Аут. Роман воспитания - Игорь Зотов

– Он самый.

– Я газет не читаю. Вы про что пишете?

– Разное. Про разное. Про литературу, про политику, про вообще…

– Как интересно, наверное, – сказала она в сторону, дежурно. И вдруг, пододвигаясь ко мне: – Обнимите меня, мне холодно.

Я невольно оглянулся: не видит ли кто? Никого. Едва касаясь, провел рукой по ее спине и остановил ладонь на бедре. Положение, однако, было трагикомическое: мать троих детей просит обнять себя едва знакомого мужчину, да еще почти в присутствии мужа, детей (хотя младших, кажется, не было там, наверное, отправили к бабушке), гостей!

Люся поворошила мои волосы, прижалась еще теснее. Признаться, я впервые оказался в такой ситуации. Я не знал, как себя вести. Сказать, что увидит муж? А она меня тут же и высмеет! Убрать руку, уйти – тоже ведь высмеет. А между тем ее губы уже жарко ползли к моим.

– Боишься? – прошептала она. Потом слегка отстранилась, и я услышал шаги. Вошел мой приятель.

– Ты идешь? – спросил.

– Пойдем, – ответил я.

– Позвоните мне завтра, – сказала Люся, словно продолжая какой-то наш небывший разговор, – я вам все расскажу подробнее, вам это пригодится…

– А вы не улетаете разве?

– Нет, сначала Миша, а мы с Алексеем в конце мая. Алексею нужно закончить учебный год.

Мы попрощались и вышли. Меня это странное приключение поразило еще и потому, что женщины, как мне казалось, внимания на меня не обращали. И уж тем более никогда не пытались совратить. Я ведь довольно толстый, в школе меня обидно дразнили. Я и женился-то как-то странно и быстро, сразу после школы – на своей однокласснице Инне Верт, худенькой, невзрачной, как мышонок, – и только потому, что был уверен, что мне с моими комплексами никаких головокружительных романов в жизни не иметь. Мы и родили быстро дочку, следующей прямо весной. А тут красивая женщина обнимает тебя с полуоборота, ласки, нежности мурлычет…

Может, мстит? По-бабски мужу за что-то? Не таится ли здесь, не приведи, конечно, Венера, какой-нибудь шершеляфамочки? Я, признаюсь сейчас, очень долго ковырялся с этим словцом, хотя пишу быстро. Больно слово удачно сложилось – шершеляфамочка. А?! Вдруг этот Светозаров бежит в Америку насовсем и никого с собой не берет. Бежит, так сказать, от проблем, от войны, от жены?

Назавтра я позвонил, вечером.

– Какой Дима? Журналист? Вчера были на проводах? Ну и что? Я газет не читаю. Тем более вы больше по литературе, сами вчера говорили. А я, извините, химик. Спокойной ночи, журналист Дима.

Прошло с тех пор немало лет, хотя и кажется, что совсем немного: я ведь нахожусь уже в том возрасте, когда время неумолимо сжимается, летит стремительно и события, которые происходили пять или десять лет назад, видятся совсем недавними – прошлогодними даже. К тому же и журналистика, этот поток событий всегда ничтожных с точки зрения вечности, но непрерывных, тоже изрядно способствует сжатию временной пружины.

…Все тот же мой приятель сообщил, что Михаил Светозаров вернулся и собирает людей знакомых и незнакомых на своей даче с салютом и шашлыками, и я легко вспомнил апрельский балкон и Люсю.

И подростка, с которым играл в шахматы. Самого Светозарова-старшего я вспомнить не мог, как ни старался.

Предположить, что мои отношения с Люсей продолжатся и приобретут формы, так сказать, фантасмагорические, я не мог.

Жаркий был, душный июль, торф горел под Шатурой. Мы приехали в Жаворонки на электричке, долго плутали по поселку, наконец нашли дачу. Во дворе и впрямь высилась гора книг, готовых к сожжению, вокруг копошились люди, вытаскивая и складывая в сторонке приглянувшиеся тома – избранное, так сказать. Я сел на веранде, пил крюшон со льдом – огромный лежал арбуз на липком столе. Зудели мухи, кричал Высоцкий из окна. Люся несколько раз проходила мимо меня, кивала головой, но совершенно как человеку незнакомому. Она за эти годы несколько раздалась, но оставалась красивой и даже еще более сексуальной, чем прежде. Взгляд ее, так мне показалось, был спокойным, умиротворенным. Как раз когда я сидел сторонним наблюдателем, приятель мой сообщил, что Светозаровы давно развелись, что она теперь живет с детьми в Дании, в Копенгагене, вышла замуж за датчанина и успокоилась.

– В каком смысле? – спросил я.

– Как в каком? Она ему, знаешь, сколько рогов наставила? На теле, не то что на голове, не поместятся!

Он сообщил, что сам Светозаров живет в Калифорнии, и это его последний приезд в Россию, и что больше он – клянется – сюда ни ногой.

С тем приятель отошел, вернулся к куче выуживать замшелые тома стихов и романов. Мне было скучно, но и шевелиться в такую жару не хотелось, и я решил остаться до вечера, а там по холодку положил – восвояси. Слава богу, закусок много: на кухне постоянно что-то резалось, готовилось, скворчало.

Из дома вышел Алексей с газеткой в руках. Он нисколько не изменился, не повзрослел за эти годы – такой же худой, невзрачный, только взгляд еще побезумел, мне показалось. Увидав меня, он несказанно обрадовался:

– Это вы! Это вы! Вы Козлов?!

– Рогов, – ответил я.

– Ой, простите! А я все время вас вспоминал. Ведь мы остались друзьями? Да? Скажите?

– Ну конечно…

– Вот почитайте, что здесь написано! Почитайте, – и он сунул мне в руки газету. «Популярную», как у нас выражаются.

Один из заголовков в подвале первой полосы гласил: «Концлагерь для сына». Я хмыкнул, вернул газету со словами: «Читал, читал, знаю…»

– Что знаете?! – воскликнул он. – Разве такие вещи могут происходить в стране, где все нормально?! Вы прочитайте, прочитайте! Нет, лучше я сам прочту! – И он начал:

Концлагерь для сына

Во вторник Управление Генпрокуратуры по Сибирскому федеральному округу предъявило обвинение семье, которая довела до смерти от истощения пятилетнего ребенка. Как сообщил нам следователь по особо важным делам Управления Генпрокуратуры Владимир Ануфриев, в убийстве обвиняются его 22-летняя мать…

– Чья мать – перебил я, – следователя?

– Ребенка, ребенка же! – отвечал Алексей.

Я снова хмыкнул.

«…Юлия Киприянова, 40-летняя бабушка…»

– Ого, какая молодая! – откомментировал я, но Алексей не слушал:

«…и дед Николай Киприянов. Всем троим предъявлены обвинения по ст. 105 ч. 2 УК РФ („Убийство беспомощного лица“) и по ст. 127 УК РФ („Лишение свободы перемещения“).

Преступление, шокировавшее весь Новосибирск, произошло в селе Чупино Искитимского района Новосибирской области 28 января 2004 года. Началось все с того, что в местную больницу обратилась Юлия Киприянова, сообщившая о «странной смерти» своего сына Антона. Прибывшие в дом Киприяновых врачи увидели истощенный труп пятилетнего мальчика, который весил не более 7 кг. Тело Антона было покрыто кровоподтеками и синяками, семь ребер оказались сломаны.

Мать умершего на вопросы врачей толком ответить не могла, говорила о том, что «Антон недавно заболел» и она якобы не успела обратиться в больницу, а кормили его всегда исправно. Однако заподозрившие неладное медики обратились в Искитимскую районную прокуратуру. В феврале после проведения проверки прокуратура возбудила уголовное дело.

Постепенно следователи и психиатры восстановили картину происходящего: Антон был нежеланным ребенком в семье, где было еще трое детей. Выяснилось, что ребенка жестоко избивали за воровство продуктов из холодильника или со стола. А в июне 2002 года его приковали к кровати цепью и продержали так в течение полутора лет – вплоть до смерти от истощения. Как впоследствии выяснила судмедэкспертиза, последние три дня жизни мальчик ничего не ел и не пил.

Мать и дедушка погибшего сейчас находятся в СИЗО, бабушка – под подпиской о невыезде. Во вторник же дело передано в Новосибирский областной суд. Согласно предъявленным обвинениям, всем троим грозит пожизненное заключение.

Как сообщил Владимир Ануфриев, в 2001 году в Новосибирской области уже был вынесен приговор по подобному делу. 20-летняя жительница села Рождественка Купинского района за два месяца намеренно уморила голодом новорожденную дочку. Свой поступок преступница объяснила опасениями, что ее бросит любовник, подозревавший, что «это не его ребенок». Мать осудили на пять лет лишения свободы».

Я нарочно привожу текст заметки, разыскал ее на сайте газеты. Сказать – зачем? Да затем, что, прочитав это скрипучим, дрожащим от гнева голосом, Алексей произнес:

– А если издать такой закон, чтобы стерилизовать всех новорожденных по всей земле, что будет?

Я не ответил, налил себе крюшона.

– А я долго над этим думал! Ночами! Ведь в этом спасение всего человечества, вам не кажется? А?

– И земля наводнится кастратами, и придет царствие Его отныне и присно и во веки веков! – сказал я.

– Нет, отчего же кастратами, отчего кастратами! Ведь можно так стерилизовать, что похоть и способность к совокуплению останутся, а просто дети рождаться не будут. Ну, или, скажем, стерилизовать одних женщин. Все инстинкты останутся, как были, а толку никакого! Ведь это выход, да?