Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Это хорошо, что он записывает свои фантазии, – сказал я. – Хуже было бы, если бы он их воплощал. А так – записал и как бы пережил.

– Да-да, конечно, все так. И все же – неспокойно. Правда, сейчас он живет не с нами, ему платят пенсию, дали квартирку, он под присмотром… Но только еще больше замкнулся. А знаете, о ком он вспоминает чаще всего?

– О ком?

– О вас.

– Обо мне?!

– Да. Когда вы были у нас тогда, в Крылатском, когда я, помните? да ведь? я целовала вас! – Алексей сразу и нафантазировал, что вы его лучший друг. И с тех пор не хочет, наотрез не хочет общаться ни с кем, и, по сути, вы остаетесь для него единственным близким человеком…

– Я – близким?! – почти вскричал я.

– Да-да. Вы знаете, он за все время, пока мы в Москве, почти не сказал с нами ни слова – ни со мной, ни с бывшим мужем, ни с бабушкой… А с вами, я видела, он разговаривал… Удивительно.

«Ха! – подумал я. – Зачем она вдруг признается мне в этом, да еще вспоминает, как соблазняла?» Тут есть умысел, какая-то женская хитрость, которую я никак не пойму.

Она весело поглядела на меня и прикоснулась своим стаканом к моему:

– За встречу!

– За встречу.

Мы отпили по глотку этой, забыл, как называется… «Ну и дальше?» – спросил я сам себя.

– Знаете, Алексей просто бредит своей дружбой с вами. У него память очень цепкая, он вас с тех пор так хорошо запомнил, что вот уже… уже восемь лет не может забыть. И почти единственная вещь, о которой он говорит со мной, – это как бы ему повидаться с вами, как бы напечатать свои статьи в вашей газете.

– Он и статьи пишет?! – спросил я.

– Только тем и занимается. Муж подарил ему компьютер с русской клавиатурой – и вот он целыми днями стучит. Представьте себе – сутки напролет, пишет, пишет!

– Но вы понимаете, что мы вряд ли сможем напечатать его статьи, а это будет лишняя травма, – сказал я.

– Но, быть может, вы найдете время, чтобы хотя бы посмотреть его опусы, хотя бы ответить ему, объяснить… Вас он послушает.

Все это мне показалось весьма надуманным и странным, но я согласился. Скорее, из любопытства. Из любопытства посмотреть издалека на чужое безумие, которое, может ведь и так статься, подпитает и мое вдохновение. Отчего нет? Я согласился. Мы вернулись в дом, я написал Люсе свои координаты. В конце концов, а вдруг это какой-нибудь новый Кафка? Чем черт не шутит!

– Пусть пришлет. Во всяком случае, справедливую критику гарантирую. Какой чудный напиток, эта ваша ка…

– Кайпиринья.

– Там только ром и лимоны?

– Нет, не ром и даже не совсем лимоны. Там кашаса – бразильская водка. Из сахарного тростника. И еще кайпири – сорт лимонов, пупырчатые такие, на вид не ахти, неаппетитные. Все это смешать с сахаром и ледяной крошкой. Это вам – в благодарность, я имею в виду рецепт. Да, и извините, пожалуйста, за этот… ну… инцидент… в саду… Я даже не знаю, что это за люди такие, наверное, мужа знакомые, они, кажется, уже с утра были пьяны…

– Только не понял я: за что?

– Это я виновата, не успела вас предупредить. Я слышала, как они спорили, «бить рожу журналисту» или нет. Ну вот… – она улыбнулась.

Мне показалось, возможно по причине темноты, что улыбка ее была не без некоего кокетства, но тут в этот вроде бы флирт вмешались внешние силы. От костра донеслись чрезвычайно административные голоса, мы обернулись и увидели власть.

В открытые настежь ворота прямо в пламя костра били фары милицейского «уазика». Вместе с милицией явились и соседи. Потом подкатила с воем пожарная машина, остановилась в переулке. Милиционеры разделяли собой две шеренги: одну – светозаровскую, изрядно пьяную, другую – соседскую, злую. Толстая старуха, из соседей, палкой разбрасывала книги из костра, остальные лезли в драку.

Я вклинился между сторонами, встал рядом с сержантом, который сурово что-то бубнил Светозарову-старшему. Вид, надо сказать, у того был весьма бледный, он лепетал что-то почти униженно. И то: врожденный русский страх перед властями моментально сбил американскую спесь.

– Это всего лишь шутка, товарищ (ишь, какие слова вспомнил!) сержант! Обещаю, мы сейчас все потушим… конечно-конечно, товарищ сержант… Понимаю, товарищ сержант…

– Простите, а в чем, собственно, дело? – спросил я, вмешавшись в светозаровскую лебезню.

– Документики ваши, – ответил мне хмурый сержант. Сзади него неприступно стояли двое рядовых очень юного вида, руки на автоматах.

Я протянул редакционное удостоверение.

– Рогов… – сержант посмотрел на меня внимательно. – Это вы, что ли, по телевизору?…

Я тогда вел на одном канале ток-шоу «Народные новости» по вечерам.

– Так точно.

– Ну что же вы! – с неожиданным упреком сказал он.

– Что я?

– Ну… нарушаете… – промямлил он.

– Что нарушаем, сержант? – спросил я.

– Да мы сейчас все потушим, товарищ сер… – вякнул опять Светозаров, но я оттеснил его плечом.

– Вы, это… Дым… Пепел летит… Соседы (так и сказал ведь!) не спят… – мямлил сержант, во все глаза глядя на меня. Еще бы – такая редкость: человек из телевизора.

– Да ничего страшного, сержант, мы снимали сюжет для моей программы, и этот, который хозяин, согласился сжечь свои книги… Представляете, какая будет сенсация! Кстати, купите завтра «Нашу жизнь», там тоже будет про это статья. Такая у нас работа, сержант. А что до дыма и пепла, то мы все отсняли, съемочная группа уехала, и, обещаю, остальное сожжем потихоньку, без дыма, так сказать, и пепла…

– Ну, если так…

– Эти новые русские совсем оборзели, сержант! Людям хлеба не на что купить, а они развлекаются – книги жгут. Не в библиотеку, заметьте, отдать, а сжечь, сжечь все! Но завтра такой шум поднимется, я обещаю, сержант!

– Ну если так… – все мямлил растерявшийся мент. – Ну только вы это… аккуратнее, товарищ журналист…

– Ясный корень, сержант!

Я нагнулся и поднял с земли книгу, еще не тронутую огнем. Это был Заболоцкий из «Малой библиотеки».

– Вот возьмите на память. Очень хороший поэт. У него тоже были проблемы с властью.

Сержант взял Заболоцкого, книжка целиком поместилась в его жесткой ладони.

– Я вообще-то стихи люблю, – вдруг сказал он. – Сам писал в школе.

– Да вы что! И я тоже писал, я и сейчас пишу. Я вам обязательно свою книжку должен подарить! Будете в Москве, позвоните, я вам подарю.

Лицо сержанта смягчилось, даже приобрело какое-то почти детское выражение. Вот она, волшебная сила известности, – думал я, тоже, между прочим, польщенный.

Тем временем Люся вынесла из дома поднос, уставленный стаканами и закусками.

– Угощайтесь! – весело предложила она соседям. Иные хмуро воротили носы, но многие, в том числе и пожарные, с удовольствием выпили и закусили.

– Берите, берите, не стесняйтесь! – настойчиво предлагала Люся. – Берите и книги, любые, какие хотите!

И брали, брали.

Брали все, а особенно увлекся молоденький пожарный, он складывал «Чебурашек» и «Цокотух» в широкий карман робы.

Сержант от закусок отказался. Он еще постоял, глядя на костер, потом подошел ко мне, попрощался, напомнил про мое обещание и уехал. Ворота закрылись.

– Что вы ему сказали? – спросил меня Светозаров, он сильно испугался.

– Да ничего особенного, пообещал жечь по одной книге, чтобы людей не беспокоить.

Кучу быстренько разобрали, принесли шампанского, выпили, веселье продолжалось.

Тут только я сообразил, что опоздал на электричку. Я поискал глазами Люсю – она крутилась возле гостей. Ее бывший муж бродил вокруг костра, вытаскивал полусгоревшие книги, перелистывал их палкой, что-то бормотал, закидывал обратно.

Ужасно не люблю спать в незнакомых местах, но что делать. На веранде в углу я обнаружил небольшой топчан, лег, накрылся засаленным пледом, закрыл глаза. Послышались шаги, кто-то осторожно на цыпочках приближался ко мне, обходя огромный стол, стоявший посреди веранды. Я открыл один глаз и различил силуэт Люси.

– Вы спите? – спросила она шепотом.

– Просто лежу.

– Что же вы тут легли, там наверху есть нормальные кровати. Идите туда, пока не заняли. Я тоже иду спать.

И ушла, я слышал скрип ступней под ее ногами. На дворе продолжалась гульба. Я – чем черт не шутит! – уже собрался пойти наверх, как на веранду вошел Алексей, зажег свет и увидел меня…

Я уснул часа через два, не раньше, под бубнеж про живых, которые хоронят своих живых, и про мертвых, которые хоронят своих мертвецов.

На рассвете проснулся. Жужжали мухи, болела спина от жесткого топчана, над головой что-то мерно поскрипывало. Я тихонько поднялся по лестнице и через приоткрытую дверь увидел чей-то поросший черными волосками зад, мерно поднимающийся и опускающийся над чьими-то бесстрастно раздвинутыми ногами. Здесь же, в углу, в кресле, вытянув ноги почти до середины комнаты, мертвецки спал какой-то бородатый гость.

Я спустился и пошел на станцию.

И я стал получать письма от Алексея – многословные, безумные. Мой корреспондент писал буквально обо всем: о ядерном потенциале Индии и Пакистана, о Курильской проблеме, об «Аль-Каиде» и Бен Ладене, об освоении Антарктиды, о бразильском и китайском «чуде», о положении ростовских шахтеров и новосибирских учителей, о возвращении Крыма под юрисдикцию Москвы… Каждое письмо он неизменно заканчивал ламентациями по поводу утраченного величия России. По всему было видно, что он не вылезает из-за компьютера, подробно изучая все, что происходит в мире. Несколько раз, признаюсь, я даже воспользовался его изысканиями, вставляя в свои статьи факты, которые он мне присылал. Их, эти факты, не нужно было перепроверять, они были точны и парадоксальны. Я, разумеется, проверил вначале парочку и убедился: Алексей предельно аккуратен и дисциплинирован – ничего от себя. Но и дело ведь, как известно, не в фактах, а в их трактовке. А трактовал Алексей их параноидально. Я даже представил себе образно работу его мозга: бесконечный набор пластинок, по которым скользит звуковоспроизводящая игла, в финале каждой, любой – какую бы вы ни поставили – пластинки игла неизбежно перескакивает на самую первую, затертую донельзя.