Венец творения - Антон Леонтьев

— Евгения, милая моя… Вы же разрешите называть вас так? Нам вас само Провидение послало, не иначе! Вы видели, как льнет к вам моя Женечка. Она, что явно не ускользнуло от вашего внимания, появилась на свет калекой…

Графиня вздохнула, а я сказала ей, что это не так и что грех видеть в ее дочке калеку, ибо, как я где-то читала, больные, страдающие синдромом Дауна, вовсе не обделенные Господом креатуры, они просто живут в своем мире, возможно, более совершенном, чем наш. И что они гораздо более одаренные в художественном и музыкальном планах, чем простой смертный. Главное — не запирать их в четырех стенах, превращая в пленников, а постоянно заниматься с ними.

— Но ведь в этом и проблема! — заявила графиня. — Очень сложно найти того, кто умеет обращаться с такими, как Женечка. И еще сложнее угодить моей дочери, которая характером пошла в меня! За последний год у нас сменились четыре гувернантки. Мои нервы на пределе! Я больше этого не выдержу!

Она велела подать себе нюхательной соли, и мне пришлось долго махать платком, навевая ей на лицо прохладу. Графиня, как я поняла, или в самом деле была болезненной особой, или ипохондричкой, обожавшей, чтобы все, сбиваясь с ног, выполняли ее капризы.

— Евгения, милая моя, Женечка просто влюбилась в вас! Поэтому я предлагаю вам взять заботы о ее воспитании и переехать к нам на Мухину дачу! Я уже поговорила с матерью-настоятельницей, она согласна и очень вас рекомендует. Вы же спасли на пожаре жизнь двух человек! Вы — подлинная героиня!

Знала бы она, какими «подвигами» я могла похвастаться, не подпустила бы к своему ребенку и на пушечный выстрел! Но посвящать ее во все детали моей биографии я, конечно же, не намеревалась. Перспектива была более чем заманчивая, Женечка мне сразу понравилась. Да и жалованье было отличное — услышав, сколько готова платить графиня, я не подала виду, что согласилась бы и за половину или даже за треть…

— Ну вот и отлично! — заявила Мария Ростиславовна. — Не будем откладывать дело в долгий ящик. Вы ведь поедете с нами прямо сейчас?»

«12 июня 1913 года. Вот уже неделя, как живу я на Мухиной даче в роли воспитательницы крошки Женечки. Ребенок она неуемный, непоседливый, однако ж прелестный. Я с самого начала полюбила ее всем сердцем. А она, создается такое впечатление, обожает меня больше, нежели свою родную матушку, графиню Марию Ростиславовну.

Она — вторая супруга графа Григория Борисовича Бальзуева-Мухина, человека пожилого, строгого, с лысиной, бакенбардами и вечно облаченного в черное. Его сиятельство, несмотря на скрытый свой деспотизм, находится под пятой своей второй супруги, матери Женечки. Раньше Мария Ростиславовна танцевала в балете, и этот мезальянс стал возможным только потому, что граф безумно влюбился в нее. Во всяком случае, так судачат слуги на Мухиной даче.

Сама эта дача — огромный дом, окруженный запущенным садом. Место вроде бы идиллическое, но внушающее подспудную тревогу. Уж сама не знаю, почему. Граф и графиня раньше сдавали Мухину дачу, находясь за границей, но не так давно прибыли сюда из Ниццы, решив окончательно обосноваться на родине.

Впрочем, пересуды среди прислуги не приветствуются — за тем, чтобы имен хозяев никто не трепал, следит суровая экономка Луиза Артамоновна, дама, вечно затянутая в корсет и опирающаяся на резную палку с затейливым набалдашником. Меня она сразу же невзлюбила, не знаю, почему. Потом я поняла: не может простить, что Женечка, невзирая на все попытки льстивой экономки задобрить ребенка конфетами, шарахается от нее как от чумы, зато ко мне лезет на колени и зовет «тятей».

Первая супруга графа почила в бозе энное количество лет назад и оставила ему сына Михаила Григорьевича и дочь Ольгу Григорьевну. Последняя собирается скоро замуж, ее жених — полковник-кавалергард, имение родителей которого располагается неподалеку. Ольга Григорьевна мила, добра и невзрачна. На меня она, кажется, не обратила ни малейшего внимания, потому что думает исключительно о себе и всецело занята подготовкой к предстоящей свадьбе.

А вот ее брат, Михаил Григорьевич… Хорошо, что никто и никогда не прочтет эти строки, ибо… Ибо я влюбилась в него с первого взгляда! Он — студент-правовед, блестящий молодой человек, к тому же такой красавец. Именно таким я всегда представляла своего избранника, именно таким должен быть мой муж!

Но об этом можно забыть — сын графа на гувернантке не женится, тем более на такой, что работала некогда в борделе.

Зато у меня появился ухажер против моей воли. Это — господин Ушайко, Андрей Спиридонович, сын прежнего управляющего Мухиной дачей, ныне уже покойного. Он одного возраста с Михаилом Григорьевичем, вместе росли, когда-то были лучшими друзьями, но они разные, как лед и пламя!

Михаил Григорьевич высок и черноволос, господин Ушайко невысок и с белесыми, уже изрядно поредевшими на макушке волосами. Михаил Григорьевич остроумен, эрудирован, общителен, господин Ушайко молчалив, страдает заиканием и носит уродливые очки. Михаил Григорьевич — будущий известный адвокат, господин Ушайко — студент-агроном. Причем обучение ему оплачивает граф в память о его покойном отце.

Но студент-агроном, в этом не может быть сомнений, положил на меня глаз. Он вздыхает, смотря на меня подслеповатыми глазами, заливается краской, когда кто-то обращается ко мне, страшно сконфузился намедни, когда я за столом попросила его передать соль. Налицо все симптомы влюбленности, но это меня отчего-то не радует».

«17 июня 1913 года. Мне признались в любви. Но не в этом дело. О, сегодня упоительный день! Михаил Григорьевич показывал мне поместье и окрестности! Старое кладбище, растущий около него дуб с двумя кронами. Поведал шокирующие, от которых кровь в жилах стынет, исторические анекдоты про своих предков.

Я наслаждалась каждой секундой его общества. И, как мне кажется, и он моим. Мы были как раз в мраморной беседке, стояли, рассматривая разноцветное оконце, как я вдруг почувствовала, что Михаил Григорьевич взял мою руку. Я не отдернула ее и не отошла прочь.

— Евгения Аксентьевна… — начал он, и его голос, такой светлый, такой чистый, вдруг предательски задрожал.

В этот момент в беседку влетела Женечка, которая с визгом кинулась ко мне. Михаил Григорьевич потрепал сводную сестренку по волосам и вышел прочь.

Я была немного зла на девочку, но поняла, что вины ее в том, что ворвалась она в неподходящий момент, нет. Смущенный Михаил Григорьевич быстро сунул мне в руку василек и исчез. Мы с Женей бродили по саду, она — гоняясь за бабочками и стрекозами, я — со слабой надеждой, что встречу Михаила Григорьевича.

Но вместо этого наткнулась на господина Ушайко. Запинаясь и конфузясь, он завел речь о погоде. Причем я не могла избавиться от впечатления, что он меня в саду караулил. Он что-то хотел мне сказать, но никак не мог. Наконец, он произнес:

— Евг-г-г-ения Ак-к-ксентьевна, он ловелас и фанфарон! Он вас не любит, вы для него игрушка, не более того!

Я окаменела, не зная, как реагировать на сии бесстыдные речи. Студент-агроном, сочтя это за знак одобрения, продолжил:

— А же люблю вас беззаветно и всепоглощающе. И пусть я беден, пусть у меня нет звонкого графского т-т-т-т-титула, но я обещаю вам, что сделаю все для того, чтобы вы не знали нужды и…

— Замолчите! — крикнула я, да так, что Женечка, возившаяся неподалеку, вздрогнула. — Замолчите! — продолжила я уже тише. — Что вы себе позволяете!

— Евг-г-г-ения Ак-к-ксентьевна, не верьте ему, я же знаю М-м-мишу с д-д-детства, он такой обманщик и притвора. Он думает только о с-с-себе и не с-с-с-считается с ч-ч-чужими ч-ч-ч-чувст…

Его беспардонность — как и его заикание! — перешла все мыслимые и немыслимые границы.

— Я в-в-видел, как он д-д-домогается вас… — продолжил он, а я произнесла в потрясении:

— Вы видели? Что вы видели? Господи, вы за нами шпионили! Вы — жалкий, мерзкий, никчемный заика!

Наверное, мне не стоило так бурно реагировать на его глупое признание в любви и уж точно не следовало обижать его, потому как господин Ушайко, побледнев, втянул голову в плечи, а затем огромными шагами заторопился куда-то в чащу. Я окликнула его, но он, не реагируя на мои слова, удалился, треща ветками, прочь».

«20 июня 1913 года. Как я убедилась, Мухина дача полна тайн и секретов. И речь идет вовсе не о том, кто в кого влюблен, а кто в кого нет. Перед студентом-агрономом я извинилась в тот же вечер, он же, выпучившись на меня, заявил странным голосом, что не знает, что я имею в виду, и попросил забыть обо всем, что он мне тогда сказал. Он отвернулся, я попыталась удержать его за локоть, но он вырвал его с такой силой, что сломал мне ноготь.

Михаил Григорьевич уехал в Москву к университетским друзьям, и без него Мухина дача сразу осиротела. Зато подаренный им василек я, нежно поцеловав, храню теперь в дневнике. Самое странное, а для некоторых и страшное, место в огромном доме — это подвал. Там я была всего один раз, когда Женечка, воспользовавшись тем, что дверь отчего-то стояла открытой, скинула мячик по лестнице вниз, и я отправилась туда, чтобы подобрать его. Подвал, по-моему, еще больше, чем сам дом. Внезапно мне показалось, что во тьме коридора что-то мелькнуло. Я опрометью бросилась наверх.