Ручей - Мари Пяткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во дворе стояла пара столов, уставленных остатками снеди, крохотные канапе свалили в общие тарелки, нежнейшие старые сыры и нарезку, разумеется, собственного производства, в другие, не совсем уже свежие фрукты просто сложили горками. Початых бутылок Лана насчитала с десяток. Рядом грелся мангал с мясом на решётке. Особо тревожиться и не стоило, ничего плохого не произошло, не считая того, что все женщины оказались сильно поддатыми, каждая на свой лад.
Саломэ втыкала, почёсывая морду, рядом с ней сидел такой же кавалер. Катерина, кажется, сегодня пила, потому что обнималась со всеми подряд и смеялась над шутками охотников неестественно громко, как и Валентина. Один охотник уже спал, двое резались в карты. Повариха с красным лицом глупо улыбалась, глядя, как Шульга танцует с Капелькой под нечто старое, с трудноуловимым ритмом. Кажется, пока Лана возилась, он успел навернуть ещё.
Лану встретили аплодисментами, словно на ринг вернулась. Она самую малость выпила для приличия и сразу увела упирающуюся дочку. Помыла, расчесала, рассказала сказку и дождалась, пока уснёт, затем, крадучись, пошла на пищеблок, потому что есть хотелось ужасно. Приходилось осторожничать, чтоб её не заметили шумные гуляки под окном, не потащили к себе, и она тихо шуршала пакетами в шкафчиках. Тем временем музыка снаружи затихла и Катерина запела:
— Ой я верю-у, грех имею-у,
Быть в аду Маричке,
Раз давала целовать всем
Румяное личко!
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!
Голос у неё был прекрасным, глубоким и сильным, а быстрый припев обитатели колыбы подхватывали хором, кто-то посвистывал, удачно попадая в ноты, и Лана, отыскавшая пачку печенья, решила послушать. Даже окно приоткрыла самую малость.
— Скажут люди-и, что осудя-ат,
Что будут судить… — выводила Катерина, -
Вот бы мне да присудили
Всех парней любить!
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!
Наверное, это была любимая Катина песня. «Словно про неё саму писанная», — думала Лана с улыбкой, притопывая ногой и хрустя печеньем, когда включили свет.
— Ага, — сказал Алексей с тарелкой и бутылкой в руках, — с простым рабочим людом посидеть брезгуешь, в гордом одиночестве печеньку точишь, хотя там хавчика хоть жопой жуй. Пожри горячего, я барбекю принёс.
— Полюбила б Николая,
Фёдора, Стефана, — распевала за окном Катерина, -
Петю, Гашека и Яна,
Мишку и Ивана!
А вот если б повезло
Лёшика словить,
Я парням бы перестала
Головы крутить!
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на,
Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай!!!
Рубашка Шульги была расстёгнута, в подмышках темнели пятна пота, на груди, густо поросшей кудрявой порослью, висел крупный янтарный крест с застывшей внутри мухой, и он уселся так близко, что пришлось отодвинуться.
— За нашу победу, — сказал он, разливая бренди по стаканам. — Хочу сегодня в хлам ужраться.
Скольнулись и выпили.
— Я не поблагодарила, — с неловкостью вспомнила Лана. — Если бы не ты, лежать бы мне с простреленным плечом как минимум.
— А я не извинился, что некрасиво с этим Клайдом вышло. Кто же знал, что он психопатом окажется? — Шульга широко улыбнулся, кажется, на самом деле он считал, что всё вышло прекрасно. — Так давай ты не будешь благодарить, а я извиняться!
— Откуда у тебя шрам? — спросила Лана, пережёвывая горячее пряное мясо, мягкое и сочное.
— Ему сто лет в обед, — Шульга пожал плечами. — Я ссыкуном ещё был, с батей покойным охотился. Подстрелил своего первого саблезуба, но не насмерть, он в прыжке мне рожу разворотил, и как следует подмял под брюхо. Моё счастье, что нож всегда носил в голенище, а то не сидели б мы с тобой, не выпивали за твоего красавца, чудовище.
Он подлил в оба стакана и по-свойски украл кусок мяса с тарелки.
— Чего это я чудовище? — осведомилась Лана.
— Только чудовище и способно людей в мусоросжигателе сжигать. Хищница…
— Альтернативы не было, — Лана пожала плечами. — Нечего было вламываться.
— Да я шучу! Жалеть там не о ком.
Шульга расхохотался так весело, что Лана заразилась и тоже стала смеяться, хотя ничего смешного сказано не было, а когда приобнял за плечи, не отстранилась, а посмотрела в чёрные глаза. За окном хором тянули новую песню.
— Гей, риги-риги-дай, риги-риги-дай-на, — сказал Шульга задумчиво, взял Лану двумя руками за голову и поцеловал так крепко и жадно, будто был голодным и собирался съесть. Она испугалась и упёрлась ладошками ему в грудь, но отстраниться и сжать губы никак не получалось, и некоторое время она ждала, пока поцелуй иссякнет.
Затем он отстранился и с любопытством посмотрел, какое впечатление оказано. Смущённая Лана не ожидала такой экспрессии и непременно ретировалась бы с позором и огромным облегчением от того, что спаслась, если бы он не держал её за руки.
— У меня месячные, — сказала она.
— Свободные? — Шульга ухмыльнулся. — Снова лжёшь, красавица!
Порою в фильме у какой-нибудь героини в сложные моменты случались головокружения, и Лана не верила актрисам, но вдруг почувствовала, что всё вокруг пришло в движение, а в пальцах покалывало, будто они замёрзли, хотя их сжимали горячие, чуть шершавые большие ладони.
— Простые, человеческие, честно, — ответила Лана с неловкостью и надеждой, что уж сейчас-то всё закончится, тогда она немедленно вернётся в свою комнату, снимет неудобную одежду, съест снотворную таблетку, раздобытую у Валентины, и ляжет спать с Капелькой и зверем, а перед сном посмотрит фильм или даже почитает, чтоб прийти в себя.
Но Алексей и не думал её отпускать.
— Да похуй, — сказал он, кладя руку ей на затылок, и потянул к себе с фатальной определённостью.
— Негигиенично…
— Плевать.
— Ты с ума со… — не успела сказать Лана — оборвал колючими, горячими губами и жадным языком.
И её закружило на той тошнотворной карусели из страха, азарта и похоти, что стара, как мир.
Глава 34. Павор
* * *
Лишь недавно, когда сотрудники стали коситься, Павор думал, что невероятно унижен. Не-е-ет, то были цветочки, ягодки созрели теперь, и были они горьки, как полынь, и жалили, как скорпионы. Порой он думал, что лучше бы сразу дал твари развод, чёрт с ней, брал бы дочь на выходные и даже платил бы им за съёмное жильё, расходов вышло бы меньше, как и нервов, и позора. А потом понимал, что не-е-ет, так не отыграться, не отомстить, не получить удовольствия от торжества справедливости…
Яйцеголовый всё носил ему скверного качества видеоролики с ксенобоёв, снятые на пуговицу — какой-то мерзавец сидел у него на крючке и оказывал услуги. После первого шока Павора поразило другое: он никогда бы не подумал, что
