Убийство в Миддл-темпл. Тайны Райчестера (сборник) - Джозеф Флетчер

Из спальни вдруг раздался громкий крик. Бретон и Спарго вскочили и бросились к двери. Но не успели они сделать и двух шагов, как на пороге появился бледный и дрожащий Элфик.

– Он умер! – с трудом выдавил старик. – Мой старый друг – умер! Я спал… потом вдруг проснулся и посмотрел на него… а он…

Спарго усадил его на стул и налил виски. Бретон быстро вошел в спальню, но почти сразу вернулся, мрачно качая головой.

– Кардлтон мертв, – подтвердил он. – Похоже, умер во сне.

– И унес с собой свою тайну, – холодно вставил Майерст. – Теперь мы никогда не узнаем, действительно ли он убил Джона Мэйтленда. Дело закончено!

Элфик вдруг выпрямился на стуле и схватил Спарго за рукав.

– Не верьте ему! – воскликнул он, в ярости тряся кулаком в сторону банкира. – Кардлтон не убивал Джона Мэйтленда! Он невиновен, как и я. Вы мучили его, издевались над ним, пока он не умер. И надо мной тоже издевались! Но он не имел никакого отношения к его смерти!

Майерст усмехнулся:

– Если не он, то кто?

– Замолчите! – раздраженно бросил Бретон, сел рядом с опекуном и бережно взял его за руку. – Мистер Элфик, почему бы вам не рассказать обо всем, что знаете? Не бойтесь этого человека – он вам ничего не сделает. Сообщите мне и Спарго, что вам известно о данном деле. И помните: что бы ни натворил Кардлтон, вы ему уже ничем не повредите.

Элфик сидел, качая головой. Он попросил Спарго налить еще немного виски, потом поднял голову и посмотрел на молодых людей с горьким выражением, похожим на мольбу.

– Честно говоря, меня всего трясет, – признался Элфик. – Я столько всего узнал за это время – больше, чем хотел бы знать. Наверное, мне надо было рассказать раньше, но я боялся… за него. Кардлтон был мне хорошим другом, что бы вы о нем ни думали: прекрасным другом. И по правде говоря, я почти ничего не знаю об этом деле – кроме того, что случилось той ночью.

– Расскажите нам об этом, – попросил Бретон.

– Вечером я, как обычно, отправился к Кардлтону на партию в пике. Это было около десяти часов. Примерно в одиннадцать заглянула мисс Джейн Бэйлис: она зашла ко мне, но не застала дома. Кардлтон угостил ее пирожным и бокальчиком вина. Она села, и мы немного побеседовали. Без четверти двенадцать в дверь постучали: у нас горел свет, и снаружи было ясно, что дома кто-то есть. Кардлтон пошел открывать, мы услышали, как мужской голос произнес его фамилию. Упомянув Крайдера, торговца марками, посетитель объяснил, что тот рекомендовал ему мистера Кардлтона как хорошего специалиста, разбирающегося в австралийских марках. Кардлтон пригласил его войти. Это был мужчина, которого мы увидели на следующий день в морге. Клянусь вам, мы оба его не узнали – ни в тот день, ни на следующий!

– Что произошло после того, как он вошел в комнату? – спросил Бретон.

– Кардлтон предложил ему выпить. Мужчина сказал, что Крайдер назвал ему адрес Кардлтона, а поскольку он случайно оказался рядом, навещая своего друга в Фонтанном дворике, то ему захотелось взглянуть на дом, где живет Кардлтон. Он увидел в окнах свет и набрался смелости постучаться в дверь. Кардлтон сразу начал рассматривать принесенные им марки. Джейн Бэйлис попрощалась, пожелав всем спокойной ночи, и мы ушли вместе с ней, оставив их наедине.

– И никто его не узнал? – уточнил Бретон.

– Никто! Не забывайте, что за всю жизнь я всего пару раз видел Джона Мэйтленда. Но и другие его тоже не узнали. По крайней мере, никто мне об этом не сообщил.

– А когда вы вышли с мисс Бэйлис, что было потом? – спросил Спарго.

– Мы остановились около лестницы. Джейн Бэйлис вдруг сказала, что забыла что-то в прихожей Кардлтона. И поскольку ей было нужно идти на Флит-стрит, а мне – к себе квартиру на Миддл-Темпл, мы с ней распрощались. Она снова поднялась наверх. А я пошел домой. Клянусь вам: больше я ничего не знаю!

Спарго внезапно вскочил, схватив свое кепи – скомканный грязный комок, наспех брошенный в угол.

– Хватит! – воскликнул он. – Наконец-то я все понял! Бретон, где ближайший телеграф? В Хейвесе? Прямо через ту долину? Прекрасно! Приглядите тут за всем, пока я не вернусь, или нет – лучше дождитесь полиции и следуйте за мной. Я постараюсь успеть на первый поезд – сразу, как отправлю телеграмму.

– Спарго, что случилось? – воскликнул адвокат. – Объясните, к чему такая…

Но журналист уже хлопнул дверью и со всех ног помчался по долине. Через час, запыхавшийся и в грязи, он влетел в местную почтовую контору, напугав сонного телеграфиста, схватил телеграфный бланк и написал:

«Расбери, Новый Скотленд-Ярд, Лондон. Арестуйте Джейн Бэйлис по обвинению в убийстве Мэйтленда. Вернусь в город со всеми доказательствами. Фрэнк Спарго».

Затем он плюхнулся на жесткую скамью и, пока телеграфист торопливо отстукивал написанный им текст, попытался успокоиться после бешеной гонки через болото. Вскоре Спарго вскочил снова – искать железнодорожную платформу.

Через несколько дней, после заседания суда, где со Стивена Эйлмора были сняты все обвинения по делу Мэйтленда и озвучены новые факты и обстоятельства, позволявшие обелить его от преступлений двадцатилетней давности, журналист стоял в одном из тихих уголков судебного здания и держал за руку Джесси Эйлмор, которая обращалась к нему с каким-то взволнованным вопросом. Голос девушки звучал искренне и мягко.

– Но вы придете к нам сегодня вечером, не правда ли? – спрашивала она. – Должны прийти, чтобы мы могли отблагодарить вас!

Спарго сжал ее руку и взглянул в лицо Джесси.

– Вам не за что меня благодарить, – ответил он. – Все это было делом случая. Но я обязательно приду – только для того, чтобы увидеть вас.

Джесси Эйлмор опустила голову и посмотрела на их сомкнутые руки.

– Да, – прошептала она, – именно это я и имела в виду!

Тайны Райчестера

Глава первая

Всего лишь опекун

Американские туристы, основные ценители древнего и живописного в старой доброй Англии, неизменно замирают, затаив дыхание, словно при виде чуда, когда проходят через полуразрушенные ворота, ведущие на территорию, прилегающую к кафедральному собору в Райчестере. Нигде больше во всей Англии не царит такая преисполненная просветленного покоя атмосфера. Их глазам открывается вид на возвышающийся в центре обширного, покрытого травой пространства, которое носит название Клоуз, окруженный высокими вязами и гигантскими буками собор тринадцатого века. Его высокий шпиль пронзает небо, а вокруг него с вечными призывными криками кружат черные грачи. Под патиной времени камни кажутся будто покрытыми тонкой, как кружева, резьбой, а их цвет меняется от серого к пурпурному. Массивная солидность большого нефа и трансептов впечатляюще контрастирует с конусообразным шпилем, постепенно сужающимся и уходящим в такую высь над окнами хоров и угловыми башенками, что в самом конце он различим лишь как тонкая линия на фоне неба. И утром, и днем, и вечером здесь господствуют тишина и умиротворение; причем не только на территории самого храма, но и в причудливых старинных домах. Их стены фактически образуют ограду собора. Лишь немного менее древние, чем само массивное сооружение, на которое выходят увитые плющом окна, дома наводят наблюдателя на мысль, что если есть в мире место, где жизнь протекает плавно и размеренно, то находится оно именно здесь. За высокими фронтонами, за окнами со средниками на старинный манер, за красивыми и тоже очень старыми садами, раскинувшимися между каменными портиками и лежащими в тени вязов лужайками, можно вести ничем не омрачаемое и приятное существование. Даже улицы исторического центра города, по другую сторону от местами осыпавшихся ворот, кажутся порой чем-то далеким и чуждым.

В одном из самых старых домов, наполовину скрытом деревьями и кустами площади перед собором, ясным майским утром собрались за завтраком трое. Комната, где они расположились, соответствовала древности дома и всего его окружения – удлиненная, с низким потолком, с дубовыми панелями по стенам и дубовыми балками, на которых лежала кровля; старинная мебель, картины, книги – антикварную обстановку скрашивали лишь большие букеты цветов в фарфоровых вазах. Сквозь широкие окна, распахнутые настежь, открывался живописный вид на сад, а сквозь листву проглядывал камень западного крыла собора, мрачноватого сейчас в серой тени. Но сад и пропитанную цветочными ароматами комнату ярко освещали лучи солнца, сверкавшие в серебре и в посуде накрытого стола, озарявшие лица троих людей, которые сидели за ним.

Двое из них были молоды, а третий относился к тому типу мужчин, чей возраст с первого взгляда трудно определить – рослый, гладко выбритый, ясноглазый, с привлекательными чертами умного лица, в которых угадывалась принадлежность к благородной профессии. Его любой сразу же отнес бы к представителям ученого сословия. По временам свет падал так, что ему трудно было дать больше сорока лет, но яркое солнце выдавало тот факт, что в его темных волосах уже отчетливо проглядывала седина, особенно сгустившаяся на висках. Сильный человек, проникнутый духом интеллектуального превосходства над окружающими, этот безупречно державшийся и богато одетый мужчина полностью оправдывал свое положение – практикующего врача, вращавшегося среди элиты городского общества. Он излучал довольство собой и преуспевание. И когда он просматривал пачку писем, лежавших на подносе рядом с ним, или листал утреннюю газету, можно было понять, что у него не существовало никаких проблем, кроме повседневных забот наступившего дня, а они не грозили ему какими-либо осложнениями. Наблюдая за ним в привычной обстановке домашнего уюта, где столь многое свидетельствовало о привычке к комфорту, утонченности и даже роскоши, можно было бы прийти к выводу, что доктор Марк Рэнсфорд, несомненно, принадлежал к числу хозяев жизни, к сильным мира сего.