Наука любви (сборник) - Овидий

Тайное тленье нутро, простер к небесам он ладони.

«Гибелью нашей, – вскричал, – утоляйся, Сатурния, ныне!

О, утоляйся! С небес, о жестокая, мукой любуйся!

Зверское сердце насыть! Но если меня пожалел бы

Даже и враг, – ибо враг я тебе, – удрученную пыткой

Горькую душу мою, для трудов порожденную, вырви!

Смерть мне будет – как дар, и для мачехи – дар подходящий!

Некогда храмы богов сквернившего путников кровью,

Я Бузирида смирил; у Антея свирепого отнял

Я материнскую мощь; не смутил меня пастырь иберский

Тройственным видом, ни ты своим тройственным видом, о Цербер!

Руки мои, вы ль рогов не пригнули могучего тура?

Ведомы ваши дела и Элиде, и водам Стимфалы,

И Партенийским лесам. Был доблестью вашей похищен

Воинский пояс с резьбой, фермодонтского золота; вами

Взяты плоды Гесперид, береженые худо Драконом.

Противостать не могли мне кентавры, не мог разоритель

Горной Аркадии – вепрь, проку в том не было Гидре,

Что от ударов росла, что мощь обретала двойную.

Разве фракийских коней, человечьей насыщенных кровью,

Я, подойдя, не узрел у наполненных трупами яслей,

Не разметал их, узрев, не пленил и коней и владельца?

В этих задохшись руках, и Немейская пала громада.

Выей держал небеса. Утомилась давать приказанья

В гневе Юнона; лишь я утомленья не знаю в деяньях!

Новая ныне напасть, – одолеть ее доблесть бессильна,

Слабы копье и броня; в глубине уж по легким блуждает,

Плоть разъедая, огонь и по всем разливается членам.

Счастлив меж тем Эврисфей! И есть же, которые верят,

В существованье богов!» – сказал, и по верху Эты

Вот уже шествует он, как тур, за собою влачащий

В тело вонзившийся дрот, – а метавший спасается бегством.

Ты увидал бы его то стенающим, то разъяренным,

Или стремящимся вновь изорвать всю в клочья одежду,

Или валящим стволы, иль исполненным гнева на горы,

Или же руки свои простирающим к отчему небу.

Лихаса он увидал трепетавшего, рядом в пещере

Скрытого. Мука в тот миг все неистовство в нем пробудила.

«Лихас, не ты ли, – вскричал, – мне передал дар погребальный?

Смерти не ты ли виновник моей?» – а тот испугался,

Бледный, дрожит и слова извинения молвит смиренно.

Вот уж хотел он колена обнять, но схватил его тут же

Гневный Алкид и сильней, чем баллистой, и три и четыре

Раза крутил над собой и забросил в Эвбейские воды.

Между небес и земли отвердел он в воздушном пространстве, —

Так дожди – говорят – под холодным сгущаются ветром,

И образуется снег, сжимается он от вращенья

Плавного, и, округлясь, превращаются в градины хлопья.

Так вот и он: в пустоту исполинскими брошен руками,

Белым от ужаса стал, вся влажность из тела исчезла,

И – по преданью веков – превратился в утес он бездушный.

Ныне еще из Эвбейских пучин выступает высоко

Стройной скалой и как будто хранит человеческий облик.

Как за живого – задеть за него опасается кормщик, —

Лихасом так и зовут. Ты же, сын Юпитера славный,

Древ наломав, что на Эте крутой взрасли, воздвигаешь

Сам погребальный костер, а лук и в уемистом туле

Стрелы, которым опять увидать Илион предстояло,

Сыну Пеанта даешь. Как только подбросил помощник

Пищи огню и костер уже весь запылал, на вершину

Груды древесной ты сам немедля немейскую шкуру

Стелешь; на палицу лег головой и на шкуре простерся.

Был же ты ликом таков, как будто возлег и пируешь

Между наполненных чаш, венками цветов разукрашен!

Стало сильней между тем и по всем сторонам зашумело

Пламя, уже подошло к его телу спокойному, он же

Силу огня презирал. Устрашились тут боги, что гибнет

Освободитель земли; и Юпитер с сияющим ликом

Так обратился к богам: «Ваш страх – для меня утешенье,

О небожители! Днесь восхвалять себя не устану,

Что благородного я и отец и правитель народа,

Что обеспечен мой сын благосклонностью также и вашей.

Хоть воздаете ему по его непомерным деяньям,

Сам я, однако, в долгу. Но пусть перестанут бояться

Верные ваши сердца: презрите этейское пламя!

Все победив, победит он огонь, созерцаемый вами.

Частью одной, что от матери в нем, он почувствует силу

Пламени. Что ж от меня – вековечно, то власти не знает

Смерти, и ей непричастно, огнем никаким не смиримо.

Ныне его, лишь умрет, восприму я в пределах небесных

И уповаю: богам всем будет подобный поступок

По сердцу. Если же кто огорчится, пожалуй, что богом

Станет Геракл, то и те, хоть его награждать не желали б,

Зная заслуги его, поневоле со мной согласятся».

Боги одобрили речь, и супруга державная даже

Не омрачилась лицом, – омрачилась она, лишь услышав

Самый конец его слов, и на мужнин намек осердилась.

А между тем что могло обратиться под пламенем в пепел,

Мулькибер все отрешил, и обличье Гераклово стало

Неузнаваемо. В нем ничего материнского боле

Не оставалось. Черты Юпитера в нем сохранились.

Так змея, обновясь, вместе с кожей сбросив и старость,

В полной явясь красоте, чешуей молодою сверкает.

Только тиринфский герой отрешился от смертного тела,

Лучшею частью своей расцвел, стал ростом казаться

Выше и страх возбуждать величьем и важностью новой.

И всемогущий отец в колеснице четверкой восхитил

Сына среди облаков и вместил меж лучистых созвездий.

Ифис

Феста земля, что лежит недалеко от Кносского царства,

Некогда произвела никому не известного Лигда,

Был из простых он людей, отличался богатством не боле,

Чем благородством. Зато незапятнаны были у Лигда

И благочестье и жизнь. К супруге он, бремя носившей,

Так обратился, когда уж родить подходили ей сроки:

«Два пожеланья тебе: страдать поменьше и сына

Мне подарить: тяжела была бы мне участь иная.

Сил нам Фортуна не даст. Тогда, – пусть того не случится! —

Если ребенка родишь мне женского пола, хоть против

Воли, но все ж прикажу: – прости, благочестье! – пусть гибнет!»

Вымолвил, и по лицу покатились обильные слезы

И у того, кто приказ отдавал, и у той, кто внимала.

Тщетно тут стала молить Телетуза любезного мужа,

Чтоб надеждам ее он подобной не ставил препоны.

Но на решенье своем тот твердо стоял. И созревший

Плод через силу уже Телетуза носила во чреве.

Вдруг, среди ночи явясь ей видением сонным, однажды

Инаха дочь у постели ее в окружении пышном

Будто стоит, – иль привиделось. Лоб украшали богини

Рожки луны и колосья, живым отливавшие златом,

И диадема; при ней – Анубис, что лает по-песьи,

Апис, с окраской двойной, Бубастида святая и оный,

Кто заглушает слова и перстом призывает к молчанью.

Систры звучали; тут был и вечно искомый Озирис

Вместе с ползучей змеей, смертоносного полною яда.

И, отряхнувшей свой сон, как будто все видящей ясно,

Шепчет богиня: «О ты, что присно при мне, Телетуза!

Тяжкие думы откинь, – обмани приказанья супруга.

Не сомневайся: когда облегчит твое тело Луцина, —

То и прими, что дано: я богиня-пособница, помощь

Всем я просящим несу; не будешь пенять, что почтила

Неблагодарное ты божество». Так молвив – исчезла.

Радостно с ложа встает и к созвездьям подъемлет критянка

Чистые руки, моля, чтобы сон ее сделался явью.

Муки тогда возросли, и само ее бремя наружу

Выпало: дочь родилась, а отец и не ведал об этом.

Девочку вскармливать мать отдает, объявив, что родился

Мальчик. Поверили все. Лишь кормилица знает про тайну.

Клятвы снимает отец и дает ему дедово имя,

Ифис – так звали того. Мать рада: то имя подходит

И для мужчин и для женщин; никто заподозрить не может.

Так незаметно обман покрывается ложью невинной.

Мальчика был на ребенке наряд, а лицо – безразлично

Девочки было б оно или мальчика – было прекрасно.

А между тем уж тринадцатый год наступает подростку.

Тут тебе, Ифис, отец белокурую прочит Ианту.

Между фестийских девиц несравненно она выделялась

Даром красы, рождена же была от диктейца Телеста.

Годами были равны и красой. От наставников тех же

Знанья они обрели, возмужалости первой начатки.

Вскоре любовь их сердца охватила. И с силою равной

Ранила сразу двоих: но различны их были надежды!

Срока желанного ждет и обещанных светочей свадьбы,

Мужем считает ее, в союз с ней верит Ианта.

Ифис же любит, сама обладать не надеясь любимым,

И лишь сильнее огонь! Пылает к девице девица.

Слезы смиряя едва, – «О, какой мне исход, – восклицает, —

Если чудовищной я и никем не испытанной новой

Страстью горю? О, когда б пощадить меня боги хотели,

То погубили б меня, а когда б и губить не хотели,

Пусть бы естественный мне и обычный недуг даровали!

Ибо коровы коров и кобылы кобыл не желают,

Любят бараны овец, и олень за подругою ходит;

Тот же союз и у птиц; не бывало вовек у животных

Так, чтобы самка у них запылала желанием к самке.