Найти свой остров - Алла Полянская

– Может, это ошибка?!

– Ника, этот анализ очень точный. И мы можем сделать повторный, но гарантирую – результат будет таким же. – Лариса измученно смотрит на Нику. – Ну, убей меня. Я подумала, что… вдруг вы с Максом потом решите завести роман, я видела, как вы общаетесь, и решила, что это странно – такие одинаковые отметины обычно бывают только у членов одной семьи, у близких родственников… И отдала кровь на анализ без вашего ведома и согласия. Я виновата, и вы оба…

– Фигня это, Лариска. Взяла и взяла, забей. Но как такое может быть?

Нина взглянула на мать и испугалась. Стефания Романовна сидела ни жива ни мертва, ее вмиг побелевшее лицо казалось неживым.

– Мам?!

– Все верно, Никуша. Все верно… Но это для меня ничего не меняет.

– Мама…

– Я думала, ты никогда этого не узнаешь. Я бы никогда тебе не сказала.

10

Тишина, упавшая на них, казалась вязкой и липкой. И уже поздно отсылать детей – Лариса права, это нельзя было при них… хотя они бы все равно узнали. Что сделано, то сделано, и назад уж не откатишь. Но как нарушить эту тишину, что сказать?

Буч возмущен до глубины души – на столе пахнет мясом, рыбой и прочими вкусными вещами, но никто отчего-то не торопится угостить его. А кот, как известно, никогда не ворует – он просто берет свое. А потому Буч, вскарабкавшись на диван, ставит лапы на стол и, подцепив одной половину стейка из тарелки Панфилова, хватает его зубами и спрыгивает на пол, угрожающе урча, чтобы все понимали – это его добыча и отнимать ее себе дороже.

– Вот мерзавец… – Панфилов задумчиво смотрит на котенка, который, устроившись у двери, вгрызается в мясо. – Утопить бы его…

– Вторая котозаповедь: все, что делает кот, – правильно. – Марек с умилением глядит на Буча. – Котэ не виноват, он был голоден и несчастен.

– Да он такие бока отъел, этот голодающий, что скоро вольер придется строить. – Булатов хмыкнул. – А был-то – глянуть не на что…

– Бабушка, ты нам расскажешь или мы вот так и будем сидеть, щадить твои чувства? – Марек пытливо смотрит своими темными глазами. – Нет, граждане, я не против щадить чувства, но сейчас это уже потеряло актуальность.

– Ты прав… – Стефания Романовна вздохнула, – … просто я думала, что Ника никогда не узнает, что не я родила ее.

– А Женька?

– Женя – моя дочь. Но как-то так вышло, что она оказалась мне совершенно чужой, а ты – роднее родной. Впрочем, с момента, когда ты появилась у меня, и до сегодняшнего дня, я никогда не думала о тебе как не о родной девочке. То, что происходило раньше… это не потому… это…

– Мам, ну хватит оправдываться. Просто объясни, как все получилось.

Объяснить все сложнее, чем кажется. Есть вещи, которые даже сам себе объяснить не можешь, и думать о них не хочешь – как правило, пылятся такие неприятные мысли где-то на задворках сознания, и со временем о них забываешь. Или же думаешь их осторожно, потому что это страшно и больно.

– Я вышла замуж практически сразу после школы – поехала поступать в институт в Ленинград – и встретила Григория. Случайность, сидела в парке, готовилась к экзамену, а он подсел – красивый, высокий, в морской форме, взрослый… В общем, ни в какой институт я поступать не стала, а вышла замуж за Григория и стала жить в его квартире, вести хозяйство. Он работал тогда на сухогрузе «Долорес Ибаррури», ходили они за границу, иногда надолго, а я оставалась… Его тетка, что жила в Александровске, приезжала ко мне – приглядеть за мной, как Григорий выражался. Я очень любила его, мне и в голову не приходило обижаться – ну, приедет тетка, а я все дома и дома, и не хочется мне никуда особо. Тогда моя мать впервые сказала: я презираю тебя и в толк не возьму, в кого ты такая тряпка уродилась. Наша семья… после революции здесь много поляков осело, кто с каторги да с войны, осели кучно – в Польшу возвращаться было невозможно, а здесь прижились. Правда, в тридцать седьмом многих как шпионов расстреляли, но те, что выжили, так и остались. Уклад свой многие сохранили, религию… Костел отстроили, и Советы не стали его трогать – указание было от самого Сталина, говорят. У нас в доме все по-другому было, отец умер, когда мне исполнилось двенадцать лет, а с матерью мы не особенно ладили… Она властная была, жесткая, а я… в общем, Григорий, видимо, понял, что вряд ли найдет другую такую дуру, как я. А еще ему очень льстило, что я полька, нравилось, когда люди удивлялись моему имени, – он ведь большой сноб, ему обязательно надо что-то такое, что он считает лучшим. Ну вот, я оказалась идеальной женой: молодая, красивая, из поляков и по уши в него влюбленная. А поскольку он уходил в море, и надолго, то детей у нас все не получалось, но потом я забеременела, а тут такой шанс – Григория на Кубу отправляют, контракт на пять лет, перспективы, валюта… А мне с ним ехать никак – не выпускают меня ввиду национальности да беременности. В общем, велел мне муж ехать в Казахстан к его матери и там его ждать. Я и поехала – свекровь работала инженером на одном из предприятий в городе Балхаш. Это на берегу одноименного озера, большой город, много предприятий. Именно свекровь, Маргарита Семеновна, заставила меня поступить в институт, там был филиал металлургического института, и я поступила. А потом родилась Ника…

– Что? Мама!

– Девочка, да. Беленькая, очень похожая на меня, но свекровь привязалась к ней накрепко. С рук не спускала, вышла на пенсию, лишь бы быть с ней. Она была очень странная женщина, знаете ли. Красивая, очень красивая, но слишком сдержанная, как мне казалось, холодная ко всем, кроме сына. Она его родила уже в зрелом возрасте, после сорока лет. Об отце я ничего не знаю, и не спрашивала никогда. Она была замкнутая, иногда очень жестокая, но когда родилась Ника, совершенно переменилась. Девочка стала для нее центром Вселенной – она жила и дышала внучкой. Григорию писала о ней, но сам он писал нам редко. В общем, так мы и жили, а потом все рухнуло.

– Мама…

– Не перебивай меня, Никуша. Мне… непросто об этом рассказывать, я ведь думала, что это умрет со мной. За два месяца до того, как Никуше исполнилось два годика, я решила съездить к матери в Александровск – показать внучку, да и сама соскучилась. Свекровь поехать с нами не могла – ее вызвали на завод, не хватало опытных специалистов, да и с моей матерью она не слишком ладила. Но Нику отпускать не хотела, плакала, целовала ее, за поездом бежала. Как чувствовала… В общем, на станции Торбино наш поезд задержался больше чем на сутки – что-то там произошло на путях, и тем, у кого маленькие дети, предложили переночевать в поселковой гостинице. Это даже не гостиница была, а что-то вроде Дома колхозника. Мы с Никушей заняли койку в комнате с тремя другими мамашами с детками, причем один из них, мальчик лет пяти, сильно кашлял, и вообще был болен, я побоялась, что дочка может заразиться, и мы пошли гулять. Поселок там небольшой, и гулять-то особо негде, но я нашла уединенное местечко за школой, там что-то вроде пруда было, дети его выкопали и мостик сделали, по берегу камни уложили. Было воскресенье, и кроме нас никого. Березки молодые росли, да вскопанные грядки кое-где – видно, юннатский кружок что-то сажать решил. Полянка вся покрыта одуванчиками, под березками скамеечка вкопана, лопаты и грабли лежали кучкой. Никуша измаялась в поездах, а там было тепло, я сняла с нее пальтишко, она смеялась и бегала по полянке вокруг пруда, потом по мостику взад-вперед, одуванчиков нарвала полные ручонки… Я не знаю, как это случилось, я отошла всего на минутку, не теряя ее из виду, а она споткнулась, упала с мостика прямо на камни, ударилась головкой и свалилась в воду. Когда я подбежала, достала ее, моя девочка была уже мертва. Может, от удара, может, захлебнулась, я не знаю до сих пор. Я…