Боярыня (СИ) - Даниэль Брэйн

Роды прошли благополучно, баба родила здорового мальчика, и… на этом пока было все. Прошло дня три, в течение которых я теряла разум от описи и переписи, а новостей про новых рожениц не было никаких, зато ко мне вдруг явились два мужика с деньгами и подарками. Я сидела в нижнем кабинете мужа, утопая в бумагах, тупо таращась на гостей — мужики были ломовыми извозчиками, немногословными, косноязычными — и прилагала все усилия, чтобы рука моя не потянулась к подсвечнику и этот подсвечник потом не полетел в мужиков. Пимен, как назло, куда-то вышел, и я одна разбиралась в их блеянии.

— Парфен-то Кузьмич, — мычал один.

— Сына-то, сына, — вторил другой.

— То за сына, — добавлял первый. — Не прогневайся, боярыня.

— А то Парфен-то Кузьмич нас взашей погонит.

Наконец до меня начало доходить, что холопка родила от какого-то Парфена Кузьмича, но что от меня хотят эти двое и почему Парфен Кузьмич исходит благодарностью, когда роды, по словам Натальи и Марьи, были легкими, оставалось тайной. Я приняла дары, то есть позволила свалить прямо в кабинете копченую рыбу, мед и мешочек с деньгами, выставила мужиков и устало оперла голову на локоть. Потом поставила на стол и второй, уткнулась в сцепленные пальцы подбородком и с тоской воззрилась на дверь: скоро явится дядька-сват, а у меня еще конь не валялся.

— А что, матушка, — раздалось у меня над ухом знакомое вкрадчивое гудение, и я отчаянно, перепуганно заорала.

Дверь же закрыта. В кабинете закрыта дверь!

Глава семнадцатая

— Пимен! — заорала я, шарахнувшись в другой конец комнатки. Все прочие слова в его адрес я благоразумно проглотила.

— А кому быть? — обиженно прогудел он. — А мужики, то от ломовика Семихвостова приходили. Сынок его у нас на дворе народился. Баба-то дворовая, а сынка Семихвостов, говорят, выкупил, вольным будет. Вот и благодарил, что крепкий да…

— Я этому ломовику выдерну все семь хвостов, Пимен, и тебе… что-нибудь! — Пятеро, как же я пере… пугалась. Сейчас я уже прекрасно видела, как Пимен проник в кабинет, и больше было вопросов, как он протиснулся через низкую, узкую дверцу, соединяющую кабинет и библиотеку. — Как ты вообще пролез в эту дверь?

— Так, матушка, впервой мне, что ли? — пожал плечами он. — А там вон Фока Фокич подводы прислал, я Акашку разбирать отправил, али прикажешь самому?

— Что за подводы?

— Так люльки, столы… что в нашу поминальную трапезную заносить приказано.

— Да, — вспомнила я, — только напиши, что это «богадельня»… Слушай, Пимен… — Мне пока не до богоугодных заведений.

Да, не было никого лишнего в кабинете, когда мы с моим покойным мужем там сидели. Кто-то зашел из библиотеки… я должна была сразу это понять, ведь печь одна на две комнаты. И этот кто-то, кто бы он ни был, не вызвал удивления и подозрений ни у меня, ни у боярина. Совершенно свой человек.

Пимен мог войти и выйти, он умеет тихо ходить, но стал бы он рисковать, зная, что в трапезной возится Епифанька? В таком деле он не полагался бы на авось. Меня ударили, скорее всего, чем-то из трапезной — горшком, тарелкой, а Пимен с тарелкой, попадись он кому, привлек бы ненужное внимание. Или я подгоняю решение под ответ и именно Пимен задумал и реализовал это преступление в замкнутой комнате?

А сейчас напомнил мне, как оно совершилось?.. Пимен это расчет. Даже если случайно — не вяжется.

Я высидела еще три с лишним часа, когда пришел озабоченный дядька. Не знаю, о чем думал сам дьяк, но что сваты присмотрели себе пару сараев среди моих, тех, что за городом, и имели на них виды — бесспорно. Дядька мялся сперва, потом выложил — торговлю наладить, зерно хранить. Я вопросительно посмотрела на Пимена — тот взялся за дело.

Ночью я спала как убитая, обняв Кондрата, и мне снились подводы, лабазы, зерно и челядь, которая носилась с косами наперевес за Пименом и Акашкой. Оба бегали быстро, не уставая, даже бабы выдыхались быстрее, а я покорно ждала, пока они наиграются и начнут наконец работать. Черта с два — я так и проснулась, злая на всех холопов разом неимоверно.

После завтрака я хотела заняться школой, яслями и родильным домом, но меня опять ждал сюрприз.

Гонцам, принесшим плохие вести, рубят головы — но этот проворный юноша мог ничего не бояться: я бессильна была скомкать в кулаке разрисованный лист бумаги с приглашением на ассамблею по случаю праздника Пробуждения.

Все, что я сделала, это кивнула, изображая благодарность, и ушла в кабинет. У меня была масса дел, а Пробуждение… кто знает, когда ему время, в приглашении даты не было. Меня ждали поставщики, какой-то граф — я молилась, чтобы хоть этот пришел не свататься, парочка баб, которых Марья откопала где-то зачем-то… Я положила приглашение так, чтобы при случае озадачить им Пимена, и позвала сначала графа. Самое паршивое лучше отложить на потом, чтобы не портить себе настроение, но не тогда, когда это паршивое трясет титулом.

Граф был импозантен, молод, обаятелен и не собирался ни на ком еще раз жениться. Коротко представившись, он властно протянул руку — сопровождавший его секретарь передал ему сложенный документ.

— Ознакомьтесь, боярыня, — сухо предложил граф, — плачу задаток за первых тридцать пациенток сразу, как вы это подпишете. С моей стороны — оплата всех расходов и трудов ваших повитух, с вашей стороны — здоровые матери и здоровые дети. И — как там это ваше новое заведение называется?..

Я быстро, но внимательно просматривала документ. Граф Воротынский-Удельный на постоянной основе предлагал мне принимать в повивальном доме его девок и баб. И размещать на такой же постоянной основе, как в интернате, народившихся младенцев на воспитание сроком на три года.

— Сколько… сколько душ у тебя? — выдавила я, не поверив своим глазам. Может, он приписал лишний нолик?..

Граф, возможно, по новой манере обращался ко мне на «вы», я же уже настолько привыкла «тыкать», что переучиваться не желала. У меня, богатой вдовы и владелицы огромных угодий, было шесть тысяч душ, согласно сведениям Пимена. И, как уверял все тот же Пимен, это баснословно много.

— Двадцать три тысячи без малого, — ответствовал граф. — Баб на сносях у меня каждый год под тысячу бывает, — добавил он с небрежной гордостью, будто сам был этим сносям причиной. — Сейчас готовы опростаться тридцать, к осени их будет сотни две. Зимой, боярыня, холопье дело понятное и приятное, осенью самая страда, а