Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Весь остаток вечера она молчала. Ростик обратил на это внимание только по дороге домой. Не поворачивая головы и продолжая с обычным небрежным изяществом управлять своим послушным «Москвичом», Ростик спросил:

— Что с вами, Иринушка?

— Голова разболелась.

— Я так и думал.

Когда они поднялись на лифте и стали прощаться, Ростик взял руку Ирочки и неожиданно потерся о нее щекой. Это вышло очень трогательно, совсем по–детски. Ирочке бешено захотелось броситься ему на шею, и она заторопилась к дверям. Ключа у нее не было. Открыл Иван Егорович, он ждал ее.

— Ты что? — спросил он, глядя на нее пристальнее, чем всегда. — Болеешь?

— Болею, — ответила Ирочка, только бы не разговаривать и поскорее зарыться носом в подушку.

— Вид неважный.

— Скоро пройдет, — механически сказала Ирочка, сама не зная о чем. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Володька приходил.

Эти слова Ивана Егоровича Ирочка услышала уже из своей комнаты. Она вдруг почувствовала яростную злобу против Володьки.

— Не пускайте его! Никогда больше не пускайте! — закричала она дяде.

Глава двадцать четвертая

Крик души

Это было дня через три после «Лебединого озера». Ирочка проснулась в немыслимо радостном настроении. Еще во сне ей казалось, что она не спит, а лежит утром с открытыми глазами в своей старой комнате и видит над собой знакомый зеленоватый с трещинами потолок. Когда она проснулась, действительность показалась ей веселым и радостным сном. Все перепуталось, хоть караул кричи.

Ирочка прислушалась. Словно по ее заказу, раздалось негромкое пение. Пел негр, ее любимый негр из музыкальной коллекции Ростика «Сант–луи–блюз». Ростик сейчас открыл дверь на балкон и занимается гимнастикой под музыку. Ирочка счастливо зажмурилась. Ростик выбрал ее негра… Значит, думает о ней.

В комнату без стука вошел Иван Егорович.

— Не спишь?

— Не сплю.

— А чего не встаешь?

— Лень.

Раз на работу не ходишь, могла бы дяде завтрак приготовить.

— А ты откуда знаешь, что я на работу не хожу?

— Знаю, — значительно ответил Иван Егорович.

— Дядечка, это временно.

— Ой ли?

— Че… сло… — Ей так хотелось сейчас стать маленькой и говорить, как малышастики. — Че… сло…

— Навряд ли.

— Временно, временно! — с радостным вдохновением врала она ему и самой себе.

Ирочка и в самом деле не послушалась Елены Васильевны и не уволилась из бригады. Она выпросила в тресте месячный отпуск за свой счет. Трест запросил бригадира. Дема ответил: обойдемся. Ирочка по–прежнему числилась в бригаде, но на работу не ходила.

— Какое там временно! — Иван Егорович вспылил и по своей старой привычке подошел к окну. Нервничая и сердясь, он любил становиться спиной к собеседнику. — Что врать–то! Будто я ничего не знаю! Вчера тут всю твою жизнь порешили.

— Кто порешил?

— Кто!.. Моя… и та… мадама, пес ей в душу!

— Я ничего не знаю. Че… сло…

— Не строй ты из себя малое дитя! Ее замуж выдают, а она — че… сло… Будто не знаешь!

— Да что? Что?!

— Ирка, не прикидывайся!

— Скажи, что?

Иван Егорович повернулся к ней и медленно, будто давая показания на суде, заговорил:

— Они между собой во всем сошлись. Без твоего согласия. Нина Петровна одобряет, а Елена Васильевна закрепляет, будь она… Они тебя замуж выдали за этого ихнего… голубого! — Иван Егорович не пытался скрыть своего презрения к Ростику.

Он ждал, что скажет Ирочка. По своим старым правилам, он свято верил в раскрепощение женщины и ждал, что Ирочка ответит правильно. А она ответила, по его мнению, постыдно.

— Так ведь замуж! — легкомысленно сказала она.

— Без твоего согласия?

— Ну и пусть!

— Как пусть?! — крикнул Иван Егорович.

— Так ведь замуж, дядя! За–муж!

Этого он понять не мог. Для него идеалом женщины была Марина Раскова, которая во время войны командовала женским воздушным полком. А тут что было? Из–за своего презрения к голубому Иван Егорович забывал, что Ирочка могла полюбить Ростика именно за то, что он голубой.

— Неужто ты… — Иван Егорович содрогнулся всем своим существом. — Неужто ты неравнодушна к голубому?

— Неравнодушна, дядя.

Иван Егорович умолк и долго не мог произнести ни слова.

— Тогда молчу! — наконец сказал он. — Тогда все.

Ирочка решила поговорить с ним по–хорошему.

— Иван Егорович, ты же умный человек.

— Вот уж не знаю.

— Неужели это так важно, какой на нем костюм: синий, коричневый или голубой? Теперь мода на голубые.

— Дело не в костюме. Ты на него самого взгляни. У него же в голове сквозняк. Это не Володька.

Ирочка вскочила с постели. Лицо ее вспыхнуло от негодования.

— Что Володька, что Володька?! — закричала она. — Я знаю, он тебе нравится. Я тоже хотела его полюбить. А он что? Что в нем есть, кроме грубой силы? А что он умеет? Да, он неглуп, это правда. Но ум у него глупый! Газет не читает, на читках сидит, как слепой старик. Ну, хорошо, положим, я вышла бы за Володьку. Скажи, какое это будущее? Пришли с работы, закусили, он — на койку, я — стирать, готовить еду на завтра, убирать комнату. Театр он презирает. В кино любит приключения. Книг не читает. В день получки — в ресторан со своим другом Демой. Не хочу я больше слушать про Володьку! Ты не обижайся, что я кричу. Не сердись на меня. Честное слово, это от души!..

Настало долгое молчание. Иван Егорович в эту минуту думал не о Володьке, а о Ростике.

— Мне так хочется, чтобы было красиво! — с болью сказала Ирочка. — Но если теперь, когда мы молодые, так некрасиво, то чего же ждать дальше?

— А что красиво? — уже без раздражения спросил Иван Егорович.

Ирочка рассердилась.

— А то красиво, что красиво! Красиво, когда тебя не хватают, как не знаю что. Когда у человека просто–напросто есть культура. Когда человек танцует, когда он внимателен к тебе. И вот что я тебе скажу, Иван Егорович. С человеком, который читает английские книжки, мне гораздо интересней, чем с Володькой, который и по–русски–то читать не желает.

Слушая Ирочку, Иван Егорович думал о том, что случилась беда. Его драгоценная Ирочка была восхищена Ростиком. Иван Егорович был не слишком сведущ в делах любви, но чутьем старого человека понимал, что Ирочка не любит Ростика. Нет, нет, тысячу раз нет! Она просто восхищена. Но беда в том, что это восхищение она принимает за любовь.

Просто, по–житейски Иван Егорович не ставил Ростика ни во что. Случись с ним что–нибудь в жизни, сразу пойдет плутать, как слепой котенок. Что же касается требований, отличающих культурного человека от мещанина, то их Иван Егорович Ростику и не предъявлял.

— Выйду за него замуж или нет, — успокаиваясь, сказала Ирочка, — одно я знаю твердо: он человек передовой.

Ивана Егоровича передернуло.

— А что это значит: передовой? — спросил он с деланным спокойствием.

— Зачем я буду повторять общеизвестные слова?

— Ничего, повтори.

— Не хочу!

— Передовой! — взорвался Иван Егорович. — Ничего ты не понимаешь! Передовой — это не каждый третий и даже не каждый сотый! Если он чешет по–английски — значит, передовой?

— Я не так сказала.

— А как?

— Сам скажи.

— И скажу.

— Только общих слов не повторяй!

— Пожалуйста. Передовой — Володька.

Ирочка упала на подушку и громко расхохоталась.

Это так обидело Ивана Егоровича, что он не счел нужным что–либо объяснять, повернулся и вышел из комнаты.

— Дядя, дядечка! — звала его Ирочка. — Вернись! Не обижайся! Извини!

Но ему пора было уходить, и он ушел, так и не извинив дорогую его душе племянницу. Или дочь. Пожалуй, даже дочь.

Утомившись валяться без дела — безделье начинало ее угнетать, — Ирочка стала одеваться. «Почему Володька?» — спросила она себя, стараясь понять, как мог дядя после всего того, что она сказала, так странно вознести Володьку. Передовой! Смейся не смейся, но ведь Иван Егорович имел что–то в виду. Только дуракам может казаться, что ее Иван Егорович — наивный человек. Он кристальный — это правда, но вовсе не наивный.

Передовой? Пусть. Ирочке все равно сейчас не до него. Одна–одинешенька, с длинным полотенцем на плече, она босиком летает по паркету, как умеет летать только одна Уланова. Дел у нее, в сущности, никаких нет, но все–таки она что–то делает, вспоминает о чем–то важном, но тут же забывает. Самое важное, конечно, то, что говорил Иван Егорович, надеясь заразить ее своим презрением к Ростику.

Она летит на кухню и зажигает газ, ставит кофейник. «Ростик, Ростик», — твердит она про себя. Вы только подумайте! Не сказать ей, Ирочке, что он решил на ней жениться! Она летит обратно в свою комнату, расчесывает волосы. «Ростик, Ростик, мог же ты сказать мне первой…» Присев на кровать, она минуту остается неподвижной. Конечно, это и есть культура — ей, Ирочке, сказать обо всем последней. Культурный человек должен иметь выдержку. Она летит в другую комнату, распахивает дверцы буфета, не понимает, что ей нужно. «Ростик, Ростик, значит, ты уже рассказал обо всем своей устрашающе умной матери…» Как далеко зашло! Елена Васильевна уже говорила обо всем с Ниной Петровной. Ирочка летит в ванну, открывает все краны, но вылетает оттуда, хватает телефонную трубку. Она хочет позвонить ему, но ей страшно. Не надо, еще очень рано.