Святая и греховная машина любви - Айрис Мёрдок

— Вот такие дела, — сказала Харриет. В голосе ее звучало нарочитое равнодушие, чего раньше тоже никогда не бывало. Ей вообще много чему пришлось научиться за этот день. Она сидела на кровати Дейвида, сам он сидел за столом, почти спиной к ней. Время от времени он перекладывал с места на место или поправлял на столе какие-то книги. Сквозь легкие пряди золотых волос (наконец-то он их помыл) Харриет был виден изгиб его скулы и разлившийся по щеке румянец.

— Понятно, — проговорил после паузы Дейвид, тоже подчеркнуто равнодушно, и обернулся. Он не смотрел на мать, но будто нарочно демонстрировал ей свое раскрасневшееся от сдерживаемого гнева лицо.

— Как видишь, твоему отцу захотелось свободы, — заключила Харриет. Фраза получилась идиотская, бессмысленная. Нельзя ничего комментировать, подумала она, у меня нет на это права. Лучше всего сейчас встать и уйти, только я не могу. Мне надо поговорить с Дейвидом, услышать от него хоть слово утешения. Мы с ним должны утешать друг друга… Но ее красноречие, так помогавшее ей в разговоре с мужем, теперь куда-то делось. Для сына у нее не было красноречия, не было убедительных слов, которые могли бы прикрыть голую и уродливую правду. Больше всего ей сейчас хотелось заплакать, но и плакать было нельзя. — Он очень сожалеет о случившемся, — сказала она чужим равнодушным голосом. — Сейчас мы с тобой должны быть к нему очень добры, понимаешь? Мы должны ему помочь. Для него это так важно.

— А эти его… Он их теперь бросит? — помолчав, спросил Дейвид.

— Нет, конечно, нет. Это невозможно. Там же маленький ребенок.

Снова повисло молчание, потом Дейвид бесстрастно произнес:

— Спасибо, что ввела меня в курс дела. И все, хватит с меня этой мути.

«Муть» — это было словечко Монти, подхваченное Дейвидом недавно.

— Дейвид, сыночек, постарайся понять. Конечно, трудно, конечно, все это так неожиданно — но что же теперь поделаешь. Так вышло, и нам теперь с этим жить…

— Я с этим жить не собираюсь! Я не хочу больше ничего об этом слышать.

Как все это оскорбительно для непримиримого юношеского целомудрия, думала Харриет, как больно и стыдно. Ей мучительно хотелось прикоснуться к Дейвиду, обнять его, прижать к себе — но удерживала гордыня; вернее, две гордыни, ее и его.

— Ну что ж, а я решила с ними познакомиться, — сказала она.

— Что ты говоришь, это невозможно!

— Почему нет? Блейз мой муж. Он мне все рассказал, так что теперь уже что есть, то есть, обратно не спрячешь.

Да я и не хочу, чтобы какая-то часть его жизни была спрятана от меня.

— Ты что, собираешься встречаться с этой?..

— Ты прямо как в девятнадцатом веке живешь. «Эта» — просто очень несчастная женщина, ей не повезло в жизни.

— Несчастная! Да она воровка, преступница!

— Дейвид, все то уже прошло…

— Ничего не прошло, ты сама сказала. Я не верю. И потом, с чего ты взяла, что он рассказал тебе всю правду?

— Я просто знаю. — Отчаянным усилием воли Харриет сдержала слезы. — Твой папа рассказал мне все, все до конца.

— Все равно, встречаться с ней — чистое безумие. Это ничего не даст, кроме новой порочной связи, которая будет тянуться и тянуться…

— Но связь уже есть, и она все равно должна тянуться.

— Ну вот, а я что тебе говорил!..

— Дейвид, ты будто нарочно не хочешь меня понять. Пока Люка не вырастет…

— Только, пожалуйста, не надо никаких имен.

— Блейз не может взять и бросить их, он в ответе за этих людей, он должен их содержать. Они есть, и так просто их не вычеркнешь. Люка твой брат. Ты ведь сам мне столько раз говорил, что хочешь иметь брата.

— Брата, а не какого-то гаденыша.

— Дейвид, ну зачем ты так. Уж кто-кто, а малыш ни в чем не виноват.

— Малыш!.. Слушать противно.

— Пожалуйста, Дейвид, постарайся мне помочь. Думаешь, мне все это нравится? Но мне ведь тоже Надо как-то жить дальше, надо нести свой крест, а не заливаться все время слезами.

— Я и стараюсь тебе помочь. Но все это так… гадко… и никогда уже не будет как раньше. Послушай, давай уедем куда-нибудь, а?

— Уедем?

— Ну да. В Италию, например. Вдвоем — только ты и я. А он пусть тут сам все расхлебывает. Скажи ему, пусть избавляется как угодно от этой своей семейки, пусть назначает им какое-нибудь годовое пособие. Ты как хочешь, а мне такая родня не нужна.

Дейвид готов уехать с ней в Италию! Еще вчера, услышав такое, Харриет была бы на седьмом небе от счастья. Увы, теперь и это невозможно. Она вдруг с неожиданной остротой почувствовала, как страшный омут затягивает ее все глубже и глубже. Опять стало трудно дышать. А это счастье, мелькнувшее только что, — кто знает, вернется ли оно когда-нибудь?

— Я не могу уехать, не могу оставить его в беде.

— У него-то что за беда? Ты же его простила.

— Пожалуйста, Дейвид, не надо иронизировать. — Слезы все-таки прорвались сквозь волевой заслон, и Харриет попыталась зажать веки пальцами. Помолчав немного, заговорила снова: — Дейвид, ты тоже должен его простить. Пожалуйста. Это очень важно.

— Послушай, я не собираюсь обсуждать это — ни с ним, ни с кем другим. Такие личные вещи — это же тайна, понимаешь?.. Во всяком случае, я не хочу, чтобы вся эта мерзость стала известна у меня в школе.

— Да, пока тайна… — сказала Харриет. Пока тайна, но что-то будет дальше, мысленно добавила она. — Ну, словом, я не могу сейчас уехать.

— Боишься его с ними оставлять?

— Нет. Конечно, нет.

— Извини, я несу чушь, — Дейвид сжал губы и, откинув с лица длинную золотую прядь, впервые за весь разговор взглянул на Харриет. — Просто от всего этого у меня такое мерзкое чувство… я должен от него как-то избавиться. В общем, для меня этих людей просто не существует, так что можешь о них даже не заговаривать — их нет. Во всяком случае, они никогда — слышишь, никогда! — не должны даже приближаться к этому дому. Я тоже здесь живу, и я имею право требовать, понятно?

Мать и сын смотрели друг на друга озадаченно, словно не узнавая. Мир стал другим, и сами они были теперь какие-то другие, но вести себя по-новому еще не научились.

— Хорошо, — сказала Харриет, словно делая уступку в переговорах. Она понимала, что сейчас ей придется уйти и что больше у нее не будет возможности побеседовать с сыном по душам. — И все-таки, Дейвид, постарайся быть добрым, когда будешь говорить с папой. Не надо притворяться, будто ничего не случилось, это слишком жестоко. Ему очень, очень стыдно перед тобой…

— Пожалуйста, не надо разговаривать со мной таким тоном. Ты вообще не должна так говорить. Попробуй взглянуть на все это со стороны.

— Я попробую. Но и ты, пожалуйста, постарайся сбросить это равнодушие…

— Я тебя уверяю, я совсем не так равнодушен, как тебе кажется. А теперь, прошу тебя, уходи, слышишь, уходи!..

— Постарайся…

— Пожалуйста, уходи.

— Она сидит в машине, около дома, — сказал Блейз. — Ну, не совсем около дома, за углом.

— Интересно, почему это не около дома? — спросила Эмили. — По-моему, ты меня просто дурачишь.

— Я подумал, так лучше… На всякий случай, вдруг ты не…

— Мог бы предупредить.

— Я и предупредил! Я же три раза повторил тебе по телефону.

— А я тебе не поверила. Думала, это розыгрыш.

— Розыгрыш?

— Значит, ты ей все-таки сказал. Бедная миссис Флегма. И как она приняла новость?

— Великолепно.

— Бедная великолепная миссис Флегма.

— Я хотел сказать, она не устраивала никаких сцен, она все поняла. И она не требует, чтобы я тебя бросил.

— Как мило с ее стороны.

— Эмили, — сказал Блейз. — Не надо так. Помоги мне. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, помоги.

— И что, по-твоему, я должна делать? — спросила Эмили. — Прыгать от радости, что она отнеслась к тебе с полным пониманием и не требует развода? Разве мне это что-то дает? Ничего.

— Она хочет с тобой познакомиться. Ты не думай, она не держит на тебя зла. Конечно, для нее это был жестокий удар, но она изо всех сил старается…

— А я не хочу с ней знакомиться. Не хочу смотреть в ее самодовольное лицо, понятно? Мне это не интересно. Ты понял меня? Не интересно!

— Но я ее уже привез…

— Как привез, так и увезешь, я ее не приглашала. Я девять лет ее ненавидела, девять лет желала ей смерти. И вот теперь ты соблаговолил наконец во всем признаться — а она, насколько я понимаю, тебя простила. И что это для меня меняет? Ничего. Ты просто отобрал мой козырь, вот и вся разница. Раньше я могла тебе пригрозить, что все ей расскажу. Радости мне, правда, от этого не было никакой, разве что полюбоваться иногда, как ты в штаны наложишь со страху, — но хоть это. Ты лишил меня маленького удовольствия — вот и все. Хотя нет, не все. Я вижу, ты чертовски доволен тем, как все обернулось, прямо раздулся весь от важности. В зеркало сегодня не заглядывал? Лоснишься как обожравшийся кот. Она, видите ли, его простила, а он на радостях опять в нее влюбился, он просто счастлив! Счастлив он, черт побери!.. — Эмили с силой размахнулась — стакан хереса, дрожавший все это время в ее руке, полетел в камин, осколки брызнули во все стороны. Глотая сердитые слезы, она на миг отвернулась — а когда повернулась обратно, увидела стоявшую в дверях Харриет.