«Врата блаженства» - Наталья Павлищева

Подумав о том, что ждет Мустафу при такой поддержке, валиде ужаснулась. Нет, только не это!

Но когда поняла, что могут сделать с Хуррем и детьми янычары, если доберутся до Летнего дворца, и вовсе схватилась за сердце.

– Только бы не узнали… Махидевран, не вздумай выдать.

Хафса беспокоилась о Хатидже, ведь сестра султана оставалась в своем дворце одна со слугами. На счастье валиде, они сидели в гареме взаперти безо всяких новостей. Сидели в осаде, янычары не могли проникнуть внутрь, но не мог и никто другой. Вскоре повара сообщили, что скоро готовить будет не из чего. Поскребли во всем углам, собрали все, что можно, но все равно скоро кухня перестала манить запахом готовящейся пищи.

Сколько раз за это время Хафса мысленно взывала к сыну:

– Сулейман, где ты?

Конечно, при первых стуках янычарских ложек и первых криках в Эдирне метнулся гонец, и не один. Но султан не спешил выручать свою столицу, свой дворец и свой гарем. Почему?

Хуррем и остальные в Летнем дворце слышали шум на другом берегу Босфора, перепугались, а когда принесли известие о бунте янычар, Хуррем и вовсе стало плохо. Она помнила рассказы Сулеймана о бунте с перевернутыми котелками.

Немного погодя приплыл тот самый купец, что приносил книги, сокрушенно мотал головой:

– Какое счастье, что у меня товар на этом берегу! Мои знакомые пострадали, у многих разграблены и разгромлены лавки, склады, кое-кто убит. В Стамбуле страшно и голодно, торговцы скотом и другими продуктами просто боятся везти товары туда, чтобы не быть ограбленными, горожане боятся выходить на улицы…

У них в Летнем дворце еда была, больше того, боясь переправлять свой скот в Стамбул и не желая уводить отары обратно, торговцы отдавали все за бесценок. Но Хуррем все равно распорядилась ввести строгую экономию, кто знает, как долго придется сидеть в осаде.

И осады тоже не было, они могли уйти или уехать в любую минуту, только вот куда? Сначала, услышав о том, что кричат янычары, требуя смерти ее и детей, Хуррем испугалась по-настоящему и задумала бежать, но потом опомнилась. Какая разница, если переправятся, то догнать будет нетрудно, у нее слишком много людей, чтобы можно было исчезнуть, раствориться, затеряться, даже переодевшись.

На вопрос, не собирается ли бежать, ответила решительно:

– Нет, останемся здесь. Скоро вернется из Эдирне Повелитель, он справится с бунтовщиками.

Мысль о том, что янычары могут переправиться и привести свои угрозы в исполнение, старательно гнала от себя и тоже мысленно молила-вопрошала:

– Сулейман, где же ты?!

Уже не ради себя, даже не ради только своих детей, ради Стамбула, его жителей, ради его спокойствия. А в самом Стамбуле в бунте янычар снова винили… Хуррем и Ибрагима. Горожане были убеждены, что, получи ненавистных людей на растерзание, янычары не стали бы громить сам город. Глупее не придумать, но на каждый роток не накинешь платок.

Тянулись страшные дни, ибо самое тяжелое для человека – неизвестность. Люди могут вынести многое, но они должны знать, ради чего мучения, и быть уверены, что они когда-то закончатся.

У Хуррем такой уверенности быть не могло, оставалось только убеждать саму себя и остальных. От ее спокойствия зависело спокойствие всех обитателей Летнего дворца. Все понимали, что Босфор не такая уж серьезная преграда для янычар, переплыть пролив можно легко. Хуррем с ужасом ждала проклятий и здесь, ведь уже стали известны требования, выдвинутые янычарами в Стамбуле: выдать им Ибрагима и Хуррем с детьми.

Казалось, присутствие ненавистной янычарам Хасеки должно вызвать у остальных женщин возмущение и требование либо действительно выдать Хуррем, либо им покинуть дворец. Но произошло обратное: женщины, сами познавшие унижение и забвение, словно сплотились вокруг несчастной Хуррем. Теперь уже не было деления на своих и чужих, страх заставил обитательниц Летнего дворца забыть распри и переселиться в главное здание по несколько человек в комнату. От обитательниц не отставала и челядь.

Неожиданно для себя Хуррем оказалась во главе небольшого гарема, отличительной особенностью которого было отсутствие ревности, зависти и ненависти. Если такая и была, то только по отношению к тем, кто превратил их жизнь в кошмар бесконечного ожидания.

Фатима тронула за плечо дремавшую Хуррем, все эти ночи они спали вполглаза, лишь слегка прикрывая глаза, под которыми поневоле легли тени.

– Что?! – вскинулась Хуррем.

Фатима, сделав знак, чтобы та молчала, поманила за собой. У Хуррем всколыхнулась надежда: Повелитель?! Но в коридоре ее ждало нечто иное.

Позади двух закутанных в простые покрывала женщин стоял огромный черный евнух. Даже в ночном полумраке, который едва разгоняли два светильника, Хуррем легко узнала Бану – евнуха из дворца Ипподром. А женщины?..

Одна откинула покрывало, и Хуррем невольно вскрикнула:

– Хатидже!

Не в силах больше сдерживаться, сестра султана бросилась к ней в объятия:

– Да, это я.

Хуррем прижимала к себе ту, что совсем недавно ненавидела ее, а сейчас словно просила защиты, и уговаривала:

– Все будет хорошо, все будет хорошо.

Оказалось, что Хатидже удалось бежать из дворца уже тогда, когда янычары в него ворвались. Два дня она скрывалась в мечети, но потом решила бежать сюда, надеясь двинуться дальше в Манису.

– Там есть где спрятаться, я знаю, в Манисе нет этих проклятых янычар.

– Они есть везде, но сейчас об этом лучше не думать, поговорим завтра. Сейчас вы должны отдохнуть.

Хатидже с ее служанкой устроили в маленькой комнате в покоях самой Хуррем. На этом настояла Хуррем, заметив, что Хатидже скоро рожать.

– Не беспокойтесь, госпожа, с нами Зейнаб, она хорошая повитуха и лекарка.

Хатидже еще долго рыдала, не в силах поверить, что уже почти в безопасности, убеждала Хуррем, что с рассветом нужно отправиться в путь.

– Да-да, конечно, а пока поспите, госпожа, нужно набраться сил.

Хуррем понимала, что ни о какой дороге не может быть и речи, измученная женщина вот-вот родит до срока. Но сама задумалась, может, Хатидже права и им следовало отправиться в Манису? Но вспомнила о десятках женщин, которые доверились ей и для которых она была последней надеждой, и вздохнула: нет, она не сможет бросить всех этих несчастных.

На следующий день из-за усталости пропустившая не только утреннюю, но и полуденную молитву Хатидже рассказывала о том, что знала.

В Стамбуле ужас, янычары решили показать всему миру, и особенно султану, кто хозяин в столице и империи, они грабили и жгли дворцы и дома всех, как-то связанных с Ибрагим-пашой, а то и вовсе не связанных, просто чтобы показать свою силу. Многие купцы в ужасе бежали из города, клянясь больше не возвращаться. Разрушение ради разрушения, просто кураж, просто желание показать свою силушку. Грабить и убивать своих же, чтобы испугать султана…

Конечно, ни в тот день, ни на следующий никуда не поехали, потому что измученная Хатидже родила раньше срока. Ребенок прожил несколько часов, ни опытная Зейнаб, ни повитуха из живших во дворце помочь не смогли, слишком много перенесла в последние дни несчастная женщина.

Остались в Летнем дворце, вознося молитвы, чтобы никто не выдал их янычарам, чтобы эта озверевшая от собственной силы, как звереют от запаха крови животные, масса не перебралась через пролив.

Но янычары уже начали остывать. Они хозяйничали в Стамбуле целую неделю, громя то, что было легко взять. Капиджи, должные охранять ворота дворцов, сбежали, лишь завидев янычарские сотни, а потому во дворцы врывались легко. Но охрана гарема оказалась крепкой, и ворота даже не пробовали штурмовать, просто собирались рядом, кричали, угрожали, но не больше.

Янычары требовали своего: выплатить жалованье за три года и вести в поход, чтобы можно было обогатиться. Султан никаких требований не принимал, разговаривать с мятежниками не стал. Вот вернется из Египта Ибрагим-паша, который отправился туда за деньгами… Сулейман не был уверен, что Ибрагим привезет деньги, для этого следовало в самом Египте тряхнуть многих.

Примчись султан для расправы над мятежниками или на выручку своему гарему, боевой дух янычар снова поднялся бы, но Повелителя не было, он покинул Эдирне, однако в Стамбуле не появлялся. Было странно и тревожно. Все чаще раздавался ропот сомнения и сожаления. Одно дело пограбить и сжечь взятый чужой город даже без разрешения султана, но совсем иное Стамбул. В запале, пока жгли, разрушали и даже убивали, об этом не думали, со своими разбирались, как с врагами, а теперь начали приходить в себя и становилось страшно.

Теперь было уже не до Хуррем, хотя прошел слух, что она по ту сторону Босфора. Многие втайне даже радовались, что не удалось до нее добраться, это оправдание перед султаном, мол, погрозили, но не тронули же. А что дворцы пашей разграбили, так им и надо! Дурные у тебя советчики, султан, гони от себя этого грека и роксоланку, и янычары продолжат служить верой и правдой.