И на земле и над землей - Роберт Паль

Сразу как-то сам собой вспомнился рассказ отца Заряна о расколе, произошедшем среди братьев ириан. А ведь тоже из-за того, что кому-то очень захотелось поменять веру отцов. Поменяли, и к чему то привело? Почти две тысячи лет две части одного народа воевали друг с другом, пока не истощили себя вконец и не оказались под бичами соседей.

Вот и на Руси начинается подобное. Византия — давнее, многоопытное и злое государство. Она хорошо научилась раскалывать и стравливать племена, чтобы потом брать их под свои бичи.

Взять тех же готов, которые, став христианами, принялись в честь своих новых богов крестить на крестах славян. И крестили так люто, что не стало у нас самых славных князей наших.

То же и с другими: приняли армяне их веру — и захлебнулись в крови. Разрушили ромеи их мольбища, уничтожили святые места, а жрецов и волхвов заперли в храмах и сожгли заживо.

А с какой кровавой лютостью искореняют греки любое малое иноверие в собственной вере!

И в Русь уже запустили греки свои коготки. Начали с варягов, а думают захомутать всех русичей. Как и всюду, впереди идут попы с крестами, а следом пойдут их воины с мечами. А те уже на нашей земле. Вся Таврия под их сапогом. Скоро увидим и на Дону, и на Днепре, где варяги и хазары их союзники и наймиты.

Зря брат Добрец уличает его в нелюбви к грекам. Не греков не любит Ягила, а дела их злые. Не от Белобога они, а от Чернобога и должны быть повергнуты навсегда.

Еще и еще раз уяснил он для себя: прежде чем остановить посягательства эллинов, нужно изгнать варягов-готов. И как можно скорее, ибо потом будет поздно!

Дома спросили о свечках, а Ягила о них и забыл. Но хитрое ли это дело — взять и накатать самому? Воск есть, навить и пропитать маслом толстую нить несложно. Только воск следует сперва хорошо разогреть, чтобы как хлебное тесто стал, тогда и катать берись.

Вот и взялся. Вот и накатал. Теперь всю зиму в доме светло будет.

Не удержался, достал с полки очередную дощечку, начертил писалом линейки, по привычке закусил кончик правого уса…

«…Аскольд принес жертвы богам чужим, а не нашим… Есть у нас истинная вера, которая не требует человеческих жертв. А то делается у варягов, которые истинно всегда совершали ее, именуя Перуна Перкуном, и ему жертву творили. Нам же следует полевую жертву (богам) давать, и от трудов наших пшена, молока и жиров. Ведь подкрепляем мы Коляду ягненком, а во время Русалий в день Яров также, и Красной Горы. То ведь делаем мы в воспоминание гор Карпатских. И в то время род наш звался карпени. А как стали мы жить в лесах, то имя назвали нам древичи, а на поле мы имели имя поляне. Так в любом случае, что греки начнут говорить на нас, что мы приносим в жертву людей, — а то ложь, потому как нет такого на самом деле, и у нас другие обычаи. А тот, кто хочет повредить другим, говорит недоброе. А с тем (только) глупый не борется, и такой он и есть…»

Так он ответил тем глупцам, что лгут на своих же русичей, что они варвары и чуть ли не людоеды. Кто учит их такому кощунству? Ясно же — кто: греки да варяги. А кто, мол, в их церковь ходит, тот чист и благ. Ах этот варяг Аскольд! На лжи в Киеве уселся, на лжи, будучи всего лишь вождем дружины, назвался князем, пришедшим на Русь по воле самого Огнебога, и теперь попирает землю нашу. Дир — тоже якобы князь. Вначале он был первым, а этот Аскольд у него воеводил. Но мало показалось власти воеводе, убил Дира и сам возвеличился над русами. Сейчас, испытав силу русского меча, заперся за стенами на Горе и притих. Надолго ли, кияне?

Древнее сказание предупреждает, что на Руси побывают три Аскольда. Один уже был, явившись в образе германца-гота Германареха. Второго имеем сейчас. Но последует и третий. Когда? То будет зависеть от того, как обойдемся с двумя первыми. А под каким именем — узнаем, сойдясь в сече лицом к лицу. Злые хищники они. Злее греков.

И это вспомнил. И это отметил своим неутомимым писалом. Не для себя, для потомков.

«Вот, древние родичи рекли и старались клятву о верности держать до самой смерти. И надо нам умереть, а Русь освободить. Скажем, что если кто не желает идти в битву и пойдет домой, возьмем его за руки, за ноги и отдадим грекам, чтобы как вол работал, и кара его будет тяжелой, и род его извергнет, и плакальщицы оплачут его, и имя его забудете, и мы забудем…»

«Предречено от древних времен, что предстоит нам соединиться с другими и создать державу великую из родов тех… Говорили мы Матери Всеславе, что будем оборонять землю нашу лучше вендов, которые пошли на заход солнца и там перед врагами землю пашут и ошибочную веру имеют, побежденные ими… Венды, вернитесь в земли наши, в степи былые…»

«Посмотри же, народ мой, какой ты обезопасенный (богами) народ! И в том не ошибешься, судя по ранам твоим. И не бросишься ты рядиться, чтоб мы с вами врагов погнали, и от беды избавитесь, и жизнь другая будет у вас… И более тяжкие поражения будут за нами. И мы после тех тысячи пятисот лет, хотя и многие бывали у нас битвы и войны, а все живы благодаря жертве юношей и воевод».

«…В трудное время наше не обращаем мы на себя внимания и пойдем умирать за род наш. И вот, в тот день Яма[43] примет в жертву убитых. И вот, вороны съедят глаза их. И вот, трава прорастет сквозь черепа их. И не по силам нам видеть такое, чтобы потеряли мы добро и земли, и силу нашу, и неужели мы будем как рабы взяты к плутам их, чтобы как коням тянуть на пашне их и жатву их жать, чтобы они ели хлеб наш, а мы ели землю? И не может это появиться в мыслях наших… А вот венды — и к ним пойдем помощи просить. И не иметь, потому как всякому народу надлежит себя охранять самому».

…Поздняя ночь. За стеной глухо пошумливают огрубевшей за лето листвой могучие дубы, шелестит соломкой крыши беспокойный ветер, устало глядят с неба бессонные звезды, а тут тепло и тихо. Ласковый мягкий свет свечи, раздвинув плотную избяную темноту, скупо освещает уголок стола и склонившегося над ним человека. Это Ягила. Запечатлев последнюю мысль, аккуратно отложил исписанную с обеих сторон дощечку и задумался. Сейчас он далеко и от своего стола, и от своего погруженного в глубокий сон дома. Беспокойные мысли уносят его то в древлянскую, то в северскую, то в далекую новгородскую землю, пытают о чем-то таких же, как он, неугомонных людей, ищут на что-то ответа.

У соседей-древлян он бывал не раз. Тоже хотел что-то понять, прояснить, чтобы от этой ясности легче стало на душе, лучше виделся путь. Говорил и с простыми огнищанами, и с лучшими мужами, и с княжьими людьми.

Говорили на одном языке, молились одним богам, пели славы одним пращурам, а порой не понимали друг друга. Случалось, что и изгоняли, даже с помолий. И даже каменья бросали вослед.