Яма - Борис Акунин

class="p1">– Подземелье, опять подземелье. Как они мне надоеть, – проворчал азиат. – Ничего, открывать без электрический замок.

Отошел на шажок, вывернулся и как ударит ногой – дверь соскочила с верхней петли, покосилась. Открыл створку, с интересом посмотрел на кабину.

– Посидите, пожалуйста, тут, пока я не вернуться, – обратился он к Зальцарту, вновь сделавшись вежливым. – У меня еще будут к вам вопросы. Только никуда не уходить, пожалуйста. Если вы не против, на всякий случай я вас связать.

Он очень быстро и ловко прикрутил руки Карла-Фридриха к подлокотникам шнуром от телефонного аппарата.

Поклонился, шагнул в лифт, прикрыв за собой покосившуюся дверь. Заурчал подъемник.

Зальцарт стал извиваться, но понял, что распутаться не получится. Закричал:

– Эй, кто-нибудь!

Было только без пяти семь, но иногда кто-то из ночной смены приходил раньше.

Кабинет озарился ослепительно ярким сиянием, наполнился грохотом и дымом. Лопнули и вылетели стекла, разлетелись бумаги. Через несколько секунд пыль и копоть осели. Черные обугленные стены, обломки мебели, разбросанные куски багрового мяса – вот всё, что осталось. Пахло гарью, химией, требухой и розовым маслом.

Когда появляешься на свет с именем «Джон Смит», у тебя два пути: или воспользоваться удобствами незаметности и затеряться в многотысячной массе всех Джонов Смитов, или, наоборот, всю жизнь доказывать себе и окружающим, что ты не аноним и не серое ничтожество, а the Джон Смит, единственный и неповторимый, а прочие джонсмиты – жалкие самозванцы.

Если бы судьба предоставила выбор, он возможно предпочел бы первое – никогда не любил выпячиваться. Потому что когда все на тебя пялятся, а ты никого не видишь, это опасно. Но опции быть таким же, как все, у слепорожденного нет. Ты обречен быть особенным.

В юности он придумал писать после имени инициал «F». Когда спрашивали, что это за сокращение, отвечал по-разному: «Филибер», «Филиас», «Фердинанд». На самом деле полное имя, которое он себе придумал, было John Fuck-you-all Smith.

«Джоном Ф. Смитом» он оставался и теперь, когда второй компонент из задиристой декларации превратился в профессию. Но сам себя называл «Минотавром», а свое подземное обиталище – «Лабиринтосом».

Оно было тщательно спланировано и превосходно обустроено.

Место – Карлсбад – он выбрал по двум соображениям. Одно деловое, второе личное.

В деловом смысле очень удобно находиться не на краю Европы, в Лондоне, а в самом центре. Минотавр привык планировать на годы вперед. Из Карлсбада близко и до Будапешта, и до Вены, и до Берлина, да и Санкт-Петербург не столь далеко, а Нью-Йорк все равно в другом полушарии, с ним связь по телеграфу – хоть из Лондона, хоть отсюда.

А еще он перенес главную контору в Карлсбад из-за целебного источника. Тело у Минотавра было хилое, капризное, требовавшее заботливого ухода. Главная контора «Гнома» стояла прямо над пещерой, в которой бил термальный ключ с волшебной водой. Вокруг источника и был выстроен Лабиринтос. Каждое утро начиналось с укрепляющей ванны, дававшей заряд на весь день. По субботам, когда из Кюлунга приезжала очередная гурия, Минотавр просиживал в горячей воде вдвое дольше обычного, и энергия Земли заряжала его булькающей силой.

Лабиринтос был личной маленькой Вселенной, в которой Минотавр безраздельно царствовал и которую полностью контролировал. Зрение здесь не требовалось, оно было лишним. Ни один луч света сюда не проникал.

Повсюду царил идеальный порядок. Ни одна вещь не смела стронуться с раз и навсегда отведенного ей места. Затейливо и сложно расположенные шестнадцать комнат имели каждая свое назначение: Спальня, Кабинет, Столовая, Ванная, Мечтательная, Эротическая, Массажная, Комната Янашека, Комната Луня, Телеграфная, остальные – инструментальные.

Лабиринтос обслуживали два камердинера: чех и китаец, оба тоже незрячие, причем Лунь наверх никогда не поднимался и тамошние даже не догадывались о его существовании.

Мир был невидимым, но прекрасным, просто красота здесь была осязательная, обонятельная, вкусовая и звуковая.

Вместо картин – скульптуры, мебель резная, шкафы с барельефами. Прикосновение к любому предмету было наслаждением. К категории удовольствий относились и сеансы массажа. У Луня магические пальцы, от их прикосновения тело оживало и пело.

У каждого помещения собственный аромат, источаемый курительными палочками и кадильницами. Просыпаясь, Минотавр вдыхал аромат свежего луга, принимал ванну в хвойном лесу, мечтал о будущем в легком маковом дурмане, и так далее.

За вкусовые изыски отвечал Янашек, он был отличный гастроном, умевший готовить блюда всех стран мира.

Но главным источником красоты был, конечно, Звук. Во-первых, музыка, которую исполнял сам Минотавр в инструментальных комнатах: Фортепианной, Скрипичной, Флейтной, Тромбонной. Во-вторых, поющие полы. Они были повсюду – и в комнатах, и в коридорах, и на спиральной лестнице, которая спускалась от лифта на жилой этаж. И каждое помещение звучало на свой лад – негромко, но у Минотавра был очень острый слух, и он всегда знал, где находятся слуги, без труда отличал тяжелый шаг Янашека от порхающей поступи Луня.

Слух обеспечивал и связь с конторой. В кабинете у заместителя были устроены секретные отверстия, трубы оттуда тянулись в кабинет Минотавра, и он мог слышать каждое слово, произнесенное наверху. У славного Зальцарта имелась очень удобная привычка: размышлять вслух. Поэтому почти всегда было понятно, над чем он ломает голову.

В самом начале седьмого, закончив читать пальцами отчеты с обоих строительств, парижского и берлинского, Минотавр позвонил заместителю узнать, нет ли новостей. Накануне произошло катастрофическое событие: погиб Конеголов. Какой-то бешеный японец, неизвестно кем присланный и на кого работающий, обезглавил всю боевую службу Организации.

Прочитал еще раз вчерашнюю телеграмму. Телеграф в Лабиринтосе был тоже специальный, пробивавший на ленте дырочки.

«Дорогой Нютоу, – писал Яньло, называя Минотавра на свой китайский лад. («Нютоу» означало «Быкоголов».) – Мы очень скоро найдем и обезвредим агрессора. До вас он не доберется, он даже не догадывается о вашем существовании. Берлинский казус произошел из-за моего легкомыслия. Бедняга Мамянь погиб по моей вине. Но конфликт будет урегулирован в самое ближайшее время. Тем не менее на всякий случай примите дополнительные меры предосторожности».

Чтобы Яньло каялся – это было неслыханно и очень тревожно.

Вдруг из слуховой трубки донесся скрип стула, топот, крик: «Охрана! Сюда!»

Минотавр встрепенулся, весь обратился в слух.

Вот так штука! Загадочный Японец все-таки добрался до Карлсбада!

Разговор между Зальцартом и человеком, который вместо «л» произносил «р» и шепелявил на звуке «т», Минотавр подслушал, стоя подле ликвидационного пульта и держа руку на рычаге.

Минотавр нервничал, лишь когда в будущем могло произойти нечто опасное. Когда же опасное уже случилось, на смену тревоге приходило возбуждение.

От