежды больше не оставалось - битва была проиграна. Он пришпорил свою лошадь, подобрав поводья, чтобы нельзя было за них ухватиться, и быстро ускакал. Несколько пуль вдогонку прожужжали мимо его ушей. Он слышал за собою неистовые крики жандармов.

Но горе тому, кто вздумал бы остановить его в ту минуту! К счастью, никто и не пытался. Его лошадь, которая, казалось, не менее его самого порывалась выбраться из этого места, помчала его с быстротой, делавшей честь ее преданности. Через полминуты он был уже на другом конце проспекта, и перед ним расстилалось открытое поле. Но он туда не поехал, а свернул налево и очутился в настоящем лабиринте узеньких улочек и переулков старого рабочего квартала. Тут он поехал тише, поворачивая то направо, то налево, чтобы сбить с толку преследователей, в случае если они будут справляться, по какому направлению он поехал. Наконец он выбрал узкий темный проход, в котором было только два мальчика, и через него вышел на открытую дорогу. Он снова пустил коня во весь опор и помчался как стрела по мягкой, немощеной дороге.

У юго-восточной заставы он увидел городового, который посмотрел на него, когда он проезжал мимо.

Андрей повернул в улицу, ведущую в город, зная очень хорошо, что городовой сообщит об этом в случае розыска. Пропустив несколько улиц, он опять свернул направо и выехал в открытое поле на прежнюю дорогу.

Завидев деревянные кресты старого кладбища, он сдержал лошадь. Тут кончалось его путешествие. Ехать дальше не было надобности: он находился на другом конце города, в трех верстах от места схватки. Чтобы выследить его, полиции нужно было по крайней мере часа два времени. Он был, в сущности, вне опасности, однако времени терять нельзя было.

Осмотревшись кругом и убедившись, что никто его не видит, Андрей спешился и, ведя за собою лошадь, спустился в глубокий овраг старого кладбища.

Здесь он в первый раз вспомнил про свою рану. Она была ничтожной, простой царапиной и не мешала ему двигаться. Но просачивавшуюся кровь нужно было остановить, чтобы она не послужила указанием для преследователей. Он кое-как перевязал ногу. Затем он открыл небольшой саквояж, находившийся за седлом. В нем было длинное, военного покроя пальто из серого холста, какие носят бедные офицеры в отставке, и военная шапка. Спрятав собственную шапку в карман и переодевшись, Андрей принял совершенно другой вид. Лошадь пришлось оставить на месте в качестве жалкого трофея полиции. Как существо неответственное, она не подверглась риску быть наказанной за участие в политическом преступлении. Ему даже захотелось оставить на лошади записку в этом смысле, пока он снимал с нее уздечку и седло.

Но ему было не до шуток. Теперь, когда возбуждение, вызванное опасностью, прошло, жалкий результат их усилий поразил его.

"Какое несчастье! Какой страшный удар Зине!" - повторял он с горечью.

Он оставил кладбище и с тоской и тяжестью в сердце вернулся в город, направляя свои шаги на новую квартиру, приготовленную для него Василием.

Глава VI

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВАСИЛИЯ

Убежище, куда укрылся Андрей, находилось в центре города. Недели за две перед тем Василий нанял там меблированную комнату. Необходимо было, чтобы квартирная хозяйка показала, в случае если ее будут допрашивать, что ее жилец, Онисим Павлюк, как теперь назывался Василий, жил у нее за много дней до столкновения с полицией. По правде сказать, в отыскивании убежища Василий руководился еще одним соображением, более частного характера, - ему хотелось припрятать по возможности больше вещей, которые удобно было перевезти с постоялого двора. Если этого не сделать заблаговременно, думал он, все пропадет там понапрасну. Но об этих соображениях он не сообщал своим товарищам, менее расчетливым, чем он, чтобы не давать нового повода их насмешкам.

Будучи свободен по вечерам, он не ленился совершать ежедневные прогулки версты в три и ухитрялся проживать на двух квартирах сразу. Как только начинало вечереть, он являлся в новое жилище с узелком под мышкой, заявляя, что только что вернулся с работы. В полночь, когда все в доме засыпало, он уходил, повалявшись предварительно на постели, чтобы хозяйка подумала, что он проспал ночь и рано утром ушел.

Василий уговорил и Андрея показаться туда же за несколько дней до покушения, чтобы таким образом сделать новую квартиру вполне безопасной. Он представил своего друга хозяйке как будущего сожителя, которому он сдал полкомнаты со столом. Андрей изображал из себя писца, у которого часто бывает срочная работа на дому, - таким образом, он мог впоследствии не выходить по целым дням, не возбуждая ничьих подозрений. Ему было бы опасно показываться на улице в первые дни после их попытки. Весь город был перевернут вверх дном. Жандармы, казалось, хлопотали больше о том, чтобы схватить его, чем поймать беглецов, против которых они не чувствовали личной злобы. Самое подробное и точное описание его примет было роздано повсеместно, и сотни ищеек высматривали его по всему городу. Кроме того, жандармам удалось открыть настоящее имя Андрея, очевидно благодаря неосторожности кого-нибудь из неопытных товарищей. Это подлило масла в огонь. У него было много старых счетов с жандармами, о чем они теперь и вспомнили.

Василий был в более выгодном положении. Хотя в инструкциях, розданных шпионам, требовалось изловить также и кучера, однако в данном случае они, собственно, не знали, кого ловить. Внимание конвойных жандармов было так поглощено Андреем, что они даже не присмотрелись к внешности его товарища. Описание примет Василия, данное ими, не согласовалось с показаниями служителей постоялого двора, где найден был экипаж, так что полиция пришла к заключению, что человек, смотревший за лошадьми в гостинице, и кучер, увозивший беглецов, были два разных субъекта.

Василий, во всяком случае, считал себя - теперь, как и перед тем, - в полной безопасности в Дубравнике. Он свободно расхаживал по улицам, исполняя всевозможные поручения: покупал еду и приносил газеты Андрею и сообщал новости о друзьях, доставляемые Анною Вулич, с которою он видался через день в городском саду. Он делал все, что мог, чтобы развлечь своего друга и рассеять тоску, очевидно снедавшую Андрея, хотя он и старался ничего не показывать.

На самом деле неделя, проведенная Андреем в его новом убежище, была одной из самых грустных в его жизни. Мысль, что двое товарищей вырваны из рук неприятеля, не утешала его в потере Бориса. Левшин и Клейн были друзьями, ради которых он ни на минуту не задумался бы нанести удар и рискнуть жизнью. Если бы дело шло о них одних, он был бы вполне счастлив. Но теперь он не мог иначе смотреть на свою попытку, как на поражение. Утрата Бориса испортила все.

Нельзя сказать, чтобы его больше всего мучила жалость к Борису. В эту минуту Андрей вовсе не думал об участи, ожидавшей его друга. Его сердце ныло от сожаления к самому себе за то, что ему не удалось отбить Бориса тогда же, и от глубокого сострадания к Зине, смешанного с чувством стыда за обманутые ожидания и за причиненные ей муки. Если бы не несколько промахов с его стороны, все могло бы кончиться совершенно иначе. Борис был бы теперь с Зиной, а по окончании карантина и он присоединился бы к ним. Картина, представлявшаяся ему, была так привлекательна, так реальна и еще недавно так осуществима, что он с трудом удерживался, чтобы не кричать от бешенства и боли при мысли, что это нелепый сон, жестокая игра воображения.

Он ни на минуту не хотел допустить, что нужно оставить всякую мысль о спасении друга. Необходимо попытаться еще раз. Новое обвинение будет выставлено против Бориса - покушение на бегство из-под стражи. Полиция будет стараться раскрыть подробности. Это повлечет к бесконечным задержкам, которыми и нужно воспользоваться для новой попытки. Андрей составил уже два-три плана в своем воображении. Но все это было смутно, неопределенно и скорее похоже на воздушные замки, чем на настоящие проекты. Между тем недавние происшествия мучительно жгли его мозг. Зачем он сделал этот глупый кивок головой Левшину и тем заставил его выстрелить не вовремя, не давши поэтому возможности Клейну быть готовым? Зачем он потерял голову, увидев Бориса, борющегося с двумя жандармами? Если б он только слегка удержал лошадь или даже напал бы сбоку, он смял бы одного из жандармов, вместо того чтобы повалить на землю Бориса. Андрей придумывал сотни новых комбинаций, и все они оказывались лучше той, к которой он прибегнул на самом деле. Мысль, что эти комбинации тоже могли бы окончиться неудачей, не приходила ему в голову. Он видел только одну сторону дела. Успех представлялся ему таким легким, простым и естественным, что горькая действительность, к которой он возвращался после своих фантазий, казалась ему чем-то невероятно чудовищным.