Космическая тетушка - Елена Хаецкая

Я вдруг сообразил, что плитка с синтетическими углями осталась на другой части плота, и вскрикнул:

– А плитка-то!..

– Будем есть сырую, – сквозь зубы проговорил Гатта. – Соль-то не потеряли?

Вот тут я понял, что брат не рассчитывает скоро выбраться из зарослей, и ужаснулся. А Гатта уже позабыл про меня. В темноте по дну ходила на своих коротеньких ножках рыба и медленно ворочала выпученными глазами. Ее рот непрестанно удивлялся: о! о! Это была старая, жирная рыба. Ее шкура, плотная, с еле заметной переливающейся синевой, покрывала сплошное чувство собственного достоинства. Да-с, не напрасно расстались с жизнью бесчисленные червячки, мошки и даже маленькие жабки. Им тоже – в своем роде, конечно, – есть чем гордиться.

Гатта прикусил губу, чуть переместился на краю плота и метнул острогу. Плот качнулся, пробежала густая волна, которая отозвалась в отдаленных камышах, где вдруг панически заорала какая-то птица.

– Ага! – прошептал Гатта, перехватывая веревку. Вода закипела, рыба яростно била хвостом и передними лапами, а затем у бревен показалась большая костлявая голова. Рыба лязгала зубами. Хвост судорожно загибался то вправо, то влево. Посреди тела торчало древко. Гатта ударил рыбу кулаком по голове, и послышался сильный хруст. Феано ласково улыбалась. Ей было лестно, что сильный, славный юноша ради нее убил такую могущественную тварь, как эта рыба.

Они вместе отрезали рыбе голову и залили бревна лиловой кровью. Солнце тем временем поднялось еще выше, и все вокруг стало чуть менее волшебным, чем ранним утром, сразу после рассвета, хотя все равно – ярким, почти как во сне, где предметы странно увеличиваются.

Подводное течение незримо увлекало нас все дальше, погружая в бескрайнее нутро Дельты. Гатта разрезал ломтями красноватое рыбье мясо и пересыпал их мелкими соляными кристаллами. Работая, он тихонько улыбался и то и дело поглядывал на Феано исподлобья, тепло и покровительственно.

И тогда я понял, что для женщины нет ничего более трогательного, чем мужчина, занятый маленькой женской работой. По крайней мере, так это обстоит для женщин, похожих на Феано.

Мое присутствие ничуть им не мешало – ведь я знал о них все, и не было нужды таиться, так что они, не ведая сомнений, соприкасались руками, и локончики Феано спускались по щеке моего брата. Мы ели рыбье мясо и хрустели белыми, жирными хрящами и кристаллами соли, впивавшимися в десны, как иглы. Феано вытаскивала длинные болотные растения из их мягкого илистого логова, где они мирно дремали сезон за сезоном, и мы снимали коросту с рыхлых, похожих на булки корней. Корни были сладковаты, от них вязало во рту, а после третьего или четвертого начинало тошнить, и мы сосали соль, как леденцы, чтобы отпугнуть дурноту.

Солнце достигло зенита, расцвело зрелостью, а у нас на обрывке плота уже сложился к тому времени собственный быт, и мы понимали друг друга без слов.

Дельта бесконечна; здесь двигалось и изменялось только время, а пространство, сколько ни перебирай шестом, стоит на месте. Мы не говорили о будущем – оно представлялось слишком отдаленным.

Из вечернего неба, вместе с тучами, прилетел геликоптер и забрал нас. Краткое время я смотрел из окна на несколько связанных вместе бревен, безмятежно лежащих на зеркальце воды, – наш брошенный дом; и мне казалось, что мы провели здесь целую жизнь, оборванную насильственно и напрасно.

С приходом зимы отец отправил Гатту на Вио, где у нас небольшой филиал семейной фирмы, чтобы старший сын начал знакомиться с делом. Это был первый долговременный отъезд Гатты из семьи. Брат взял с собой десяток планшеток с любимыми книгами, почтовый компьютер, ростовой образ Ангела-Сохранителя с растопыренными золотыми крыльями, старичка-приживала для беседы и угрюмого громилу-лакея – чтобы носил за Гаттой багаж и стирал его одежду.

На Вио производили химические удобрения для планет шестого сектора. Отец хотел, чтобы Гатта определился, что ему ближе, научная часть или организация трудового процесса в целом. В пользу первого говорила склонность Гатты к уединенным размышлениями; второго – его интерес к социальным процессам. Как и все в нашей семье, в науке и технологии он отдавал предпочтение новаторству, а в социальном отношении коснел в консерватизме.

Часть пятая

Ретродневник тети Бугго занял уже две толстых тетради и перешел на третью. Есть особенная сладость в чтении чужих записок о некогда бурной и волнительной жизни.

Любители подобного чтения разделяются ровно на две категории. Одних захватывают приключения и ест ядовитая зависть. Они кусают пальцы, дурно спят ночами и с распухшей, гудящей головой сонно бродят весь день по дому, воображая себя где-нибудь в зловонных джунглях.

Другим же нравится представлять, будто они – старенькие, мирные, в теплых одеялах, со стаканом горячего молока, и все уже позади, и только лампа и тетрадь – и даже сочинять ничего не нужно, а довольно шуршать по бумаге, наслаждаясь тихим звуком.

Гатта принадлежал к первому типу, я – ко второму. То есть я, конечно, любил сострадать вымышленным героям, но не более. Я никогда не грезил о том, чтобы оказаться на их месте.

С отъездом Гатты праздники в доме не прекратились, но теперь основное их течение обходило меня стороной, захлестывая с головой только сестер и их молодых приятелей. Отмечали именины, помолвки и разрывы помолвок. Иногда отец выходил в сад и снисходительно отправлял в небо две-три ракеты, но даже это как будто не касалось того мира, где я теперь обитал.

У младших детей в семье какое-то особенное, отдельное предназначение. Пока старшие чудят и живут на всю катушку, совершая ошибку за ошибкой, младшие наблюдают и делают выводы. Вот почему иногда мне казалось, что я – единственный взрослый человек во всем семействе Анео.

Одним из самых любимых мест в доме для меня оставалась библиотека. Это большой зал на втором-третьем этаже. То есть, если подниматься туда по лестнице левого крыла, то нужно пройти шесть пролетов, а если по лестнице правого – то только пять.

Там нет окон, но работает мощная вытяжка, которая гудит, точно ветер в каминной трубе, отчего в комнате очень уютно. Стеллажи с планшетками занимают три стены. Возле четвертой на прочном столе, покрытом скатертью, установлен компьютер, а рядом всегда есть вазочка со сладким.

У нас дома считается, что интеллектуальные усилия нуждаются в поощрении. Если печенье раскрошено и смято в сплошной ком с ирисками и масляной халвой, значит, за компьютером опять сидела тетя Бугго. Она и меня приучила к такому способу потреблять сладости.

В нашей библиотеке несколько тысяч планшеток. Отец потратил изрядные деньги на кодировщика, и теперь вся библиотека переведена в индивидуальный формат «Анео», так что прочесть любую из планшеток можно только на нашем компьютере. Это делается во всех открытых домах, чтобы многочисленные гости не таскали планшетки. Впрочем, следует отдать должное большинству посетителей: почти никто из них не увлекался чтением.