Геннадий Зюганов: «Правда» о вожде - Александр Ильин

Вместо полуразобранного ПБ стал набирать силу вновь созданный, нигде, кажется, прежде не бытовавший Президентский Совет. В числе первых туда перекочевали А. Яковлев, Э. Шеварднадзе; для “каскаду” ввели в него рабочего из Нижнего Тагила В. Ярина и писателя В. Распутина, повести которого, по слухам, любила читать Раиса Максимовна. Естественно, в новой структуре оказались силовые министры вместе с главой правительства. По сути из того же сукна сшили новый кафтан на старый лад. Но потоки закрытой информации, придававшей некую таинственную силу мудрейшинам из ПБ, повернули в изложницы Президентского Совета, что, как я помню, больше всего выводило из себя нашего тогдашнего главного редактора академика И. Фролова, только-только избранного в Политбюро.

На самом же деле это было не что иное, как попытка все той же политической верхушки удержать прежнюю власть в резко и неблагоприятно меняющихся обстоятельствах. Помог горбачевско-яковлевскому проекту почтенный старец академик Дмитрий Лихачев, застращавший Съезд народных депутатов СССР возможными волнениями в некоторых горячих точках, если вопрос о президентстве вынесут на всенародное голосование.

Так забивались взрывчатым веществом очередные шурфы в фундаменте уникальной советской государственности. Пройдет совсем мало времени, и заложенные под нее заряды сметут до основания все гигантское сооружение, которое создавалось многие десятилетия не менее искусно, прочно и основательно, чем плотина Нурекской ГЭС, способная сдержать миллиарды куб. километров воды даже при самой сложной сейсмической ситуации.

…Но это — опять же к слову, хотя, признаюсь, не без умысла кладу слово за словом — иначе трагедии Августа-91 не понять.

Так вот, укрывшись за наскоро сложенными стенами крепости-новостройки — Президентского Совета, А. Яковлев почти начисто утратил к компартии всякий интерес. Уже на ХХVIII съезде, выступая на полузакрытой сходке своих единомышленников и молодых, неискушенных, но жаждущих демократии и свободы делегатов, Александр Николаевич сказал то, о чем прежде боялся говорить прямо: “Перестройка пойдет все равно — неважно, с партией или без…”

По случайности, мне в числе других пришлось работать с копиями стенограмм выступлений на пленумах ЦК, и я видел, как свирепо расправлялся со всякого рода оговорками, неосторожными фразами архитектор перестройки при просмотре и визировании своих текстов.

Так вот, не знаю, правда, кем — может быть, и самими единоверцами, конспект его выступления на съезде был пущен в обиход, размножен и прочитан практически всеми делегатами. И гостями съезда — тоже. И журналистами… Вспыхнул скандал. Одни — большинство — обвиняли Яковлева, будто он втайне от съезда ведет фракционную работу. Другие — соратники бывшего главного идеолога КПСС — говорили о злонамеренном распространении фальшивки с целью бросить тень на самого демократического из демократически мыслящих вождей… За эмоциональной полемикой, кто, как говаривали в деревне, у кого теленка украл, пропало зерно яковлевской проповеди: с партией или без — перестройка пройдет. “Все равно”. Иначе говоря, ситуацией управляет теперь не та самая “руководящая и направляющая”, исключенная из Конституции СССР. Ситуацией управляют иные, пока еще не обозначенные жестко силы, способные достичь своей цели вопреки любым барьерам, которые еще может нагородить-настроить загнанная в окопы компартия, ее перепутанная, дезорганизованная номенклатура.

(К слову: избиению партаппаратадала энергичный импульс статья молодого ленинградского ученого Сергея Андреева о превращении номенклатуры в самостоятельный средний класс, опубликованная в одном из периферийных литературных журналов, кажется, “Сибирские огни”. В ксерокопиях статья ходила едва ли не в каждом научном учреждении, не исключая и собственно партийных).

Немудрено, что при таких туманных обстоятельствах браться за разработку партийной программы ни А. Яковлев, ни его верные соратники уже не стремились. Руководителем творческой группы был назначен не известный партии академик Иван Тимофеевич Фролов, недавний помощник генсека, а с 23 октября 1989 года — главный редактор “Правды”, избранный на ближайшем пленуме и Секретарем ЦК КПСС (так было условлено с самого начала). Состав группы менялся, из нее выхватывали то одну, то другую фигуру — кого на подготовку к Лондонскому совещанию Большой “семерки”, где пока еще на приставном стульчике должен был дебютировать М. Горбачев, кого — в другие команды, которые работали практически беспрерывно по заданиям президента-генсека на московских штаб-квартирах и подмосковных дачах.

Фролову очень хотелось обязательно заманить в коттедж, где корпела наша “программная” группа, самого Михаила Сергеевича. Несколько раз объявлялся авральный сбор перед уж теперь-то непременной встречей с М.С. , и это было нелишней мерой, так как далеко не все участники работы над “историческим” документом отдавали ей все свое время. Кто-то дописывал статьи для научных журналов, кто-то — отзывы на дежурные диссертации ученых коллег, кто-то почитывал лекции и участвовал в телепередачах. Но в назначенный срок все мчались в Волынское-2, которое до сих пор кое-кто считает подмосковным поселком, хотя от Кремля или Старой площади ехать до этой “творческой лаборатории” не более получаса.

Горбачев действительно не однажды наезжал в Волынское, однако же “программную” группу вниманием так и не удостоил. Его гораздо больше увлекала предстоящая поездка на Лондонскую встречу, к друзьям из “большой семерки”, и вот ее подготовке и были посвящены длительные мозговые атаки с участием президента в Волынском.

Фролов явно нервничал, и не без оснований. Уже перед самой выдачей на-гора очередного варианта, по уверениям нашего руководителя, почти совсем одобренного М.С. , выяснилось, что какая-то иная команда подготовила якобы на основе одного из “фроловских” вариантов свой, совершенно особый проект Программы. И что с этим проектом ходят к генсеку совсем иные люди. Больше того, руку к нему приложил все тот же А. Яковлев. Не будучи в Политбюро, он не мог действовать открыто, и его идеи, заложенные в новый партийный “манифест”, который по многим параметрам уже нельзя было бы назвать коммунистическим, пробивал по аппаратным каналам один из секретарей и членов ПБ.

Не помню точно, был ли Фролов даже приглашен на последнее “узкое”совещание к генсеку, где шла доводка проекта. Вероятно, все-таки был.

Историческая по своему значению работа над главным партийным документом на этом последнем этапе по сути попала в обычный аппаратный водоворот. Итог — известен.

Расскажу еще один эпизод, с этой же темой. Когда недели за две-три перед июльским пленумом ЦК в Мраморном зале здания на Старой площади, рядом с кабинетом генсека, он все же собрал Программную комиссию, сформированную еще ХХVIII съездом, многие участники обсуждения вели речь о разных по сути проектах. Кому-то выслали едва ли не первый, еще очень сырой вариант, кому-то уже успели раздать сверхновый… Горбачев сам вел заседание, слушал выступления, с кем-то спорил, кого-то поддерживал. Но вот завершилось отведенное время, которого, как всегда, не хватило, чтобы высказаться всем. Наиболее настойчивые из неполучивших слова бросились к трибуне: вероятно, хотелось доспорить, что-то досказать, на что-то обратить внимание… Михаил Сергеевич быстро собрал документы в папочку, глаза его сделались жесткими — он уже переключился на другое и, ни с кем не вступая в дискуссию, вышел в боковую дверь.

Партия, генсек которой, очевидно, считал работу над ее Программой делом не первостепенным, была обречена.

И все же проект, напечатанный в “Правде” 8 августа 1991 года, вызвал лавину разнообразных откликов. Он был существенно доработан в самые последние перед Пленумом дни, текст шлифовался и позже, даже в день публикации. Наша работа в Волынском не пропала втуне— многие идеи и формулы, перекочевав из фроловского в яковлевско-шахназаровский вариант, позволили чуть-чуть “утяжелить” слишком легковесные для научного документа места…

По первым откликам в “Правду” у меня сложилось ощущение, что серьезная дискуссия по проекту “Программы” могла по-настоящему всколыхнуть партию, помочь ей обрести свежее дыхание и новые жизнетворные силы.

Но уже через 10 дней наступило 18 августа. История пошла по иному сценарию.

Прочитал записанную мною в те перестроечные годы строчку: “пытается еще раз казнить уже казненных”. Это стало модным сначала открывать новые имена, оттирать с их одежды малейшие пятнышки, а потом еще больше замазывать их грязью. Хотя какое широкое поле исследований — настоящих,научных, добросовестных — с целью поиска истины открывалась перед учеными и публицистами. Помню, молодые историки Козлов и Бордюгов предложили “Правде” для публикации оригинальную статью о становлении политической структуры и государственности в России после Октября 1917-го. О ее содержании можно судить по эпиграфу — стихам Высоцкого: “А мы все ставим правильный ответ и не находим нужного вопроса”.Действительно, историческая наука только, только начинала вместо готовых ответов искать и разрешать новые вопросы. Это могло стать прорывом в науке, в нашем понимании истории. Но — не стало. После переворота в августе 91-го архивы, прежде секретные, были отданы пиратам “демократической волны”, а они искали на архивных полках в спецхранах и самых тайных сейфах с документами, том числе сталинского архива, только прямых подтверждений уже заранее заданных ответов. Знаки поменялись. Вот и все.