Коммод. Шаг в бездну - Михаил Ишков

Анния Луцила отличалась редкой привлекательностью, вполне уживавшейся с несносным характером. Личиком очень походила на мать, в тридцать лет была также свежа, как и Фаустина. Маленькая головка с мелкими чертами придавала ей обманчиво — наивное обаяние. Она была невелика ростом, но и худенькой ее не назовешь. В любом случае Витразин сразу оценил прелести этой известной всему Риму спесью женщины.

На голове у Аннии красовалась тончайшей работы корона, украшенная резными вставками из янтаря, в ушах янтарные, массивные, оправленные в золото серьги. Префект, в отличие от Витразина, явно испытывал робость в присутствии супруги бывшего соправителя Марка Аврелия Луция Вера. Помог ему Витразин, смело возразившей хозяйке.

— Так называемые мошенники все мои проверенные люди. Продавая места вдоль дороги, по которой проследует кортеж императора, они берут на себя ответственность за исключение всяких инцидентов во время прохождения праздничной церемонии. Что же касается проходимцев, здесь я с вами, госпожа, согласен. Эти люди, позволяющие себе исподтишка продавать места вдоль дороги, выглядят очень подозрительно, и я лично дал указания, чтобы их гнали взашей.

— Но эти проходимцы мои доверенные вольноотпущенники! — возмутилась бывшая императрица.

— Неужели! — неуклюже удивился Витразин, а Ауфидий Викторин по старой привычке отвел глаза в сторону. — Выходит, мы с вами соперники. А не стать ли нам друзьями? Более того, компаньонами!

— Меня больше устраивает соперничество. Императрице не пристало делиться… — она не договорила и искоса глянула на Публия.

Тот, ни мало не смутившись, договорил.

— С сынком гладиатора? Как раз такие союзы наиболее прибыльны, госпожа. В такой компании каждый партнер знает свое место, и если не ущемлять компаньона по причине пустой гордыни или теша себя воспоминаниями прежних лет, вполне можно сварганить отличное дельце.

— А ты нахал, Публий! — улыбнулась Анния.

— Да, я не скромен, но, госпожа, это веяние времени. К тому же от моего нахальства больше пользы, чем вреда. Ведь в том случае, если мы договоримся, выиграет Рим, великий цезарь, народ, который спокойно, согласно купленным билетам, будет занимать места, и, конечно, мы с вами. Наше согласие — залог будущей дружбы.

— Как дорого ты оцениваешь этот залог?

— Ну, госпожа, если исходить из того, что я вправе получить сто процентов доходов с этого предприятия, полагаю, будет справедливо, если семьдесят пять процентов мне, двадцать вам, остальное — на помощь сироткам, которых обогрела теплом ваша знаменитая матушка. Они были названы в ее честь фаустинками. Распределять эту помощь можно поручить нашему уважаемому Ауфидию.

Анния Луцилла резко сложила веер и ударила им по ладони.

— Вы оказывается еще больший нахал, чем я ожидала. Такое предложение оскорбляет честь императорской семьи.

— Какое же распределение доходов не ущемит чести императорской семьи? — поинтересовался Публий.

— Я полагаю, что за усердие и предприимчивость тебе можно выделить четверть. Это очень хорошие деньги.

— В таком случае я попрошу нашего уважаемого Ауфидия считать мошенников честными людьми, а проходимцев — преступниками, пытающимися нажиться на триумфе самого великого из цезарей, добившегося победы исключительно силой убеждения и своего присутствия на границе.

Он задумался, потом, обращаясь к самому себе, добавил.

— Это хорошая мысль. Нужно будет поделиться ею с Тертуллом…

— С каким Тертуллом? — воскликнула Анния Луцилла и подалась вперед. — С этим негодником, посмевшим публично оскорбить царственную особу?!

— Ага, — кивнул Публий. — С нашим юмористом, а ныне приближенным ко двору писакой.

— Когда же он успел?.. — изумилась Анния. — Ну, прощелыга, ну стихоплет, ну, любитель запускать руки куда не просят. Ауфидий, что я слышу? Когда наш дерзкий мимограф успел произвести впечатление на моего брата?

— Это случилось восемь лет назад, когда стихоплета сослали в Африку.

— Я просто поражаюсь Коммоду! — воскликнула Анния. — Он ухитряется подбирать на улице всякую падаль. Надо же, Тертулл!.. Что и говорить, достойный летописец нового царствования. Я ведь просила, что ты постарался убрать его из города. Я не вынесу, если он вновь начнет тискать свои грязные комедии и пошучивать со сцены.

— Госпожа, — покорно наклонил голову Ауфидий Викторин, исключительно представительный старик, на лице которого победно алел полученный им в сражении с парфянами шрам. — В этом я не властен.

Он развел руками.

Анния вопросительно глянула на Витразина. Тот повторил жест префекта и добавил.

— Я тоже. Детские впечатления самые крепкие. К тому же приказ ясен и недвусмыслен — Тертулла во дворцовые писаки. Могу утешить вас, прекрасная Анния, он там долго не засидится. Помнится, он имел наглость проехаться и по моему отцу. Я не стыжусь повторять эти строки: «Витразин, сколько денежек выманил ты у богатых вдовиц? Столько же, сколько бесчестно срезал голов». Я стыжусь, что человек, написавший такое дерьмо, до сих пор носит голову на плечах. Но не будем спешить и вернемся к нашим баранам. Итак, я повторяю, меня вполне устроит шестьдесят процентов, тридцать пять проходимцам и пять Ауфидию на содержание фаустинок. Я соглашаюсь на такой грабительский процент только потому, что наши литературные вкусы оказались весьма схожи. Надеюсь, в остальном мы тоже найдем общий язык.

Анния Луцилла очаровательно улыбнулась, встала, приблизилась к Публию, провела сложенным веером по волосам молодого человека.

— Не знаю как насчет остального, но что‑то подсказывает мне, что в организации торжественного шествия, которым мой братец решил осчастливить Рим, мы сойдемся из пополам.

— Согласен. Как будем делить Фламиниеву дорогу? В длину или по обочинам?

— Тебе правую сторону, — улыбнулась Анния, — а мне, слабой женщине, левую.

Скоро гости начали прощаться. Когда Публий, пропустивший вперед старика Ауфидия был у выхода из таблиния, Анния Луцилла окликнула его.

— Публий, надеюсь видеть тебя в своем доме

— Благодарю, царственная Анния.

— Можешь навестить меня в любой час.

— У меня много дел, так что вечер, ближе к ночи, меня вполне бы устроил.

— Меня тоже, — многозначительно ответила бывшая императрица.

Глава 2

Новый дворцовый летописец дрожащей от счастья рукой засвидетельствовал всенародное ликование по случаю возвращения молодого цезаря, желанного наследника, сына божественного Марка из северного похода.

Вот краткие отрывки из официального описания подвигов, совершенных молодым цезарем на дальней границе, и выдержки из отчета о триумфальном возвращении в Рим после славной победы над многочисленными германскими племенами к северу от Данувия.

«…После официального объявления об отбытии величайшее волнение охватило военный лагерь; все хотели вернуться вместе с ним, чтобы избавиться от пребывания во вражеской стране и вкусить роскошную жизнь в Риме. Доблестный воин и государь обратился к воинам с трогательной речью и объявил, что негоже изменять воинскому долгу и оставлять без защиты такую опасную границу. Каждый из нас, заявил цезарь, обязан оставаться там, куда его привела судьба и воля императора. Он верит, что каждый воин с честью исполнит свой долг перед родиной, будет держать в страхе бесчисленные вражеские орды, которые спят и видят, как бы нарушить спокойствие мирных граждан и нанести ущерб римскому народу».

«…Варвары, устрашенные мощью и божественным светом, исходившим от нового Геркулеса, без сопротивления поклонились Отцу Отечества. Они сами, благоговея от восхищения, сложили к ногам победителя груды золота и драгоценных камней. Особенно великолепны были редчайшие образцы аполлонова камня, среди которых выделяется стофунтовая друза золотисто — малинового тона, в глубине которой просматривалось некое удивительное создание, напоминающее ящерицу. Размеры чудовища, его пристальный, привораживающий взгляд, пронзающий всякого, кто осматривал эту диковинку, не оставляли сомнений, что это существо из породы богов. Связанное с ним поверье гласит, что в камне запечатлена душа того, кто им владеет. Это же существо придает владельцу славу и неземной отблеск, каким сразил молодой цезарь бесчисленные толпы народа, выстроившиеся вдоль Фламиниевой дороги…»

«…Когда же молва распространилась и прибыли вестники, сообщая о предстоящем возвращении государя, римский народ чрезвычайно обрадовался и возложил добрые надежды на пребывание молодого императора в Риме, полагая, что юноша будет следовать примеру отца. Совершив путь с моложавой поспешностью и быстро пройдя промежуточные города, повсюду встреченный по — царски, и явив себя ликующему населению, Коммод показался всем любезным и желанным. Когда же он приблизился к Риму, весь сенат и весь народ, обитавший в Риме, не сдерживая себя, но всякий желая опередить других, неся лавровые ветви и держа разнообразные расцветшие в ту пору цветы, встречали его, насколько это было для каждого можно, на далеком расстоянии от города…