Братство - Джон Голсуорси

Стивн, сухо глянув на него, вполголоса обратился к дочери:

- Дитя мое, что тебе вздумалось привести деда? Если сегодня к обеду мясо какого-нибудь высшего млекопитающего, твоя мать упадет в обморок.

Тайми ответила:

- Перестань шутить, папа.

Стивн, очень любивший дочь, понял, что дело неладно. Он посмотрел на нее с необычной серьезностью. Тайми отвернулась. Он услышал всхлипывание и встревожился не на шутку,

- Дорогая моя, - сказал он.

Негодуя на себя за отсутствие силы воли, Тайми сделала отчаянное усилие.

- Я видела мертвого ребенка! - выкрикнула она резко и, не прибавив больше ни слова, побежала вверх по лестнице.

Стивн испытывал подлинное, почти болезненное отвращение ко всякому проявлению чувств. Трудно даже сказать, когда он сам в последний раз грешил этим, - быть может, когда родилась Тайми, да и то наедине с самим собой: предварительно заперев дверь изнутри, он ходил из угла в угол, так стиснув в зубах свою любимую трубку, что чуть не откусил ее кончик. Он не привык также видеть проявление этой слабости в других. Сам того не сознавая, всем видом своим, манерой говорить он пресекал всякие попытки подобного рода, так что если Сесилия и была когда-либо к этому склонна, она давно уже должна была излечиться. К счастью, чувств своих, не слишком им доверяя, она и прежде никогда не выказывала до конца. А Тайми - этот здоровый плод их брака одновременно и моложе и старше своего возраста, чем были когда-то они сами, неспособная на глупые капризы, приверженная свежему воздуху и фактам, молодое, набирающее силы растение, гибкое, жизнеспособное, - ни разу не дала им ни малейшего повода для беспокойства.

Стоя подле вешалки для шляп, Стивн чувствовал, как ноет у него сердце. Он терпел и мог и дальше терпеть удары, которые судьба наносила и будет наносить ему, только бы при этом и он сам и другие умели ничем не выдать того, что это действительно удары.

Поспешно сняв и повесив шляпу, он побежал к Сесилии. Он все еще придерживался обыкновения стучать, прежде чем войти к ней, хотя она ему ни разу не ответила "не входите", потому что знала его стук. Обычай этот, в сущности, служил меркой его идеализма. Чего, собственно, Стивн боялся или полагал, что боится, - хотя за все девятнадцать лет всегда беспрепятственно входил в комнату жены, - определить было бы трудно; но он свято хранил в душе эту любовь к формальности, точности, сдержанности.

На этот раз он впервые вошел, не постучав, и застал Сесилию в тот момент, когда она, переодеваясь к обеду, застегивала крючки на платье и выглядела очень мило. Она взглянула на мужа с легким удивлением.

- Что это за история с каким-то мертвым ребенком, Сесси? Тайми в ужасном состоянии. А в гостиной сидит твой отец.

Тонкий инстинкт, вплетавшийся во все ощущения Сесилии, мгновенно - она бы и сама не могла объяснить, почему - обратил ее мысли сперва к маленькой натурщице, затем! к миссис Хьюз.

- Ребенок умер? - сказала она. - Ах, несчастная женщина!..

- Какая женщина?

- Я думаю, это миссис Хьюз.

У Стивна мелькнула мысль: "Опять эти люди! Что там еще у них стряслось?", - но он не был настолько груб или настолько лишен вкуса, чтобы высказать это вслух.

После минутного молчания Сесилия вдруг спохватилась:

- Ты говоришь, папа в гостиной? Боже мой, Стивн, у нас на обед говяжье филе!

Стивн отвернулся.

- Пойди к Тайми, посмотри, как она там, - сказал он.

Постояв возле комнаты дочери и ничего не услышав, Сесилия тихонько постучала. Ответа не последовало, и она проскользнула в дверь. На кровати в этой белой комнатке, уткнувшись лицом в подушку, лежала ее дочурка. Сесилия замерла на месте, потрясенная. Тело Тайми вздрагивало от сдерживаемых рыданий.

- Детка, дорогая, что с тобой?

Тайми ответила что-то невнятное.

Сесилия присела рядом на кровать и ждала, перебирая пальцами рассыпавшиеся волосы девушки. Ее охватило странное, мучительное ощущение: так бывает, когда на твоих глазах страдает тот, кто близок и дорог, и ты не знаешь причины его горя.

"Это просто ужасно, - думала она, - что мне делать?"

Всегда нелегко видеть, как плачет твое дитя, но если это дитя уже давно презирает слезы как нечто неженственное и противное ее представлению о чести и нормах поведения, тогда это тяжело вдвойне.

Тайми приподнялась на локте, старательно отворачивая лицо.

- Я не знаю, что со мной, - сказала она срывающимся голосом. - Это... это чисто физическое.

- Разумеется, дорогая, разумеется... Я понимаю, - ответила Сесилия вполголоса.

- Мамочка... - сказала вдруг Тайми, - он лежал такой крохотный...

- Успокойся, успокойся, родная.

Тайми резко повернулась к матери; ее потемневшие, заплаканные глаза, все ее мокрое пылающее лицо выражали яростное негодование.

- Ну почему, почему надо было, чтоб он умер? Это так... это так жестоко...

Сесилия обняла дочь.

- Мне так горько, дорогая, что тебе пришлось это увидеть, - шепнула она.

- А дедушка был такой...

Бурное рыдание не дало ей договорить.

- Ну, конечно, конечно, успокойся, - сказала Сесилия.

Стиснув на коленях руки, Тайми пробормотала:

- Он назвал его "маленьким братом".

По щеке Сесилии скатилась слеза и упала на руку дочери. Почувствовав, что слеза эта не ее, Тайми сразу выпрямилась.

- Малодушие и нелепость, - сказала она. - Больше я себе этого не позволю. Прошу тебя, мама, уйди! Я только и тебя заставляю волноваться. Лучше пойди к дедушке.

Поняв, что Тайми плакать больше не будет, - а ее больше всего растревожил именно вид этих слез, - Сесилия неуверенно погладила ее и вышла. Уже за дверью она подумала: "Как все получилось неудачно... и трогательно... Да еще папа там, в гостиной..."

И она поспешила вниз.

Мистер Стоун сидел на том же месте и так же неподвижно. Ее поразило, какой он бледный, слабый. В приглушенном свете гостиной он в своем костюме из серого твида казался призраком - весь с головы до ног серебристо-серый. Она почувствовала укол совести. Про очень старых людей написано, что к концу своего долгого пути они будут все удаляться от страны понимания их молодыми, пока естественные привязанности не закроет наползающий туман - такой же, какой стелется по болотам, когда садится солнце. Сесилии стало больно и стыдно за все те случаи, когда она думала: "Если бы только отец не был таким..."; за все те случаи, когда она не приглашала его в гости, потому что он стал такой; за все те случаи, когда они со Стивном встречали молчанием его слова; за все ее улыбочки... Ее тянуло подойти и поцеловать отца в лоб, чтобы он почувствовал, как ей больно. Но она не посмела: он был так погружен в свое. Нет, это получится некстати.

Подойдя к камину и с шумом поставив стройную ногу на решетку, чтобы привлечь внимание отца, Сесилия повернула к нему встревоженное лицо и сказала:

- Папа!

Мистер Стоун поднял глаза, увидел перед собой старшую дочь и ответил:

- Да, дорогая?

- Ты уверен, что вполне здоров?

Тайми говорит, что ты очень разволновался из-за бедного ребенка.

Мистер Стоун ощупал себя.

- У меня ничего не болит, - сказал он.

- Тогда ты можешь остаться к обеду, дорогой, не правда ли?

Мистер Стоун наморщил лоб, будто старался вспомнить что-то.

- Я сегодня не пил чай, - сказал он. И добавил, обеспокоенно взглянув на дочь: - Девушка сегодня не пришла. Мне недостает ее. Где она?

Боль в сердце Сесилии стала острее.

- Ее нет вот уже два дня, - продолжал мистер Стоун. - И она выехала из своей комнаты в том доме, на той улице.

Сесилия, решительно не зная, как ей быть, ответила:

- Тебе правда так сильно недостает ее, папа?

- Да, - ответил мистер Стоун. - Она похожа... - Глаза его блуждали по комнате, будто отыскивая что-то, что помогло бы ему выразить свою мысль. Вот они остановились на дальней стене. Проследив за его взглядом, Сесилия увидела, что там скользит и танцует солнечное пятнышко: оно преодолело преграды из домов и деревьев, проникло через какую-то щелочку и ворвалось в комнату. - Она похожа на это, - сказал мистер Стоун, указывая пальцем: на кусочек солнечного света. - Вот его уже нет!

Он опустил палец и глубоко вздохнул. "Как все это мучительно! подумала Сесилия. - Никак не ожидала, что для него это окажется таким болезненным. Но что я могу поделать?" Она поспешно спросила:

- А что если ты будешь диктовать Тайми? Она охотно согласится, я уверена.

- Она моя внучка, - ответил мистер Стоун просто. - Это совсем другое.

Не найдя, что ответить, Сесилия предложила:

- Не хочешь ли помыть руки, дорогой?

- Да.

- Тогда пройди в туалетную Стивна, там есть горячая вода. Или, может быть, ты предпочитаешь умыться в ванной?

- В ванной, - ответил мистер Стоун. - Там я буду чувствовать себя свободнее.

Он ушел, и Сесилия подумала: "Боже мой, как только я выдержу сегодняшний вечер! Бедный папа, - какой у него односторонний ум!"

При звуках гонга все собрались за обеденным столом: спустилась сверху Тайми с покрасневшими глазами и щеками, пришел Стивн, тая в глазах вопрос, пришел, умывшись в ванной, мистер Стоун; всех их заслонял друг от друга, хотя и недостаточно, букет белой сирени. Окинув их взглядом, Сесилия испытывала чувство человека, который видит, что усыпанной росинками паутине - самому непрочному, что только есть в мире, - угрожает язык коровы.