Сейф за картиной Коровина - Анна Князева

В этот момент раздался звонок в дверь.

– Подожди, не клади трубку, кто-то пришел, – сказала она Ольге и с телефоном в руке побежала в прихожую.

Дайнека была уверена, что вернулся Джамиль. Распахнув дверь, увидела троих мужчин. Они стояли плотной стеной, отрезая ей путь на лестничную площадку.

– Оля! Вызывай полицию! – в ужасе закричала Дайнека. – Меня убивают!

Один из мужчин шагнул к ней, спокойно забрал телефон и, мельком взглянув на дисплей, отключил его.

– Не надо так кричать. Мы только осмотрим квартиру и уйдем. А вы посидите пока… – Он почти силой усадил ее на диван.

Двое других в это время быстрыми шагами обходили комнаты. Бесцеремонно открывали шкафы, заглядывали во все закоулки. Дайнека слышала, как хлопнула дверь ванной. Тишотка затравленно выглядывал из-под серванта. Наконец все трое вернулись в гостиную.

– Ну, вот видите, все нормально. А вы так кричали…

Они уже выходили, когда один тихо сказал:

– Если вдруг случайно встретите Джамиля, передайте ему, чтобы не бегал. Все равно найдем.

Захлопнув дверь, Дайнека трясущимися руками включила мобильник, который вновь зазвонил.

– Что? Что случилось?! – Ольга плакала в трубку.

– Успокойся, уже все нормально, – сказала Дайнека.

Но голос в трубке всхлипывал и дрожал:

– Я даже адреса твоего не знаю! Куда же мне полицию вызывать…

– Все хорошо. Считай, это была шутка.

– Ты сумасшедшая? – спросила притихшая Ольга.

– Похоже, что так. – Дайнека теперь ко всему относилась просто. – Оля, я хотела спросить у тебя…

– Что именно?

– Семья Воланда… Расскажи мне о ней.

– Ну вот, опять!

– Прошу, расскажи…

Помолчав, Ольга заговорила:

– У него жена и сын. Насколько знаю, жена болеет, часто лежит в больнице. Сыну лет двадцать семь – двадцать восемь. Я говорила тебе, что видела его всего раз.

– Мне очень нужно с ним познакомиться.

– Да как же я… – растерялась Ольга. – Ну, ладно, подумаю.

– Позвони мне.

– Позвоню. У тебя точно все хорошо?

– Точно! – Дайнека рассмеялась и нажала кнопку отбоя.

Но ей было совсем не весело. Она позвала Тишотку, и пес с трудом вылез из закутка, куда со страху забился и где пересидел тревожные минуты.

– Поехали-ка мы с тобой на дачу…

Не собираясь, в чем была, Дайнека выскочила вместе с Тишоткой из дома и уже через пятнадцать минут гнала машину в сторону дачи.

Глава 30

А в августе расцвел жасмин

Отца дома не было. Настя с Серафимой Петровной шумно готовились к отъезду. Дайнека поднялась к себе в комнату и просидела там до ночи. Да так и заснула. Ночью сквозь сон слышала, как в ее комнату заглядывал отец, проверяя, все ли в порядке. Дверь поскрипывала, открываясь и закрываясь: скрип-скрип… скрип-скрип…

На душе было спокойно, и она чувствовала себя в безопасности. Ей снился цветочный аромат.

В черной воде, у самой пристани, хороводом кружился ворох белых цветов. Она хорошо знала их запах. Цветы пахли жасмином.

По мосточку, ведущему на причал, осторожно пробирались две женские фигурки. Мосток был чрезвычайно узеньким, угрожающе поскрипывал, и Дайнека с беспокойством наблюдала за женщинами, опасаясь, что они вот-вот сорвутся и упадут в воду. Когда они наконец ступили на причал, Дайнека облегченно вздохнула.

Одна из женщин обернулась, и она узнала в ней Аэлиту Витальевну. Рядом стояла Нина.

Аэлита Витальевна была молодой и красивой, какой Дайнека ее не знала. Нина знаком поторопила мать, увлекая за собой. Дайнека поняла, что они сейчас уйдут, и взмахнула рукой, пытаясь сказать Аэлите Витальевне, что та не должна уходить, ей нужно вернуться. Но женщина, улыбаясь, лишь покачала головой.

Нина вдруг раскинула руки и счастливым голосом прокричала: «Дарю тебе Арбат! Дарю… дарю… дарю…» А потом, посерьезнев, добавила: «Дарю то, чем не успела воспользоваться при жизни сама. Дарю… дарю… дарю…» Голос ее как-то неестественно огрубел, став совершенно мужским. Вместе с голосом огрубели черты лица, исказив ее сущность.

Дайнека проснулась.

Во дворе соседней дачи звучала песня времен родительской юности. Во всю ширь социалистических легких певец гарантировал любимой светлое будущее: «Все, что имею на Земле, тебе единственной дарю…»

В окно светило солнце, белая кисейная занавеска взмывала вверх и волной опадала книзу. По стенам расползлись переменчивые тени. Всякий раз, когда прохладный утренний ветерок взмахивал кисеей, они складывались в новый причудливый образ.

Дайнека вспомнила, что сегодня останется здесь одна. Неужели отец уехал не простившись? Соскочив с кровати, она выбежала в коридор. У лестницы стояли чемоданы. Увидав их, успокоилась и вернулась в комнату. Спустя минуту, одевшись, сошла вниз.

Отец уже собрался и сидел на веранде.

– Хорошо, что проснулась. Я уже хотел идти к тебе. – Он взглянул на часы. – Минут через двадцать уезжаем. Самолет через три часа. Вилор довезет нас до аэропорта. Вещей много, поэтому поедем на моей машине.

Дайнека удивилась:

– Разве Вилор не едет с вами? Ты же говорил…

– Нет, – ответил отец и понимающе улыбнулся. – Не хочет уезжать без тебя. Попросил разрешения остаться здесь до нашего возвращения. Ты не возражаешь?

– Отчего же, он мне не помешает.

Помрачнев, отец спросил:

– Вы поссорились?

– Папа, между нами ничего и не было.

– Вот как…

– Одним словом, пусть живет. Не думаю, что задержусь здесь надолго. Пожалуй, сегодня же вернусь в город.

– Мне было бы спокойней, – заметил отец. – Я все же боюсь за тебя, вспоминая ту ночь.

Дайнека, присев на корточки, пристально вглядывалась в его глаза. У нее было такое чувство, будто это отец нуждался в заботе, а не она.

– Отдыхай и ни о чем не думай. Со мной ничего не случится, обещаю.

Из дома вышли Серафима Петровна с Настей. Вилор шел позади с чемоданами в руках.

– Нужно присесть на дорожку, – сказала Серафима Петровна и первой заняла стул возле Вячеслава Алексеевича.

Остальные тоже сели.

На Серафиме Петровне был яркий сарафан на широких бретелях. Она ко всему относилась серьезно и обстоятельно, и уже если ехала на море, то обязательно должна быть в сарафане. Дайнека могла поспорить, что в ее объемной пляжной сумке сейчас лежит шляпа с полями.

– Ну, поехали! – скомандовала Серафима Петровна.

Поднявшись со стула, она раскрыла сумку и, достав из нее широкополую шляпу, со значением водрузила ее на голову.

Все подошли к отцовскому джипу. Чемоданы и сумки заняли свои места в багажнике. Отец поцеловал Дайнеку и последним уселся в машину. Вилор, открыв дверцу со стороны водителя, посмотрел на нее теплым взглядом. Спросил:

– Ты остаешься?

– Да.

– Я скоро вернусь.

Дайнека не нашлась, что ответить, но ей было приятно. Она вышла на улицу, за ворота, и долго махала рукой вслед удалявшемуся автомобилю.

Потом, сидя на скамейке, острым носком туфли Дайнека выписывала на песке замысловатые зигзаги. Впереди было три часа одиночества – до тех пор, пока не вернется Вилор. Мысли ходили по кругу, снова и снова возвращаясь к недавнему сну.

Дайнека уже знала, что эти сны вещие. Всякий раз, когда она видела Нину, та предостерегала ее, подавая какой-то знак. Непонятная тревога росла, ей предстояло постичь тайный смысл этого знака.

Снова и снова вспоминая свой сон, она не могла припомнить, как назывались цветы, плывшие по черной воде. Как всегда, по прошествии времени самые значительные и интересные моменты ускользали из памяти. И было невозможно вернуть или удержать их. Прислушиваясь к себе, она не находила способа избавиться от этой изъедающей душу тоски.

Чтобы заглушить беспокойство, Дайнека встала и пошла по дорожке. У самых ворот свернула и остановилась. Машинально окинув взглядом пыльный автомобиль Вилора, увидела нечто, что привлекло ее внимание. Она подошла ближе, присела на корточки.

На заднем крыле автомобиля, раскинув руки, сквозь пыль улыбался знакомый человечек. Тот самый, которого нарисовала она.

Открытие напугало Дайнеку. Систематизируя и выстраивая логическую цепочку, девушка страшилась достичь ее окончания. Теперь Дайнека не сомневалась в том, что давно все знает. Разгадка уже существовала в подсознании, и ей нужно только прислушаться к себе.

«А в августе зацвел жасми-и-н, а в се-е-ентябре шипо-о-о-вник…» – из открытого окна соседней дачи звучал голос Валерия Леонтьева.

Дайнека достала из кармана телефон и набрала номер.

– Чего тебе, Дыня? Анкеты заполнила? – Мура, как обычно, почти кричал в трубку.

– Почему его звали Джельсомино? – спросила она очень тихо.

– Что? Говори громче, не слышу! Che cosa?[2]

Дайнека повторила вопрос.

– Не знаю… – растерялся Мура. – Просто называли так, и все.

– А что это значит по-итальянски?

– «Джельсомино» переводится с итальянского как «жасмин». Девочка! Тебе надо учить слова! Ты никогда не будешь хорошо знать язык, если…