Святая и греховная машина любви - Айрис Мёрдок

Харриет, уже оставившая свой стакан в покое, предостерегающе подняла руку и продолжала.

— Что-то очень важное и незыблемое, вернее, казавшееся мне совершенно незыблемым, ушло — или, во всяком случае, изменилось. Мне сейчас очень нелегко, и я много думаю о нашем с Блейзом браке. Я должна быть честной сама с собой — а значит, я должна думать и о вас. Вы говорите, что между нами не может быть никаких отношений, и в обычном смысле вы, вероятно, правы… Но мы просто должны признать друг друга. Я хочу сказать… я не собираюсь мешать Блейзу… встречаться с вами и выполнять свои… обязанности, финансовые в том числе… И я никогда…

Сейчас она не выдержит, подумала Эмили, и ей вдруг захотелось протянуть собеседнице руку помощи.

— Выпейте хереса, — сказала она.

— Да, да, конечно. — Харриет предприняла еще одну отчаянную попытку объясниться. — Понимаете, мы же не можем притворяться, особенно после того, как мы друг друга видели, это будет неправильно, и мы обе должны помочь Блейзу, и, кроме того, нам нужно думать о вашем ребенке, а есть еще обязанности, которые надо выполнять…

— Какие же? — спросила Эмили.

— Видите ли, я считаю вас жертвой, а не преступницей…

— Я на седьмом небе от счастья!

— И, насколько я понимаю, проблема сейчас в том, как сделать, чтобы всем было лучше… и я очень прошу вас меня поддержать. Получается, что я должна помочь Блейзу помочь вам… Я должна — у меня даже нет выбора.

— Бред какой-то, — сказала Эмили. — Слюнявая сентиментальщина. Я же вам объяснила, чего я хочу. Вы что, меня не поняли? Поняли? Ну тогда возвращайтесь в свою машину и скажите своему мужу, чтобы отвез вас обратно домой.

Бесшумно вошел Люка. В руках он держал шерстяного поросенка, шея которого была снова перетянута удавкой. Дойдя до середины комнаты, Люка молча остановился перед Харриет.

Харриет невольно ахнула.

— Уйди, — сказала Эмили. — Пожалуйста, уйди.

— Нет, не надо, — сказала Харриет — Люке, не Эмили. Люка продолжал смотреть на нее молча. Потом он сказал:

— Я тебя видел.

Лицо Харриет, только что походившее на застывшую маску с огромными серьезными глазами, тотчас преобразилось, неподвижные до этого момента черты исполнились страданием, нежностью и болью. Брови взлетели вверх, словно она силилась что-то сказать, но не могла.

— Я тоже, — тихо, почти шепотом выговорила наконец она. Двое молча изумленно разглядывали друг друга.

— Все, хватит! — крикнула Эмили, оборачиваясь к Люке. — Убирайся, черт возьми!

Люка, по-прежнему не обращая внимания на мать, задумчиво помахал рукой, после чего удалился так же тихо, как пришел. Харриет невольно подалась вперед, за ним. Слезы потекли по ее щекам.

Какое-то время Эмили разглядывала Харриет молча. Потом, словно вдруг прорвало невидимую плотину, из ее глаз тоже хлынули слезы. Она села за стол и уронила лицо на руки.

— Уходите, — не отнимая ладоней от мокрого лица, с трудом выговорила она. — Если в вас есть хоть капля порядочности, уходите…

— Простите…

Дверь тихо затворилась. Оторвав руки от лица, Эмили вцепилась в скатерть зубами и глухо, тоскливо завыла.

Люка, сидевший в окружении собак посреди солнечной лужайки, внушал своим тайным наблюдателям, которых сегодня у него было больше чем достаточно, самые разнообразные чувства. Со своей стороны он с чисто детской непосредственностью демонстрировал себя всем желающим, словно предлагая усматривать в своем присутствии кому что вздумается, от чуда до наваждения. Одет он был в шорты, школьную куртку поверх старенькой линялой футболки с Микки Маусом и стоптанные сандалии. Грязные худые ноги, торчавшие из куцых шорт, выглядели несоразмерно длинными, наводя на мысль о том, что дети в этом возрасте растут как на дрожжах. Собаки, все семь, были, разумеется, в сборе. Ершик, млеющий от возбуждения и сознания своей избранности, покачивался у Люки на руках, задрав лапы кверху и подставляя солнцу голый розовый в черных пятнах животик. Глаза его были блаженно зажмурены, черные в мелких морщинках губы растянулись в собачьей улыбке, обнажая острые белые клычки. Остальные собаки, все, кроме Лоренса, взирали на счастливчика со смиренной завистью, почтением и благоговением. Аякс, умевший всегда хранить солидное достоинство, возлежал рядом в позе сфинкса, лишь изредка подергивая влажным носом, его темные влажные глаза с густыми ресницами (как у красавицы-еврейки, говорила Харриет) были устремлены на дарующего милости Люку. Панда и Бабуин — неразлучная парочка — расположились на траве перед Люкой и утешали друг друга как могли: Панда валялся на спине в той же позе, что и Ершик, бесстыдно демонстрируя свой мужской орган и поросшее редкими коричневыми волосками брюхо, черный косматый Бабуин неловко терся о ребра друга, заодно помогая тому поддерживать равновесие. Оба были известные грязнули и умудрялись каким-то загадочным образом вывозиться в грязи даже в самую сухую погоду. Малыш Ганимед (всегда почему-то именуемый «малышом», хотя Ершик был не больше его) лежал в своей любимой позе коврика, уткнувшись мордой в ногу Люки между ремешками сандалии. Нога, по-видимому, источала бесподобный аромат, потому что время от времени он лизал ее, самозабвенно закатывая к небу блестящие, как две черные сливы, глаза. Баффи, вечный изгой, страдающий комплексом неполноценности, сидел чуть поодаль, позади Панды с Бабуином. У него были янтарные глаза с темными свисающими из уголков слезинками и рыжая усатая морда (ее туповатое выражение вмиг покорило сердце Харриет в Баттерсийском доме собак). Чтобы обратить на себя внимание, он время от времени жалобно скулил. Колли Лоренс, мнивший себя человеческим существом, сидел, бесцеремонно привалившись к плечу Люки и снисходительно поглядывая сверху вниз на все это собачье сборище.

— Что это за мальчик? — спросил Эдгар у Монти. — Наверное, какой-нибудь племянник?

За разговором они уже несколько раз обошли сад по дорожке, выстриженной в высокой, только-только входящей в колос траве. «Мы с тобой прямо как раньше, — сентиментально заметил по этому поводу Эдгар. — Помнишь, как в колледже мы любили ходить кругами по галерее?» Солнце вовсю наводило несколько поблекший за последние дни глянец, превращая пейзаж в райскую картинку из средневекового часослова. На картинке преобладало белое и зеленое.

Вдоль забора, отделявшего сад от Худхауса, росла белая наперстянка. Монти машинально сорвал один цветок и принялся изучать ярко-пунцовые пятнышки в его сердцевине. Кажется, про эти пятнышки что-то говорилось у Шекспира? Или то была не наперстянка, а какой-то другой цветок? Может, спросить Эдгара? Нет. Эдгар наверняка знает. Монти надел белую чашечку, как наперсток, себе на мизинец. Сегодня, по просьбе Харриет, он должен был рассказать обо всем Эдгару. По собственной инициативе Монти ни за что не стал бы этого делать, такого рода эмоциональные беседы слишком ко многому обязывают. Кроме того, Монти меньше всего хотелось, чтобы между Эдгаром и теми странными, завораживающими событиями, которые происходили сейчас в Худхаусе, протягивались все новые и новые нити. В самой сердцевине этих событий было что-то очень личное для Монти, что-то, чем он сейчас жил. Он не хотел посвящать Эдгара. Но Харриет попросила — значит, он должен подчиниться. Полчаса назад Эдгар говорил, что собирается ехать обратно в Оксфорд; но, услышав новость, он наверняка захочет задержаться. Думая обо всем этом и помахивая мизинцем в белом прохладном колпачке, Монти молча шагал по садовой тропинке, уже в сторону дома.

— Так что это за мальчик?

— Младший сын Блейза. — Монти смял цветок наперстянки и бросил его в траву.

— Извини, я не совсем понял… Что ты сказал?

— Блейз, как выяснилось, несколько лет содержал любовницу с ребенком. Харриет только сейчас об этом узнала. А этот мальчик сын Эмили Макхью, любовницы Блейза.

Монти готов был услышать в ответ горестное восклицание, но Эдгар молчал. Пауза так затянулась, что в конце концов Монти не выдержал и обернулся. Эдгар стоял на месте. На побагровевшем его лице отобразилось горестное, почти карикатурное выражение недоверчивости и негодования.

— Правда?.. Это что, правда?

— Да, — сказал Монти. — Я знаю это от Харриет. Ей хочется, чтобы ты тоже знал. Она держится прекрасно, — добавил он и поморщился, так глупо прозвучало это «прекрасно».

В темноватой прихожей желтоватые стройные пилястры перерастали под потолком в рельефные балки и сходились к центру, закручиваясь над головой причудливой спиралью.

— То есть ты хочешь сказать, что все эти годы… Да этому мальчику уже, наверное… И Блейз все это время обманывал свою жену… содержал любовницу и ни слова не говорил Харриет?

— Именно так. Можешь зайти выпить чего-нибудь. А потом уезжай.