Между Амуром и Невой - Николай Свечин

Арестанты вполне удовлетворились этим объяснением и принялись за карты, причем радостный Лямин сразу стал выигрывать. Алексей же уселся поближе к свету и начал разбирать дневник.

Всего уцелело двенадцать страниц: две первых и десять последних. Дневник открывался разъяснением цели экспедиции и описанием её состава. Оказалось, что она была направлена в Омскую губернию по личному распоряжению директора канцелярии Военного министерства генерал-лейтенанта Кауфмана (будущего туркестанского героя). Поручение — составить карту малоизученного участка на юго-востоке губернии в районе Шайтан-озера, а заодно изучить некие загадочные пещеры в его окрестностях, о которых местный исправник доносил какие-то удивительные сведения… Начальником экспедиции назначался капитан Воробьев из Военно-топографического депо Главного штаба; поручик Таубе состоял его помощником. Кроме них прикомандированы были еще два офицера, партикулярный геолог и шестнадцать казаков с урядником.

Введение обрывалось на полуслове, дальше были вырваны страниц пятьдесят, и начиналась заключительная часть повествования, причем речь в конце пошла про пещеру. Предпоследняя запись гласила, что экспедиция обнаружила в предгорьях Алтая (Таубе указывал координаты) странное отверстие в породе, диаметром в две сажени, которое вело вниз под углом строго сорок пять градусов. Ход больше напоминал тоннель искуственного происхождения, нежели природный феномен, и стены его были идеально гладкие и блестящие, словно облитые жидким стеклом… Последняя запись гласила: «Завтра спускаемся в тоннель как можно глубже с целью обследовать его».

— Эй, «зеленые ноги», — окликнул Алексей Лямина, дочитав дневник до конца. — Где ты, говоришь, нашел тетрадку? В Омской губернии?

— Не, в какой Омской! В Забайкалье, около Хилка.

— Точно в Забайкалье? Ты тут мне гвоздя не забивай![126]

— Ей-бо! Аккуратненько так на камне лежала, словно её кто за час передо мной поклал. Я всё кругом обежал, думал ещё что найти, да нет, одна тайга с бурундуками…

— А пещеры были поблизости?

— Пещер на Хилке изрядно.

Что было делать с тетрадью? Везти ее с собой в Нерчинск Лыкову представлялось опасным: мало ли что там его ожидает? И он пошел в канцелярию, чтобы оттуда послать находку самому себе, в Петербург на Шпалерную. Заодно надо было увидеться со Щастьевым, рассказать ему про Бомбиста, настоящего и мнимого шпионов, и отпроситься в бани.

Когда на следующий день, помытые и умиротворенные, они с Челубеем возвратились в острог, в глаза сразу бросилась повышенная суетливость караула. У главного корпуса стояло несколько щегольских колясок; через двор нёсся, сломя голову, конвойный штабс-капитан с пачкой рапортов, а арестанты возле церкви радостно поздравляли с чем-то друг друга.

— Брат, что случилось-то? — Челубей поймал за ворот одного из них.

— Кандыбу отставили! — ошалело крикнул тот. — Есть Бог на небе! Всегда я им это говорил — есть!

— Как отставили? За что?

— За то, что зверь, — убеждённо ответил каторжник. — Приехал сам губернатор и привёз бумагу из Питера. Кандыбу — к чертовой матери, заместо него Щастьева поручика. Теперь у нас другая жизнь начнется!

Глава 23

Нерчинский каторжный район

Вечером того же дня лобовские эмиссары выехали из Томска далее на восток, в ямщицкой тройке с малым конвоем. Уголовными преступниками они не считались, платили исправно, и начальство не видело причин отказывать странным «спиридонам».

Начался последний отрезок пути в 2700 верст до Нерчинска через Красноярск, Иркутск и Верхнеудинск. От Томска начинаются жидкие леса с болотами и идут до Енисея. Путники вкусили полной мерой все тяготы Сибирского тракта: вечно пьяных возниц, немыслимые ухабы, жуткую мошку и полуживых от тяжелой службы лошадей. Даже опытный Лыков, объездивший уже и Европу, и Кавказ, нигде еще не встречал такого… На печально знаменитой Козульке — двадцатидвухверстовом, самом страшном переходе за Ачинском — коляска сначала дважды опрокинулась, а затем развалилась прямо на ходу. Лыкова и Челубея вывезли из беды почтальоны. Солдатик, что сопровождал их, сломал при падении ключицу и остался на станции Чернореченской. Дальше они ехали уже без конвоя, на вольных (в Сибири именуемых «дружками»), выдавая себя за торговых людей. То и дело обгоняли лобовцы пешие этапы, по колено в грязи месившие тракт. И арестанты, и конвоиры равно выбиваются из сил, а некоторые просто падают и умирают на этой адской дороге. Навстречу попадались длинные чайные обозы из угасающей уже Кяхты, а также казенные золотые эстафеты с кабинетских приисков, везущие по оказии в отпуск в Европу сибирских чиновников с семьями. Часто встречались идущие туда же, на запад, люди группами по пять-семь человек, одетые в рваные полушубки и азямы, тихие, боязливые, за версту сходящие с обочины и сдергивающие шапки — беглые с каторги. На тракте никому в голову не приходило ловить их или спрашивать документы; уж ежели сумели обогнуть Байкал и проскочить благополучно мимо Иркутска — их счастье, до самого Томска теперь не тронут.

Проехали самый красивый город восточнее Урала — Красноярск, переправились через суровый Енисей и оказались наконец в тайге. Потянулись бескрайние и однообразные леса, наполненные цветущими травами, но не дающие ничего взору — одна и та же бессменная картина с утра до вечера. Дорога стала лучше, а беглых на ней больше. Начали попадаться староверческие села. Сектаторы[127] — наиболее здоровая часть здешнего населения; в одном только Забайкалье их проживает более сорока тысяч. В Западной Сибири староверов называют «каменщиками», а в Восточной — «семейскими». Честные и трудолюбивые, они выгодно отличались от так называемых сибиряков, потомков каторжников и поселенцев, прославленных злобой и ленью. Села, поставленные сектаторами, вытянулись вдоль тракта. Они приятно поражали чистыми домами, а еще более гордыми и гостеприимными людьми, трудолюбием составившими себе невиданный в России достаток. Огромные шестистенки, комнаты заставлены фикусами и венскими стульями, стены обиты суконными обоями с ворсом — благодать! И у каждого в горнице — духовные книги…

Столицу Восточно-Сибирского генерал-губернаторства город Иркутск проскочили быстро; запомнился он Китайской улицей с китайской же ярмаркой, где Челубей, к горю хозяина, ударом кувалды сломал силовой аттракцион. Пересекли на шхуне неповторимый Байкал, наняли в Верхнеудинске курьерских и помчались дальше. Перевалили невысокий Яблоневый хребет, и через Читу, Нерчинск и Сретенск вышли на Кару. Всё, приехали!

Нерчинский каторжный район охватывает все Забайкалье до слияния Шилки с Аргуном и занимает площадь 650 000 квадратных верст. Это — как Франция, Бельгия, Нидерланды и Швейцария вместе взятые… Административным центром района является вовсе не Нерчинск, а Нижняя Кара. Название это здесь расхожее. Собственно Кара — это небольшая речка, впадающая в Шилку в двухстах верстах ниже Сретенска. В этом месте угрюмые лесистые горы расступаются и создают очень живописную и просторную долину; в центре ее расположен первый поселок Усть-Кара. В пятнадцати верстах выше по течению находится Нижняя Кара, местная столица, в которой живёт всё здешнее начальство. Ещё в тридцати верстах выше, где долина исчезает и снова появляются горы, притулилась третья Кара — Верхняя. В районе находятся четыре исправительных тюрьмы (одна из них политическая), и четыре группы собственно каторжных тюрем на казенных серебряно-свинцовых рудниках; всех арестантов числят в три тысячи человек. Охрана — четыре пехотных казачьих батальона и жандармская команда при «политиках».

Лыков с Челубеем добрались до Нижней Кары на сорок третий день после выхода из Москвы. Была уже вторая половина августа; густо резвилась мошка, стояло тягучее теплое сибирское лето. Городок разросся вокруг новой тюрьмы на шестьсот заключенных, самой большой в Забайкалье. Площадь перед ней сформировали каменные здания администрации и каменная же церковь, все остальное вокруг было скроено из лиственницы. Веером от площади расходились улочки с крепкими ухоженными избами с палисадами, затем вскоре они вдруг обрывались, и вверх по склонам сопок карабкались уже пригородные слободы, застроенные какими-то грязными курятниками. Самая высокая из сопок удивляла своим видом: одна половина её была лесистой, а вторая лысой, как голова каторжного. По этой причине гору прозвали Арестантская башка; туда ходили за дровами. Город состоял из трех частей: ядро — тюрьма и власть; мякоть вокруг — мещане и прочие люди свободных сословий; и наконец снаружи, словно скорлупа — колонии поселенцев. Эти клоаки окружали каждый город в Забайкалье; в них селились вышедшие из каторги, и еще так называемые «вольные», то есть, каторжники, кто своим поведением, а чаще деньгами выслужил легкие работы.