История бастарда. Реквием по империи - Диана Удовиченко

— Но почему не рассеивающие чары? Мы могли бы блокировать их магическую энергию минут на десять.

— Шаманов слишком много, и мы не знаем их возможностей. Лучше убить сразу.

— Ясно.

Больше никто не возражал. Их было десятеро — зрелых, опытных боевых волшебников, которые предпочли продать свои жизни как можно дороже. Маги передавали энергию по цепочке, от одного к другому. Сила множилась, росла, бурлила, стараясь вырваться наружу. Замыкающий, с трудом удерживая мощный поток, хрипло выговорил активирующую фразу, вплетая в нее разрушительное темное заклятие. Волшба черной молнией ринулась на щит, который два шамана все еще поддерживали над орочьими воинами, и расколола его на множество частиц. Старший чародей, не выдержав магического отката, упал замертво. Но энергия, не вычерпанная одним заклятием, продолжала бурлить, ее подхватил следующий в цепи маг и, сотворив Ледяной меч, снес им головы двум орочим шаманам.

Над человеческим войском раздался клич:

— В атаку!

Строй сломался, обезумевшие от гнева и страха за родных люди устремились в сражение. Орки встретили их смертоносным роем стрел. Ловко управляя вулкорками, степняки уходили от ближнего боя, обстреливая людей из луков. Вслед оркам летели арбалетные болты, они тоже собирали немалую кровавую жатву.

А над средним городом буйствовала Цепь мрака, подхваченная уже третьим чародеем, который швырял в орочьих воинов небольшие, но сильные огненные заклятия. Каждое из них достигало цели и поражало не меньше двоих степняков. Коротко взревел бубен Роба. Старый шаман провел по воздуху ладонью, словно разрубал что-то невидимое. И Цепь оборвалась, унеся с собой в небытие и кипящую магическую энергию, и жизнь волшебника. Парганские чародеи, резерв которых был опустошен, остались беззащитными перед шаманом. Еще один удар в бубен, тихая песня — и заклятие, тихое, как сама смерть, вкрадчивым туманом подползло к волшебникам, обволакивая их, удушая, убивая…

Между тем человеческое войско смешалось с орочьим, и на улицах закипел жестокий бой. Обе стороны сражались с беспредельной яростью, вкладывая в удары мечей всю ненависть к противнику. Уран-гхор пришпорил Клыка и на всем скаку врезался в гущу дерущихся. Зверь, жаждавший крови, злобно выл, царапая когтями душу. И теперь молодой вождь наконец отпустил его на свободу, позволил убивать. Клинок поднимался и опускался, взрезая плоть врага, пронзал тела насквозь, отдергивался и снова взмывал в воздух. Каждый удар его был смертоносен, но зверь не мог насытиться, требуя еще и еще. Глаза Уран-гхора горели безумием, рот растянулся в диком оскале, из горла вырывалось утробное рычание. Кровь пропитала его одежду, красными брызгами запятнала лицо, и сейчас молодой орк мало напоминал мудрого рассудительного вождя. Один вид его повергал людей в смятение, исторгал крик ужаса. Уран-гхор готов был драться день и ночь, наслаждаясь каждым мигом схватки. Он потерял счет времени, забыл обо всем, кроме этого боя.

На плечо легла чья-то рука, держала вождя осторожно, но твердо.

— Уран, Уран… — повторял смутно знакомый голос.

Кто посмел? Бешено взвыв, Уран-гхор обернулся, занося меч для удара.

— Уран-гхор, битва кончена.

Вовремя остановил вождь свою руку, сдержал убийственный замах. Перед ним Ярх стоял, раненый, но живой.

— Битва кончена, — повторил он.

— Хорошо…

Молодой орк огляделся, увидел только горы мертвых тел и своих степных воинов, усталых, израненных, окровавленных. Перевел взгляд на свою руку, все еще крепко сжимавшую меч.

— Вернулся, — облегченно вздохнул Ярх. — Я уж испугался, вождь. Когда живых людей не осталось, ты принялся трупы рубить.

К Уран-гхору подошел Роб. Укоризненно покачал головой:

— Прогони зверя, сын. Навсегда прогони.

— Но я ведь отпустил его только в бою, отец!

— Он и в бою тебе не нужен. Ты и без зверя великий воин, Уран-гхор. Зверь отнимает разум.

Вождь хотел было ответить, пообещать, что в другой раз справится со своей душой, но его внимание привлек слабый крик, доносившийся из разрушенного дома. Уран-гхор резко развернулся и зашагал на звук.

В развалинах он застал троих степняков, которые были так увлечены своей забавой, что даже не заметили вождя. Один из орков прижал к земле молодую девушку и срывал с нее одежду, двое других с одобрением следили за ним, ожидая своей очереди. Несчастная плакала и на своем языке молила о пощаде, но слезы ее не могли растопить души воинов.

Меч Уран-гхора со злобным свистом рассек воздух и обрушился на шею воина, под которым билась девушка. Отсеченная голова покатилась по земле, обезглавленное тело содрогнулось в конвульсии и тяжело рухнуло, придавив рыдающую жертву и обдав ее фонтаном горячей крови.

— Что сделал ты, вождь? — воскликнул один из оставшихся воинов. — Разве женщины — не законная добыча победителей?

— Когда два орочьих племени бьются друг с другом, разве победители бесчестят женщин? — тяжело проговорил Уран-гхор.

— Нет, они уводят их в полон, делают своими женами или работницами. Но ведь это орочьи женщины! Ты же защищаешь человеческих самок.

— Мы воины, — сказал Уран-гхор, — И должны сражаться с воинами. А всякий беспорядок превращает войско в стаю. — Он вышел на улицу и громко крикнул: — Слушайте меня, орки! Каждый, кто будет грабить, бесчестить или убивать слабых, отведает моего клинка. Слово вождя!

— А что делать с этими? — спросил Ярх, указывая на пленных, которые учили орков стрелять из пушек.

Уран-гхор молча провел по горлу ребром ладони. Поняв его знак, тот солдат, что первым согласился помочь, выкрикнул:

— Как же так, вождь? Ведь ты обещал…

— Предатель недостоин жизни. Тот, кто предал один раз, предаст еще. Это закон Морриган, — произнес вождь на орочьем.

Он не старался сказать так, чтобы люди его поняли. Они были для него еще хуже, еще гаже, подлее, чем остальное человеческое племя. Потому что нет страшнее греха, чем предательство. Но лоб Уран-гхора насупился, губы презрительно искривились. И люди догадались, что говорит этот суровый орк. В то же мгновение их сердца перестали биться, пронзенные мечами.

Вождь приказал отыскать всех, кто выжил в развалинах среднего города. И когда высокие стены внутреннего города — последнего оплота людей — окрасились розовыми лучами рассвета, на площадь согнали толпу пленных. Женщины прижимали к себе плачущих детей, укачивали их, уговаривали замолчать, боясь, что крики разозлят угрюмых орков. Юные девушки прятали лица под платками, заслоняли рукой, чтобы их красота не послужила соблазном для степняков. Безнадежными были тусклые взгляды стариков и старух, едва державшихся на ногах от усталости и пережитого ужаса.