Халиф на час - Шахразада

– О нет, любимый, ничего не надо. Поздно! Я обманула тебя, мой единственный, мой… Гарун.

– Не смей так говорить, Джамиля, моя любовь! Через миг появится лекарь… Завтра мы предстанем перед очами имама и он совершит священный обряд…

– О нет, любимый… Ничего этого не будет… Проклятие Бастет настигло меня.

С ужасом увидел почтенный Сирдар, как стала сейчас его племянница похожа на ту умирающую девочку, какой он увидел ее долгих одиннадцать лет назад. В тот самый Рамадан, когда все правоверные радовались, а жестокие лекари оказались бессильны перед неведомой хворью и честно сказали об этом Кариму-хлебопашцу.

Не верил своим ушам и халиф. Ибо то был не нежный голос его возлюбленной, а сильный, чувственный голос неведомой женщины, который ему лишь вчера довелось услышать во мраке постоялого двора в самый сокровенный миг единения.

– О чем говоришь ты, Джамиля?

– О нет, добрый Гарун аль-Рашид. Джамиля тебя уже не слышит. Всей моей силы не хватит, чтобы хоть на один день продлить ваше счастье…

– О чем ты, любимая? – со слезами на глазах почти простонал халиф.

– Знай же, добрый Гарун аль-Рашид, что твоя возлюбленная умирает. Долгих десять лет я была ее душой, была ее жизнью, была ею самой. Долгих десять дет я боролась с болезнью, что некогда едва не унесла Джамилю в мир мертвых. Я, всего лишь душа, прóклятая душа, мечтала стать свидетелем вашего счастья, мечтала увидеть тот миг, когда станет она не только твоей возлюбленной, но и царицей великой страны, мечтала глазами умницы Джамили смотреть, как растут ваши дети… Но теперь, увы, ничего этого не будет, ибо проклятие всесильной Бастет, пережившее тысячи лет, оказалось куда сильнее меня.

– Проклятие?

– Да, халиф… Знай же, что некогда я, Та-Исет, была ученицей и прислужницей великой Бастет, богини черной земли Кемет…

– О Аллах милосердный!..

– …Бастет, мудрая и сильная, защищала женщин страны, дарила плодородие земле и прекрасных детей… Но, увы, как всякая женщина, она была подвластна гневу… И бывал тот гнев громогласным, но быстро проходящим, как вчерашняя гроза, но бывал и тихим, но смертельным, как укус ее великой сестры, богини Уто, Великой Кобры.

Халиф слушал слова, что шептали полумертвые уста его любимой, и чувствовал, как грозные призраки прошлого, боги иной страны, боги куда более мстительные встают у него за спиной. Погас свет дня, перед мысленным взором Гаруна аль-Рашида заплескалась полноводная река, дававшая жизнь целой стране и сотням тысяч людей, в ней живущих. Вот перед ним появилась фигура богини, чье человеческое тело было увенчано головой кошки. Вот блеснули яростью ее зеленые страшные глаза, вот простерлась вперед сильная рука.

– …Богиня прокляла меня за то, что я полюбила. Полюбила великой, но глупой любовью земного юношу, который посмел спорить с богами и преуспел в этом. Прекрасный Имхотеп изобрел напиток, дарующий вечную жизнь. Богиня, должно быть, уже мечтала о том миге, когда назовет Имхотепа своим супругом… Но юноша ответил взаимностью мне. Наконец наша страсть смогла соединить нас… Но, увы, об этом узнала и жестокая Бастет. Она прокляла меня, лишила тела… сделала лишь душой, заключенной в медальоне.

Халиф со страхом внимал этим страшным словам. Он и верил им, и не верил. Быть может, его любимая сейчас опомнится в его сильных руках. Быть может, ей надо просто немного отдохнуть, прийти в себя от потрясения… И тогда вновь зажгутся теплым светом ее прекрасные глаза, вновь нежная улыбка озарит лицо, вновь теплые губы ответят на его поцелуй… И жизнь вернется к той, которая стала любимой, мечтой, самой жизнью Гаруна аль-Рашида.

Голос же Та-Исет, проклятой души, продолжал свой страшный рассказ:

– Многие тысячи лет лежал этот медальон в далеких горах, которые сейчас называете вы горами Мерхан. Истлели кости фараонов, стерлись и воспоминания о смелом юноше Имхотепе, дерзнувшем спорить с богами. Почти забылось и имя самой Бастет, великой богини, безжалостной и бессердечной. И лишь я, проклятая душа, продолжала влачить никчемное существование, заключенная в камни древнего медальона. Так было до того самого дня, когда взял меня в руки Карим-хлебопашец, отец Джамили. Малышка умирала от неизвестной болезни, и лекари отказались от борьбы за ее жизнь. И в этот самый миг Карим вложил в ладонь умирающей девочки тот самый медальон.

Халиф сжимал тело своей любимой и чувствовал, как жизнь покидает ее. Руки девушки, еще так недавно крепко обнимавшие его, бессильно упали, кожа потеряла краски, и лишь уста еще жили… жили своей жизнью, повествуя о событиях, которым просто не дано было случиться в мире Гаруна аль-Рашида.

– Десять долгих лет я была душой Джамили, ее здоровьем, ее радостью жизни. Я росла вместе с ней, врачевала людей, рассказывала чудесные сказки. Ее глазами я увидела великий Багдад, тебя, прекрасный халиф. Ее сердцем я полюбила тебя. Если бы твой Аллах позволил, ты бы получил в жены женщину необыкновенную, поистине удивительную, беззаветно любящую, чьи обе души были бы преданы тебе до последнего дня жизни. Но проклятие древней богини оказалось сильнее… Ибо сказала тогда грозная Бастет, что никогда мне более не испытать страсти, никогда и никто более не полюбит меня, никогда и никто не возжелает меня. Так и случилось – ибо малышка Джамиля полюбила тебя, испытала невероятную радость, что дарует лишь соединение любящих тел… Ты возжелал ее, ты желал ее столь сильно и столь нежно…

– О я несчастный, – прошептал халиф, понимая, что с этими словами его возлюбленная навсегда покидает его.

– И теперь я покидаю тело Джамили, ибо не в силах более удержаться в нем ни единого мига. Я рассказала тебе все и теперь вновь вернусь туда, где был мой приют долгие сотни лет. Быть может, гнев богини больше не падет более ни на одну голову… быть может, более никогда не возродится Та-Исет, которая вместе с твоей возлюбленной испытала и великую радость, и великое горе… Прощай же, добрейший из мужчин, прощай, наш возлюбленный… Я более ничего не могу… Прости меня… Прощай…

Одному лишь халифу было видно, как серая дымная лента втянулась в лежащий на полу медальон.

И в тот же миг ощутил Гарун аль-Рашид, как отяжелело тело его любимой, увидел, как откинулась голова, как приоткрылся рот, как в изнеможении закрылись навсегда прекрасные глаза Джамили.

Все было кончено. Его любимая покинула его, так и не став женой.

Великое горе обрушилось на плечи халифа, но гордость выпрямила его стан, гордость, смешанная с болью сверкнула в очах Гаруна аль-Рашида.