Между Амуром и Невой - Николай Свечин

— А вот вам и настоящий шпион.

— Этот мазурик?

— Самый что ни на есть шпион. Австро-венгерский, хотя по нации галицийский хохол. Зовут Кость Зарудный. Попался жандармам, когда рисовал фортификации Васильковского укрепления под Киевом. Он в Подолии целую тайную организацию мазепинцев создал! Главная идея у них была — независимое королевство Украина с каким-нибудь германским князем на троне. Слово-то какое выдумали: Украина! лишь бы не говорить «Малороссия»…

Челубей иронично хмыкнул, а Лыков — нет; он знал это дело по секретным сводкам и ничего весёлого в нём не находил.

— Там всё серьёзно было, — пояснил Наговицын. — Австрияки много денег дали, и заставили заниматься шпионством. Зарудному напаяли восемь лет каторги, но до Нерчинска хлопец так и не доехал. Нашему Кандыбе письмо пришло, из самой Вены. Говорят, ихний начальник разведки, тоже майор по чину,[119] похлопотал за своего человечка. Да ещё наверное приложил кое-что к конверту. Письмо-то не по почте ехало, его какой-то жидок привёз и вручил Кандыбе лично. Зарудного приставили к пекарне. Теперь он завсегда с хлебом! Пересыльная тюрьма — это же не каторжная; а срок ему засчитывается, поскольку он оставлен здесь по воле администрации.

— Это что получается, — возмутился Лыков, как бывший солдат. — Австрияк написал сюда…

— Как майор майору, — ехидно вставил Челубей.

— …и наш смотритель своею властью пойманному с поличным шпиону заслуженное наказание облегчил?

— Верно.

— Ну у вас тут и порядки, — только и вымолвил Алексей, а про себя решил, что так этого не оставит; покатает ещё Кость свою тачку.

— Вот, возможно, самый забавный персонаж нашего заведения, — Наговицын ткнул пальцем в нового арестанта. Хлипкого сложения, седенький и уже сильно не молодой, он был одет несколько рассеянно, но аккуратно. Взгляд человек имел странный: задумчивый, устремленный в какие-то, одному ему видимые пространства… Кандалы тихонько позванивали на ногах чудака и, очевидно, нисколько ему не мешали.

— А он в своем ли уме?

Митрофан хохотнул:

— В самую точку вопрос; да вот ответа на него никто не знает. Это Сноговский, приват-доцент Петербургского технологического института.

— За что это приват-доцента, да в каторгу?

— Сноговский участвовал в ограблении ювелирного магазина Казакова в Гостином дворе.

— Не может быть! — воскликнули питерцы. — Этот божий человек?

— Вот-вот. Сей божий человек прожёг «шопенфиллерам» два несгораемых шкапа с бриллиантовыми украшениями. Причем именно прожёг, каким-то особенным лучом собственного изобретения. В магазине полиция нашла машину Сноговского и электрическую батарею, которую он позаимствовал из института. Батарея и выделяла этот луч. Вся приблуда весила несколько пудов. Налетчики разобрали стену из соседнего помещения, втащили вчетвером машину, а взяв камни, смылись, бросив приват-доцента с его железяками. Тот постоял, поохал да и тоже убежал; но по батарее его сыскали и дали шесть лет каторжных работ. А «шопенфиллеров» и сверкальцы[120] так и не нашли…

— Луч Сноговского прожег листовую сталь? — заинтересовался Челубей. — Не может того быть. Это же такое важное изобретение получается!

— Я читал его статейный список в канцелярии. Всё было так, как я вам рассказываю.

— Да его не в каторгу надо, а в науку! Пусть развивает свои лучи на пользу российской промышленности.

— Некоторое время его держали военные, но потом объявили шарлатаном и отдали полиции. Это есть в его деле.

— Я хочу с ним поговорить о его изобретении, — неожиданно загорелся Недашевский. — В корпусе физику хорошо преподавали, я ее любил — пойму. Только он рассказывает ли о об этом?

— А ты дай ему коробку папирос, он тебе всю душу раскроет. Страдает очень приват-доцент без курева.

Яков так и сделал. Беседа его с изобретателем длилась более получаса. Лыков с Наговицыным стояли поодаль, а Сноговский что-то охотно, даже с жаром объяснял Недашевскому и чертил прутиком на земле длинные формулы. Исписал их два аршина; Челубей переспрашивал, морщил лоб, кивал головой… Однажды до слуха Алексея долетела фраза, сказанная изобретателем-«шопенфиллером»:

— …Если человечество научится вырабатывать электричество большой мощности, я смогу дугой Вольта резать и сваривать металлы любой толщины, строить мосты, изготавливать без единой заклепки броненосцы! В металлической промышленности откроется новая эра![121]

В конце беседы Челубей уважительно пожал лектору руку, подарил рубль на курево и вернулся к своим спутникам. Он был сильно озадачен.

— Ну, не знаю. Я понял меньше половины, но, если этот человек прав, его изобретение сулит переворот в целом ряде отраслей хозяйства. А его — в Сибирь, в кандалах…

Последняя удивительная встреча ожидала тоуристов уже при входе в свой балаган. Им попался огромного роста негр, у которого из-под арестантского халата высовывалась синяя ливрея с золотыми басонами!

— То Абдулка, — пояснил Наговицын. — Майор Кандыба сдает его внаём ресторану «Счастливое место» — стоять на входе. Народ так и валит!

— Как он здесь оказался?

— Прислали по 1523-й статье[122]. Долбодятел! Найти негра в Петербурге — это даже нашей полиции по силам. Чем думал?

Вечером, неожиданно для Лыкова, в стенах тюрьмы прозвучала фамилия Таубе. Они с Челубеем сидели в пересыльном бескандальном отделении и ожидали ужина. За столом рядом с ними расположилась компания из четырех арестантов. Одним из них оказался везучий метальщик Загадашников; он-то и вёл разговор. Прислушавшись, Лыков понял, что речь идет о подкопе под херсонское казначейство, которое в 1879 году произвел знаменитый террорист Юрковский по кличке Сашка-инженер. Тогда на пополнение партийной кассы было взято более миллиона рублей. Беседовали явные профессионалисты. Загадашников подробно, со знанием дела излагал всю историю подкопа, а слушатели задавали уточняющие вопросы и входили в детали. Ясно было, что Бомбист лично участвовал в знаменитом предприятии, наделавшем в своё время много шума в уголовной среде.[123] Сейчас Сашка-Инженер сидит на Каре, и ему уже добавили к ранее полученным еще десять лет за неудавшийся дерзкий побег.

— Эх, вот человек, — вздохнул один из слушателей, известный на юге России налётчик Решетов. — Его бы сюда! Утекли бы вместе, и в Иркутск; там казначейство дюже богатое. Разломали бы, да и в Америку…

— С серсами везде хорошо, — философски заметил другой собеседник, бродяга Лямин. — Без них плохо. А что, товарищи, не сыграть ли нам в «три листка»?

— Чего с тобой, раклом, играть, — ухмыльнулся Решетов, — когда ты третьего дня всё Болдохе спустил.

— А ты глянь вот сюда, — со значением сказал Лямин. — Вишь, какая штука! Барская. Ставлю в пару «буланых».

И он выложил на стол тетрадь в потёртом кожаном переплете, в какие обычно записывают хозяйственные счета или дневниковые заметки.

Каторжники принялись разглядывать тетрадь и сразу же её разбранили.

— На кой пёс она нужна? Бесполезное кле. В нужник с ней ходить — так мох есть, а он бесплатный. Выкрасить, да выбросить… Вишь, и страницы многие вырваны! а он в два «буланых».

— Это я сам на самокрутки пустил, — объяснил «пустынник». — На камне ее нашёл, в тайге, о прошлом годе. Но ещё страниц два-на-десять осталося; бумага, гля, какая тонкая! Ну, давайте на плитке[124] сойдемся.

— Что хоть там написано? — заинтересовался самый грамотный из компании, политик Загадашников. — О! Первый лист уцелел. Так, так… «Дневник военно-топографической экспедиции Главного штаба». Что-то казенное и давнишнее. «Начат июня 14 дня 1863 года Гвардейского штаба поручиком бароном Рейнгольдом Августовичем фон Таубе».

Лыков вскочил с места, как на пружинах, и подбежал к игрокам, раскладывавшим уже карты.

— Как ты сказал — Рейнгольд фон Таубе?

И он бесцеремонно вырвал тетрадь из рук Бомбиста и стал внимательно её разглядывать. Старая, изрядно пожелтелая, и почти все страницы уже вырваны. Писано чёрными чернилами, аккуратно и разборчиво. На титуле, действительно — Рейнгольд фон Таубе, барон. И облатка наклеена с гербом. Неужели отец? а это его ежедневник? Виктор за всё время их знакомства не обмолвился о родителе ни словом…

— Ну, что, берёшь? — с надеждой в голосе спросил Лямин. — Два с полтиной всего.

Все дружно рассмеялись, и Алексей вместе с ними.

— Эх, ты, костяная яишница! На вот, держи и будь доволен.

Он бросил бродяге полтинник и забрал тетрадь. Пояснил заинтригованному обществу:

— Поручик у меня был в роте, на турецкой войне — Виктор Рейнгольдович Таубе, барон. Талыгай не из яманных.[125] Возможно, это его отца бумаги; разобраться хочу.